Страница 10 из 12
Я бежал. Едва не споткнулся. Стрелял. Свистели пули. Казалось, прямо над ухом короткими очередями щелкал пистолет-пулемет Томпсона. Атака – это безжалостная лотерея. Кому-то не повезет вытащить несчастливый билет. Кому-то улыбнется счастье, и пуля пролетит мимо.
Вжик – пролетела, проклятая, чуть ли не около уха и ушла вдаль. Значит, не моя была… Бежим. Стреляем. Кричим.
Нам еще повезло, что у «освободителей» не имелось пулемета. Иначе шансов у нас не было бы. Но и без пулемета ответили нам плотным огнем. И я понял – не прорвемся. Положат на подступах.
– Отступаем! – заорал командир. Он понял то же самое и не собирался понапрасну губить своих людей.
Пришлось отходить обратно, к полосе леса, а где-то и отползать под огнем. Перед селом осталось лежать безжизненное тело красноармейца. Еще трое были ранены, и санинструктор бросился их перевязывать.
Мы залегли, чтобы не стать жертвой случайной пули. В нас постреливали, но больше для порядка.
Перевели мы дыхание, лежа на земле и разглядывая противника.
Красный командир задумчиво посмотрел в сторону деревни и сказал:
– Если сейчас не снесем, то, считай, опоздали. Убьют актив. Укрепятся еще сильнее, силу свою почувствуют. Нет, надо их немедленно атаковать.
– Да я завсегда. Коль страшна тебе атака, то ты вовсе не вояка, как говаривал мой комполка. Но вот только как? Вон у них стволов столько. А у нас потери.
– Вторая попытка. Натиск, напор и наглость города берут. Пан или пропал!
Командир огляделся на своих притихших бойцов. Неудавшаяся атака действует деморализующе. И вдруг весело, отчаянно заорал:
– Вперед, красноармейцы! Раздавим контру!
И рванул вперед как бешеный. Я устремился за ним, видя, как срываются с места красноармейцы и бойцы добровольческой дружины.
Хороший командир умеет своей энергией толкнуть вперед бойцов. Подразделение вдруг стало единым, хищным организмом, для которого главное в этой жизни – раздавить врага, впиться ему в глотку зубами. Тут уже не думаешь о себе, о пулях и боли. Ты должен идти вперед. И твоя ярость бежит впереди тебя, пригибая траву и сминая волю противника.
– Ура-а-а! – послышался старый русский клич, заставлявший цепенеть врагов земли Русской многие столетия.
И к этому «ура» добавился отчаянный треск «мистера Томпсона». Командир, отчаянно матерясь, стремительно продвигаясь вперед, щедро поливал обороняющихся, даже не особо стремясь попасть в цель. Патронов он сейчас не жалел, отбросил пустой диск, прикрепил второй.
И расчет на напор и наглость сработал. Крестьяне и есть крестьяне. Сила агрессивная, жестокая, но неорганизованная. И под новым натиском, ошарашенные треском длинных очередей, они сперва пригнулись. Потом один перекрестился и бросился прочь. Вскоре бежали и остальные.
Теперь главное не ослаблять нажима. Перво-наперво – освободить актив. А это значит – стремительно двигаться вперед по селу, где из каждого дома в тебя могли выстрелить.
Красноармейцы действовали достаточно умело, прикрывая друг друга, выцеливая сопротивляющихся. Из двухэтажного деревянного дома по нам открыли отчаянную стрельбу, заставив залечь за укрытиями нашу штурмовую группу.
– Сейчас умиротворим, – пообещал я и рванулся вперед, используя укрытия – сарайчики, дровни, заборы, ямы.
Тут уж мои навыки разведчика сыграли, и я смог подобраться к дому на нужное расстояние. А потом воспользовался моим любимым оружием – гранатой, которую я заныкал еще перед выходом на боевую задачу.
– На! – воскликнул я азартно.
Бросок получился мировой. Угодил я точнехонько в окно на втором этаже, откуда по нам лупили из нескольких стволов. Грохнуло, хлопнуло, пошел дым, что-то осыпалось, треснуло. И оставалось только, не мешкая, ворваться в дом и безжалостно добить шевелящихся. Один мужичонка, оглушенный и не понимающий, что творится, все же вовремя сообразил поднять руки и прохрипеть:
– Сдаюсь, православные! Не казните!
