Темная сторона Мечты

На улице пошел мелкий дождь. Инга уже не сидела на скамейке, а ждала его недалеко от входа в магазин.

– Это же летний. Сейчас пыль прибьет и закончится, – испугавшись, что девушка передумала и сейчас уйдет, засуетился Андрей. – Спрячемся под дерево. Так даже интереснее.

– Вот что я решила, – уверенным голосом, явно все обдумав, произнесла Инга. – Я все‑таки не могу так… На улице. Родители сейчас на даче и дома никого нет. Я живу здесь рядом. Пойдем ко мне в гости? – предложила она и, не дожидаясь ответа, взяла его под руку и потянула в сторону от магазина.

Андрей растерялся. Перехватив инициативу, эта миниатюрная девушка сломала все его стереотипы. Инга не хотела играть по установленным правилам. Это было необычно и поэтому интриговало и озадачивало.

– Что у тебя в кульке? – спросила она.

– Эклеры.

– Знаешь что… На улице есть нельзя, но я так проголодалась. Дай мне один.

Они прошли мимо большой афиши нового фильма. На ней серьезный юноша в кепке и чем‑то разочарованная, очень милая девушка в берете, застывшие под надписью «Вам и не снилось», искали выход из какой‑то сложной и запутанной ситуации.

Андрей вспомнил, что именно на этот фильм он должен был пойти с Леной сегодня вечером. Но это были будто воспоминания о чьей‑то чужой жизни.

Инга остановилась рядом  с закрытой палаткой «Пепси», оставшейся после недавно закончившейся Олимпиады. Из динамика на соседнем ярко‑желтом киоске «Спортлото» хрипел Кутиков: «Вот, новый поворот и мотор ревет…»

Она пыталась есть эклер маленькими кусочками, но из него выползал белый крем. Приходилось слизывать его, чтобы не испачкаться. Доев, она плотоядно вздохнула, вытерла платком руки и потянула его с проспекта в тихий переулок. «Улица Грановского», – прочитал Андрей табличку на углу дома.

Через сто метров они свернули во двор старинного особняка с многочисленными колоннами и эркерами, и зашли в подъезд. За тяжелой входной дверью было огромное светлое фойе. У Андрея появилось ощущение, что это какой‑то театр. В будочке с большими стеклянными окнами кто‑то сидел и пристально смотрел на него. Он почувствовал себя неловко, будто незаконно забрался туда, куда вход для него запрещен.

По гулкой мраморной лестнице они поднялись на второй этаж. В квартире Инга провела его по длинному коридору в гостиную, усадила в кресло и, извинившись, убежала.

Такие гостиные Андрей видел только в кино. В большом зале могли спокойно поместиться несколько типовых двухкомнатных квартир, похожих на ту, в которой он жил.

На бордовых стенах и между окон, прикрытых тяжелыми шторами, висели многочисленные картины. Вся мебель – глубокие кресла, диваны, столы, тумбочки, комоды – была, безусловно, дореволюционного изготовления. Чтобы не было ощущения антикварного магазина, предметы соединялись в единый ансамбль с помощью разнообразных вещей, которых никогда не увидишь в обычной квартире. Тяжелые бронзовые подсвечники, напольные вазы с изящными букетами, множество разнообразных статуэток, необычных ковриков и старинных книг в кожаных переплетах были расставлены так, чтобы создать иллюзию тепла и уюта. Но, несмотря на все старания, гостиная больше напоминала музей, чем обычное жилье.

– Давно пора выбросить всю эту рухлядь, – сказала Инга, неожиданно появившаяся из одной из дверей.

Она переоделась. Сейчас на ней была короткая велюровая бирюзовая юбка и такого же цвета облегающая водолазка из тонкого трикотажа.

– Купила в «Березке» играть в теннис, – сказала она, указывая на свой костюм, – но пока хожу в нем дома. Играть не с кем, – она сделала неуклюжий пирует, развернувшись на одной ноге. – А ты играешь в теннис?

Ей очень шла эта почти детская нескладность и непосредственность. Было заметно, что она тоже смущается, не знает куда деть свои длинные руки, что говорить и, главное, не знает, как вести себя наедине с мужчиной. Об этом подумал Андрей и понял, что и сам не знает, что делать.

