Страница 23 из 51
Пока я был прикомандированным офицером, инструкции которого ограничиваются только исполнением приказаний почти по каждому поручаемому делу, я не мог заметить отношений обывателей к приставу и его помощнику; чувствовал только инстинктивно, что у Мироновича дело велось нечисто, но точно и подробно относительно взяток ничего не знал. Дело в том, что до Трепова петербургская полиция получала крайне ограниченное содержание; например, бывший квартальный надзиратель, почти то же, что нынешний пристав, получал что-то около 16 рублей в месяц — не более (а нынешний пристав 200 рублей с лишком), и в дополнение к столь скудному окладу был установлен обычай: на Новый Год и на Пасху, принося поздравление, посылать известные денежные подачки: квартальному надзирателю, частному приставу, полицмейстеру и самому оберуполицмейстеру; обычай этот, как бы узаконенный, до того строго и точно соблюдался, что император Николай I посылал праздничные каждый раз по 100 р. тому квартальному надзирателю, в квартале которого находился Зимний дворец.
Преобразовывая полицию и соображая, что не может полицейский чиновник быть справедливым к своим обывателям, если он зависит всецело от их щедрости, Трепов, установив столь приличное содержание, что на него в то время можно было существовать безбедно, воспретил чинам полиции принимать праздничные деньги, хотя бы таковые и добровольно присылались домовладельцами или разными промышленниками и торговцами, заинтересованными в благорасположении полиции. Такое распоряжение Трепова было крайне не по вкусу старослуживым полицейским чиновникам, ибо если новые оклады и обеспечивали жизнь их, а для вновь поступающих в полицию представлялись блаженством, но сумма прежних праздничных в населенных и торговых кварталах превышала в 4–5 раз оклад нового жалованья, и потому старые квартальные, обратившиеся в приставов, втихомолку, с большой осторожностью, принимали приношения, за что при обнаружении подвергались изгнанию без всякого снисхождения. Брали и пристава, и их помощники, и околоточные, и полицмейстеры, даже и досужие прикомандированные, и в такой степени брали, что однажды, когда уже я был приставом, при общем представлении Трепову всех чинов наружной полиции, что происходило 3-го числа каждого месяца, он высказал: «Ко мне поступают жалобы на вымогательства; теперь, пишут мне, хуже, чем было прежде; прежде знали квартального и пристава и несли им, а теперь и околоточному подай, и помощнику пристава подай! Предупреждаю, чтобы этого не было, чтобы не было вымогательств». Замечательно, что и Трепов съехал только на «вымогательства»: не о запрещении принимать праздничные, как то им же было указано вначале, а только о вымогательстве речь шла уже в 1874 году, т. е. спустя почти 10 лет после реформы.
Очевидно и сам Трепов при его необычайной энергии начал снисходительно относиться к натиску гидры, иначе жажде наживы, с каждым годом все более и более завладевавшей обществом. Трепов имел много врагов в высших сферах, разумеется, из зависти, так как пользовался большим доверием у императора Александра II и многое доводил до его сведения такое, о чем многие желали бы подчас и сами позабыть.
Такие-то господа завистники всячески старались осуждать все действия Трепова и косвенно возбуждать против него даже служащих в полиции; так, в 1876 году, одно высокопоставленное лицо, владевшее домами в 3 уч. Спасской части, получив доклад от своего управляющего о том, что пристав сказанного участка не принимает праздничных, распорядилось пригласить к себе бессребреника.
Явился к нему капитан Орлов и услышал такую речь сановника: «Так благодарен вам за ваше отношение к моим домам, что желал бы поблагодарить вас; между тем мой управляющий доложил мне, что вы не приняли моего конверта; почему это, скажите?» Пристав ответил — почему, и добавил, что градоначальник строжайше запретил принимать праздничные. «Что ваш Трепов! — возразил генерал. — Какое он имеет право воспрещать мне распоряжаться моим имуществом! Я прошу вас принять от меня подарок, и притом за все то время, которое вы состоите в этом участке приставом», — и протянул приставу конверт, а в том конверте было вложено 300 рублей.
