Страница 26 из 61
Когда мы входим в класс, в кабинет географии, то меня сразу же окружает добрая половина однокашников. Они приветствуют меня рукопожатиями, спрашивают о здоровье и даже умудряются наперебой рассказывать последние новости, которые, отнюдь, меня не интересуют. Но вот Тарасова, она не думает сдаваться. Сквозь мельтешащую толпу мне удается увидеть, как та садится к Быкову и, рисуя в воздухе небесный ореол, губами обводит: «Свобода».
Я принимаю ее ход и, схватив за руку Верещагину, сажу ее рядом с собой, дабы исключить присутствие Вари, на тот случай если она передумает. По своей глупости девчонка решила, что мое раздражительное состояние не что иное, как заедающее чувство ревности, но как же она ошибалась.
Пользуясь ее отсутствием, я хотел выдохнуть, расслабится, но не вышло. В голове, как в улье, не прекращалось адское жужжание. Кровь в венах будто бы высыхала, провоцирую невыносимое жжение во всем теле. Адские мучения сменились болью в костях и глазах. Я был готов рвать на себе кожу, а когда ломка достигла своего пика, мне ничего не оставалось, как покинуть кабинет без объяснений.
Все было как во сне. Проезжающие машины снуют в разные стороны, словно скоростные пчелы. От яркого слезятся глаза. Черпая ртом воздух я пытаюсь понять куда держать путь. Делаю шаг за шагом в белою неизвестность. В итоге останавливаюсь и жду малейшего послабления. Легчает, но недостаточно, чтобы тронутся с места. Перед лазами возникает образ Татьяны – мамы Вари, я отмахиваюсь от нее руками, словно от призрака. Она обеспокоенно кричит, спрашивает, где ее дочь, я что-то мямлю ей в ответ, но не могу разобрать собственную речь. Не могу разделить реальность от вымысла. В конечном итоге сдаюсь и падаю на холодный снег.
– Ну как, полегчало? – смеясь, спрашивает Гера. – Я думал ты все – кони двинешь. А ты живучий, гад. Вон, как щеки порозовели.
Открываю глаза. Я за строительным складом. В расслабленной позе сижу на лавке, облокотившись головой о стену. Мне хорошо. Более чем. Погода шепчет. Благодать, мать твою. Благодать.
– Как я сюда попал? – неторопливо волочу языком. – Ни хрена не помню.
Гера улыбается. Я улыбаюсь ему в ответ.
– Вот ты кадр, Витя! Сам приполз. А доктор Гера тебя вылечил.
– Вот спасибо…
– На здоровье.
Еще какое-то время я просто наслаждаюсь жизнью: солнцем, небом, ветерком. Пытаюсь вспомнить как пришел сюда, но не выходит. Не понимаю, видел ли маму Вари или снова был окутан ядовитым дурманом, что путает мое сознание. Не знаю. Не хочу знать. Мне хочется пить, и только.
Спустя минут тридцать я полностью взбодрен. Хочу вернуться домой, но Гера меня останавливает.
– Эй, хитрец, а плата?
Его вопрос ставит меня в ступор. У меня нет денег.
– Послушай, позже принесу. Я пуст.
– Так и знал… Не делай людям добра…
– Завязывай, Гера. Я все отдам.
Мой мерзкий знакомый строит задумчивое лицо, а потом его взгляд устремляется за мою спину.
– А может она отдаст? – говорит он, и я оборачиваюсь.
Несносная Тарасова снова нашла меня и теперь стоит вкопанная сапогами в снег, виновато поджав губешки. Проклятье. Мое личное проклятье.
– Не ввязывай ее, – предупредительно говорю я.
Маленькие глазенки Геры округляются. Он демонстрирует серые зубы.
– Ох, у Вити появилась подружка? Что ж, я удивлен. Ладно, иди, не заставляй даму ждать, но знай, – его лицо тут же мрачнеет, – если денег не будет, кто-то может пострадать.
Он смотрит на Варю. Я не боюсь, ведь уверен, что верну ему деньги. На следующей неделе я пойду на рынок и отплачу засранцу вдвойне.
– Счастливо.
Прощаюсь с Герой и подхожу к подружке.
– А я уже успел позабыть, как уродливо на тебе сидит эта шапка, – иронизирую и развожу руки в стороны. – Я рад тебе, любимая.
Лицо Вари отображает все признаки беспокойства.