Чтобы немного освоиться, он встал с глубокого неудобного кресла и подошел к ближайшей картине. С нее с усмешкой, чуть отложив в сторону газету, на него смотрел Ленин. Андрей оглянулся на Ингу.

– Я думал, Ильич у нас только в парткабинетах и в Ленинских комнатах, – удивленно произнес он.

– Ну вот видишь… Не всегда, – девушка подошла ближе. – Этот портрет написан еще при жизни Владимира Ильича. Здесь, в этой комнате. Вон, посмотри, тот стол и то кресло, где он сидел и позировал. А прабабушка в это время играла на этом пианино для него «Лунную сонату». Есть в нашей семье такая легенда. И кстати, все картины здесь – это оригиналы, – добавила она гордо.

Андрей, чтобы спрятать растерянность, перешел к другой картине, потом к следующей. На всех из них были нарисованы те люди, портреты которых, прибитые к длинным палкам, он таскал на демонстрациях, крича «ура» и «да здравствует КПСС». Он недоуменно оглянулся.

– Все они  были в нашей квартире, – пожав плечами, улыбнулась Инга. – Дело в том, что мой прадед, хотя и родился в Риге, был очень важным большевиком. Сначала Ленина охранял, потом работал главным инженером на больших стройках, а потом… – она замолчала и перешла к маленькой картине в скромной рамке, на которой карандашом был набросан портрет какой‑то женщины. – А это его жена. Моя прабабушка.

– Она тоже из Риги? – спросил Андрей.

– Нет, – почему-то засмеялась Инга, – она местная. Она жила в этой квартире еще до того, как стала его женой.

– То есть твой бездомный прадедушка к ней подселился? – рассматривая красивую женщину на рисунке, с улыбкой спросил Андрей.

– Не совсем так. Даже наоборот. Эту квартиру ему выделило Советское правительство. Он оставил прабабушку жить в одной из комнат, чтобы она могла работать у него секретарем. Этим спас ее от голода… ну и всего остального. Она была из Шереметьевых. Из князей Шереметьевых, – уточнила Инга. – Им когда‑то весь этот дом и принадлежал. А потом они поженились. И почти двадцать лет прожили счастливо.

– А потом?

– А потом – суп с котом, – прервала воспоминания Инга. – Мы же выпить хотели. Отметить поступление. Забыл?

Андрей, и правда, забыл, зачем он здесь. Разница между происходившим за стенами дома и этой гостиной была поразительная. Он не просто смутился, а был потрясен. Никогда не сталкиваясь с людьми этого круга, он считал их почти сказочными персонажами, как и те идеи, о которых было принято говорить на тех же демонстрациях и на комсомольских собраниях.

– Пойдем на кухню, – предложил он, оглядываясь и ища дорогу на привычное место для вечерних посиделок у обычных людей, надеясь, что там он будет чувствовать себя поуверенней.

– Зачем? – удивилась Инга.

– Ну, выпить же, – в свою очередь удивился вопросу Андрей.

– А чем тебе здесь не нравится? На кухне надо готовить еду, а не развлекаться.

Андрей оглянулся. Необычная для него обстановка давила. Конечно, на кухне было бы спокойнее. Но Инга уже уселась на край бокового валика дивана, вытянув длинные стройные ноги. Чуть повернувшись, она открыла крышку на небольшом резном то ли ларце, то ли сундучке, в котором оказался ряд разнообразных бокалов.

Инга уже не прятала глаза за ресницами, а с любопытством и ожиданием, будто что‑то проверяя, смотрела прямо на него. Кроме иронии, которая пряталась в уголках ее чуть прищуренных глаз, в них было что‑то еще, чему он не мог дать определение. Именно это влекло его к ней так сильно, что волнение от необычной обстановки отступило и Андрей, сделав несколько шагов, оказался возле дивана, на котором сидела Инга. Девушка опять, как на той скамейке, немного вызывающе взглянула на него снизу вверх. Он наконец рассмотрел ее глаза. Нежно‑голубые с золотыми крапинками они словно две воронки в голубом океане затягивали все, что оказывалось рядом.

Андрей на мгновение чуть согнулся и, обняв ее одной рукой за талию, потянул к себе. Инга сразу откликнулась, даже не собираясь изображать целомудрие. Чуть приподняв ее легкую кофту, он кончиками пальцев почувствовал ее кожу. Она вздрогнула и, несколько раз глубоко вздохнув, всем телом прижалась к нему.