Вот об этих-то праздничных при назначении меня помощником пристава я имел смутное понятие, и деятельность Герасимова, если бы таковая походила на обычаи квартальных надзирателей, несомненно многое уяснила бы мне; но ни разу я не заметил ни малейшего якшательства пристава с обывателями; мало того, если бы в участке были приняты праздничные обычаи, то таковые отразились бы и на мне; непременно какой-нибудь добродушный домовладелец, ублажая пристава, вспомнил бы и обо мне, но за все время моего служения с Герасимовым и с другими приставами этого участка я ни от кого не получал никакой благостыни. Раз только, помню, после моей женитьбы, участковый паспортист, старинный полициант, подошел ко мне и передал следующее: «Ф. Ф., у нас в участке живет известный парфюмер Рузанов, дом свой имеет на Загородном, — так вот он узнал, что вы женились, прислал сверток с парфюмерией и просил передать вам для молодой жены». Это происходило уже после Герасимова. Меня удивило такое предложение, совестно стало, и я отверг сверток, но старик паспортист стал доказывать мне, что сверток и для меня не составляет интереса, тем более для Рузанова, и если я отошлю дар обратно, это очень обидит старика; послал-де он духи свои потому, что «лично с вами не знаком, и самому поздравлять вас было бы и того неуместнее, а он такой добряк, что любит услужить! Примите!» Выслушал я эти резоны и подумал, что в них есть основание; что отказом отдухов я выкажу свою гордость и формализм, а потому решил принять духи с тем, чтобы больше не обращались ко мне с такими любезностями, так как оные для меня крайне стеснительны, — и не обращались.
Могу сказать — блаженствовал я с Герасимовым и врачевал свои раны, полученные на первых порах своей новой службы; блаженство мое еще более увеличилось тем, что с получением новой должности я получил возможность довершить затеянное мною дело женитьбы, и 15 августа 1871 года в церкви св. Станислава в Коломне был благословлен союз мой с незабвенной моей женой, Софьей Станиславовной, урожденной Войцеховской.
Так мирно, светло, радостно тянулось время, весьма, впрочем, короткое; вскоре пошли разные невзгоды и окончились печальной для меня катастрофой: 10 января 1872 года от преждевременных родов жена моя умерла, и горю моему я не знал пределов.
К этому кризису в жизни моей подготовляли меня и дела служебные.
Как уж я и говорил, Герасимов представлялся мне лучшим из людей, а следовательно, и лучшим полициантом, но очевидно, и не знаю почему, не такого мнения о нем был Трепов.
Случился как-то пожар в участке, и довольно сильный; приехал на место и Трепов; по обыкновению, собралась толпа любопытных и в таком количестве, что в воротах горевшего дома нельзя было свободно пройти Ф. Ф.; он рассердился, пристав был внутри двора, где ему и быть надлежало, у дома он Трепова не встретил, и когда потом подошел к нему, то Трепов раскричался на него, упрекая в беспорядке, на что Герасимов имел неосторожность возразить, что у него все в порядке. Этого возражения довольно было, чтобы горячий, не всегда воздержный Ф. Ф. окончательно вышел из себя и, сказав Герасимову: «Ах! У вас все в порядке, все в порядке! Так значит мне здесь делать нечего!» — уехал с пожара. Герасимов передал мне этот эпизод и свое предположение, что после случившегося ему нельзя будет служить. Я протестовал против предчувствия, уговаривал его, сам находясь в полном отчаянии от случившегося, но мои уговоры мало действовали на мнительного и недоверчивого Платона Панфиловича; он заключил наши дебаты предсказанием, что я сам увижу, насколько его предчувствие справедливо.
Прошло несколько времени после этого злосчастного пожара, как ночью начальник сыскной полиции Путилин лично (а это было событием, так как для этих дел употреблялись чиновники сыскной полиции) произвел проверку паспортов у рабочих одной мастерской и нашел 5 человек беспаспортных. Таких беспаспортных тогда и теперь во всякое время во многих мастерских можно найти сколько угодно, но Трепов нашел нужным объявить об этом случае в приказе по полиции и, усматривая при том, что описанный случай доказывает плохой надзор за участком пристава, нашел нужным отчислить Герасимова от должности.