– Где ты был? – начинает она. – Я думала тебе стало плохо. Почему ты сбежал с урока? И кто этот парень?
– Парень? – придуриваюсь я и смотрю по сторонам. – Какой парень?
Она ударяет меня в плечо. Совсем не больно и смешно.
– Перестань кривляться, Звягин! Что с тобой происходит?! Ты ведешь себя неадекватно! Куда ты вечно пропадаешь?! С кем общаешься?! Боже, да как только…
Варя слабо лупит меня по груди, что-то тявкает, но мне все равно. Мое настроение на зависть прекрасное. Улыбка не спадает с лица. Только вот моя доставучая кричит на всю улицу, отчего я нахожу единственный способ ее заткнуть – целую.
Благодать.
[1] Freedom, stupid – Свобода, глупая.
[2] Impossible, Rayka. Impossible – Это невозможно, Райка. Невозможно. Крылатая фраза из к/ф «Цирк» 1936 года.
Глава#15. Варя
Твой поцелуй ожогом на губах,
Но, дьявол, не был одержимым.
Мне для тебя во век не стать любимой,
Никто не станет для меня любимым.
В отличие от Звягина мне абсолютно не спится. Несмотря на проведенное вместе время, а провели мы его прекрасно, мне тревожно на душе.
Витя не перестает меня удивлять. Сначала он нервничал, злился, выходил из себя, а потом и вовсе сбежал с урока, но когда я его обнаружила, по чистой случайности, то настроение парня зашкаливало. Он был непривычно весел. Чересчур весел. Витя сам предложил прогуляться, даже прождал несколько часов, пока я накатаюсь на ржавом кораблике в местном парке, что не могло не радовать. Мы болтались по городу до самого вечера и разговаривали на самые легкие темы, баловались, шутили, но я чувствовала какой-то подвох. Доля неискренности была в его действиях.
И поцелуй. Он мне запомнился, быть может навсегда, но меня покидает мысль, что он был фальшивым. Пустым. Ненастоящим.
Еще одна причина моей тревоги заключалась в родителях. Я была уверена, что получу множество угрожающих звонков или встречусь с ними в школе, но нет. Им будто бы плевать, что я отсутствую в их жизни. Теперь, небось, радуются, что одной проблемой стало меньше. Теперь не придется стыдится собственной дочери и ее странного хобби. Мама давным-давно сожгла бы мой блокнотик, если бы я не таскала его с собой повсюду.
Мама, мама, никогда бы не подумала, что заскучаю по твоим крикам.
Тусклый свет от монитора. Тишина. Витя спит блаженным сном, а я сижу на скрипучем табурете и разглядываю кусок пластилина, что подарила мне сестренка. Тот день стал переломным. Именно тогда меня посетила мысль, что нужно меняться. Что нужно перестать быть той, кем хочет видеть меня моя мать и стать собой. Но стала ли я собой? Если так, то почему не чувствую гармонии? Почему хочу плакать?
– Не спится?
Я вздрагиваю, когда слышу сонный голос.
– Прости, не хотела тебя разбудить.
– Сколько в тебе сил, Тарасова? Мы гуляли весь день.
– Да нет у меня никаких сил…
Витя молчит. И я молчу. В этой тишине нет ничего кроме грусти и недосказанности. Мне хочется поделится с ним переживаниями, но он не поймет, только посмеется. Мне хочется признаться в чувствах, сказать, как стал мне дорог, но он разозлится и снова обидит. И я молчу.
– В чем дело? – спрашивает он и садится на край кровати. Его светлые волосы взлохмачены, веки слегка прикрыты, щеки румянятся, словно парень пьян. – Расскажешь?
– Спасибо тебе.
– За что? – удивляется он.
– За то что принял.
Витя хмурится.
– Если кому и стоит говорить «спасибо», так это мне…
– Прости, – перебиваю я.
– За что? Тарасова, ты не на исповеди.
– Я прощу у тебя прощения, за то что сейчас скажу.
Даже сквозь темноту замечаю, как он напрягается.
– Я, кажется, тебя…
– Не смей произносить этого.
– …люблю.
Я ничего не смогла с собой поделать, слезы покатились по моему лицу. Внутри все сжалось. Стало невероятно стыдно.
Витя взял мое лицо и повернул к себе.
– Выкинь эти мысли из своей головы, поняла?