Черный треугольник

– Заходи, Сашок, гостем будешь. Заодно вопрос животрепещущий обсудим.

Я поморщился. Мне показалось, что кабинет руководителя стал как-то теснее. Притом знакомо теснее. В пространстве, достаточно просторном для обычных людей, теперь воцарился Чиркаш.

С Раскатовым главный областной идеолог был знаком еще с Гражданской войны. Они вместе сидели в узилище у белогвардейцев, вместе их пытали и водили на расстрел, но недострелили. Так что Чиркаш бывал в этом кабинете часто. Пропускали старые боевые товарищи порой по рюмочке, вспоминали былые времена, а заодно решали служебные вопросы. А общих вопросов у идеологического отдела обкома и ОГПУ была тьма-тьмущая. И некоторые настолько острые, что о них порезаться можно.

Вот и сейчас – рюмочка была. И вопросы были. Притом, судя по виду моего начальника, не шибко они его радовали.

– О, поэт, – бросив на меня быстрый взгляд, кивнул Идеолог. Он почему-то считал необходимым в честь моего великого тезки Александра Сергеевича Пушкина именовать меня высоким званием поэта. – Ну, послушаем твое слово. Правда, не слишком весомое. Такое пустячное.

Такая вот у него неприятная привычка – жить спокойно не может без того, чтобы не подначить, съязвить и высмеять. Притом делает это механически, а не с целью кого-то унизить и принизить. Так, пнул по ходу котенка на улице и пошел дальше, потому что так привык, и вообще, нечего ему на дороге попадаться.

– Так устами младенца, знаешь ли, истина глаголет, – сказал Раскатов. – А ты продолжай, продолжай.

– Да что продолжать! А то ты не знаешь, как после этого… – Идеолог замялся, а потом повторил услышанное у Вари определение: – Как после этого жертвоприношения город гудит.

– Погудит и затихнет, – отмахнулся Раскатов. – А мы пока этих сектантов найдем. И по всей пролетарской строгости с них взыщем.

– Мелко мыслишь! Это все змеиное староверческое кубло. Оттуда, как гадюки, все эти сектанты лезут. Все эти их зверские обычаи, когда за Христа своим детям головы рубят. Все эти массовые убийства и самоубийства. Ведь это у нас в области процветала секта «Спасово единство». Знаешь, какой они способ смертоубийства изобрели? Клин в дерево вбивают, потом в образовавшуюся щель руку человека суют и клин выбивают. Кости дробятся, руку не вынешь, на помощь никто в глуши не придет. Так главарь этой секты всех своих близких родных сначала к деревьям прикрепил, а потом и себя самого – и всех до смертного исхода. И все это исключительно ради спасения души, во имя Бога. Вот что у них за Бог такой, а?

– Сектанты, – пожал плечами мой начальник. – Но «Спасово единство» еще при царе-батюшке разгромили и по каторгам с глаз долой разогнали. Таких больше нет вроде бы.

– А вроде и есть. Ты про жертвенное приношение, что, забыл? Но хуже даже не то, что они друг друга во имя Христа режут и подушками душат. Хуже то, что они как смущали народ, так и смущают. Ни жить не могут, ни даже умереть, чтобы смуту не внести. Надо их зачищать. В Нижнеречье, в Солигорске. И поименно. – Идеолог потянулся за портфелем, который стоял в его ногах, щелкнул золотистыми застежками и вытащил список на нескольких листах.

– Войсковую операцию предлагаешь? – недобро прищурился Раскатов.

– Предлагаю! – махнул сжатым до белизны кулаком Идеолог. – Пора этот гнойник в Нижнеречье вырезать!

– Экий ты скорый. И так по всей области волнения. Не принимает часть народа коллективизацию. Падки на агитацию кулаков, подкулачников и религиозных мракобесов. А ты предлагаешь в улей головешку горящую сунуть.

– Не в улей, а в осиное гнездо! И выжечь все к чертовой матери!

– И бунт устроить? Уже наворотили в Юсуповке твои архаровцы из агитационного поезда. Хорошо, без большой крови обошлось.