По ходу продвижения по селу мы разметали еще одну баррикаду из телеги и всякого деревянного мусора. Вторая штурмовая группа шла параллельно.
На сельской площади, где бунтовщики уже собрали народ на аутодафе, хватило двух выстрелов в воздух, чтобы враги побросали оружие и сдались.
Основная масса бунтовщиков все же уцелела. Бандиты не бросились грудью на пули, не стали сдаваться. Они просто попытались позорно сбежать из села неорганизованной толпой, подбадривая себя выстрелами в воздух.
Но вот только им это не помогло. С той стороны села их умело размазал подходящий отряд войск ОГПУ, у которого имелся даже пулемет. Застрекотал тот методично.
Вскоре оба наших подразделения начали основательную проверку села. Шли от хаты к хате, стреляя при малейшей опасности. Расставляли во дворах и на улице всех мужчин с поднятыми руками. По ходу выявляли боевиков с помощью освобожденных активистов, отводили негодяев в сторону, борясь с желанием расхлопать их на месте за творимые зверства.
Последним брали просторный кулацкий дом, где окопалась целая группа разбойников. Они отстреливались и сдаваться не желали.
– Выходи, – крикнул я. – Убивать не будем!
Там молчали. Потом послышался глухой мужской бас:
– На нас крови невинной нет. Мы в богопротивных казнях не участвовали! Поклянись, что по совести все будет!
– Да клянусь! – крикнул я в ответ. – Хватит уже кровь лить!
И из дома с поднятыми руками начали выходить бородатые кряжистые мужики, чем-то похожие друг на друга. Первым шел статный пожилой мужчина, смотрящий окрест себя гордо и скорбно.
– Как звать? – спросил я его.
– Пантелеймон Иванович мы. Из Агафоновых.
Ну вот и встретились. Он-то мне и нужен…
Глава 9
Штаб нашей небольшой группировки располагался в Нижнереченске. Пару лет назад поселок городского типа вырос в статусе в ранг города, но все же больше походил на поселок – жалкая одноэтажная застройка, заборы и плетни, сады и огороды. Жил городишко в основном за счет речного порта, небольшой мебельной фабрики и еще нескольких небольших предприятий. Хотя изначально здесь и концентрировалась верхушка антисоветского заговора, но сейчас сюда восстание не докатилось. Да и перспектив оно тут не имело бы – народ в районном центре по большей части рабочий, ему не до крестьянских бунтов.
В административных и общественных зданиях, в заводских конторах разместились штаб борьбы с бунтом, прибывающие войсковые подразделения и сотрудники различных ведомств. Поликлиника была превращена в лазарет, куда доставляли раненых – наших бойцов, противников и просто невинно пострадавших.
В этом лазарете я увидел хирурга, взатяг курящего на крыльце папиросу. Мы церемонно поздоровались. Яцковский опал с лица, взгляд у него был отсутствующий, но глаза наполнились радостным лихорадочным блеском, когда медсестра прокричала:
– Вениамин Ираклиевич, у нас очередной пациент!
И он резко сорвался с места. Было видно, что человек не спит, не ест вовремя, работает на износ и всему этому счастлив.
Другой мой знакомый – Идеолог – со своей свитой обосновался вполне комфортно в здании школы. Оттуда он, как Наполеон, взмахом руки отправлял подчиненных ему агитаторов на идеологический бой – в освобожденные села. Да и сам не стеснялся съездить в растревоженное осиное гнездо и выступить перед народом с зажигательной речью. Это дело он знал и умел.
При отделе милиции имелось несколько камер для временно задержанных и арестованных, но, конечно, наплыв такого количества новых постояльцев они выдержать не могли. Арестовано уже было больше двух сотен человек. Потому несколько зданий на юге города в припортовом районе – склад, нэпманский лабаз, строящаяся картонная фабрика были определены для их содержания. Так появился целый арестантский квартал.
В этот арестантский квартал доставили и мы своих пленных с Лебяжьего. Со старшим Агафоновым я так и не успел обстоятельно переговорить. Лишь закинул вопрос про сына, получил в ответ гордое молчание и понял – орешек крепкий, его стальными щипцами давить надо.