Идеолог поморщился. Два месяца назад в Юсуповку, село богатое и глубоко религиозное, прибыл специальный агитационный поезд. Сначала агитаторы ввели в ступор селян сатирическим представлением, где прошлись и по попам, и по Библии, и по самому Господу Богу. А потом протащили на собрании членов артели и коммуны решение передать местную церковь на культурные и антирелигиозные нужды. Вылилось все в массовые беспорядки, где ударным кулаком были богомольные женщины в длинных одеждах, платках, вооруженные коромыслами, ухватами, граблями и прочей боевой утварью. Сначала отметелили от души агитбригадовцев и местных активистов. Потом, когда толпа выросла и рассвирепела, запылал дом местного милиционера. Пришлось бросать на подавление отряд из милиции и наших сотрудников. Арестованы были двенадцать человек, а потом приговорены к разным срокам. Церковь вернули верующим. Но проблем это не решило. Однажды запылавшее недовольство росло, пока еще не вырываясь наружу пламенем. Но лиха беда начало.

– Не-ет, дорогой мой, – покачал головой Раскатов. – Мы только две недели как контрреволюционную ячейку организации «Крестьянская вольность» в Нижнереченске взяли. Семерых отпетых контрреволюционеров, вооруженных и решительных. Они восстание на конец мая готовили, но мы им планы порушили. А на свободе их еще сколько осталось! Мы их выдергиваем. Аккуратненько. Кислород им перекрываем. А ты предлагаешь ударить по площадям и сразу все вокруг взорвать? Чтобы сельсоветы пылали? Вон, зайди в кабинеты. Там пусто. Мои люди в Угловске антинародные беспорядки подавляют. И так изо дня в день! У нас не хватает сил, пойми!

Раскатов говорил сущую правду. И что сил нам давно уже не хватает, потому как штаты слишком малы для объема решаемых задач и угроз текущего момента. И что беспорядки вспыхивают постоянно. И что во всей области Нижнереченский – это самый взрывоопасный район, где постоянно контрреволюция, беляки недобитые и эсеры воду мутят. Там уже больше года шло шевеление под лозунгами: «За собственность, свободную торговлю, хорошую землю. Против отвода удобных земель колхозам», «Добиваться вольной торговли, чтобы не отбирали у мужиков хлеб». Три месяца назад там произошло нападение на воинское подразделение, преступники завладели полусотней винтовок. Удалось установить четверых нападавших, но они успешно скрывались в лесах и на заимках. Только одного неделю назад прихлопнули при задержании. Да и у населения, занимающегося охотой, оружия полно. Леса там непролазные, есть где скрыться. Хотя и проредили мы подполье там неплохо, однако в каждом из нас жил страх, что однажды все Нижнеречье запылает.

– Близоруко смотришь, – буркнул Идеолог. – Не по-партийному.

Тут Раскатов, не отличавшийся долготерпением, вышел из себя. Он был из поколения железных людей, целеустремленных до фанатизма, ясно видящих цель. Грубый, откровенный упрямец. Был он жесткий, при необходимости жестокий, но вместе с тем обладал какой-то врожденной мудростью. Так что, в отличие от того же Чиркаша, тоже железного и твердокаменного, но привыкшего рубить сплеча, мой начальник обычно принимал самое оптимальное и справедливое решение – был у него такой дар. И сейчас я с ним был полностью согласен.

Он со страшным грохотом ударил ладонью по столу и взревел:

– Что?! Близоруко? Ты у нас дальнозоркий? Гражданскую войну новую в области хочешь разжечь? С людьми работать надо! Объяснять им суть момента, а не лезть по любому поводу с ружьем наперевес!

– От ОГПУ ли слышу? – недобро осведомился Идеолог. – Вы карающий меч. А уговаривать мы должны.

– Хреново уговариваешь! – успокоился немножко Раскатов. – Гаврила, не полезу я сейчас в Нижнереченск и окрестности. Там все на грани взрыва. Вот изымем по-тихому всех контрреволюционных заправил, тогда можно будет заняться твоим политпросвещением по полной. Тогда и церкви будешь закрывать, и спектакли про жирных попов показывать. Но позже, сильно позже.

– С тобой всю мировую революцию проспим, – недовольно буркнул Идеолог.

И отступил. Он прекрасно знал, что Раскатова, убежденного в своей правоте, сдвинуть с места ни один трактор не сможет.

Впрочем, сдвигать с места, спорить и что-то доказывать не пришлось. Вскоре взорвалось все само! Да еще как!..