Страница 3 из 17
На презентации говорились речи, в меру длинные, в меру интересные. В этот раз дали слово Чмутову. Многих когда-то удивлял Чмутов – в этот раз пронзило меня. Он начал вкрадчиво о лоне матушки-земли, о зарослях леса. О том, что спутники летают, камеры снимают, нам кажется, что все на виду, все измерено, изучено, сосчитано, а лес-то э-э-э! живет себе, растут себе грибочки, ползут букашки, дышат травиночки. Он сверкал очами в огромных глазницах, и теперь, в отсутствие щек, я их разглядела. Он менял регистры от баритона до женского взвизгивания, дурачился, обрубая глаголы: «быват, кто знат». Он искусно колдовал над словами, сминал их, разрывал на кусочки, перемешивал и вновь разворачивал целехонькими. Вдруг выхватывал одно-единственное слово, дивился, цокал языком и крутил, вертел его, обкатывал. Меня всегда пленяли фокусники, знающие природу слов.
– Ирина, здравствуй! Что ты пьешь? А почему бокал пустой? – подходили знакомые.
Я избавлялась от рюмки. Это вызывало беспокойство.
– Где твой бокал? Что тебе налить?
Я видела, Лёня разговаривал с Чмутовым, но не стала к ним приближаться, походила по залам, а дома разворчалась на Машу: «Ну и зачем ты сбежала на курсы? Что вы там проходили? Онегина? Лучше б ты послушала Чмутова, он настоящий писатель, ей-богу, было бы больше пользы!» Я поинтересовалась у Лёни, о чем они говорили. Да так, ответил он, вспоминали, как Чмутов в пединституте сдавал мне зачет по праву. И еще он просил книжку спонсировать.
– Ну конечно!.. А ты?
– Что я? Я пообещал, Майоров же дал ему картинку.
Мне показалось, Лёня ревнует: Лёня готовил к печати свой первый сборник стихов, и Майоров рисовал для него обложку.
10
Со средней дочкой у меня проблемы. С той самой, сидя с которой в декрете я стриглась наголо. Она пишет стихи и прозу, отворачивает будильник циферблатом к стене и не интересуется оценками. Ее серые глаза от восторга становятся голубыми, а я не вижу в ее школьных тетрадках повода для восторга. Жена Майорова, Марина, присоветовала нам новую школу, где учатся в первом классе их Ромка и чмутовский старший сын. Там не проходят правила русского, не ставят оценки и сочиняют под музыку стихи. Там, на неведомых дорожках… директором тот, донкихотистый, а Чмутов преподает английский.
Мы уже многое перепробовали и решили, что хуже не будет. Я отправилась с дочерью на смотрины. В седьмой класс. В середине учебного года.
Мы попали как раз на английский. Директор снимал урок на видео. Коллеги из Нижнего Тагила сидели в норковых шапках у стены и перенимали опыт. Чмутов зашел ленивой походочкой, сигарета за ухом, на лбу хайратник. На доске красовался скабрезный стишок, сочиненный Чмутовым накануне. В стишке обыгрывалась двусмысленная фамилия директора и употреблялись разные времена английских глаголов. Чмутов говорил нараспев, врастяжечку, поводя глазами. Глаза бликовали, как елочные шары, в глазах блестело предвкушение веселья. Урок был импровизацией: директору хотелось разобраться в сложных английских временах – одновременно с детьми, за время урока, желательно раз и навсегда. И продемонстрировать процесс понимания. Директор бегал по классу, пытаясь одолеть будущее в прошедшем, теребил бородку, кивал, перебивал, вновь бросался к доске и не догадывался, о чем стишок. Он не знал ключевое слово.
Я сидела рядом с Мариной Майоровой. Марина все аккуратно записывала, она специально ходит к Чмутову на английский. Шевельнулась зависть в моей душе: сколько уже записано, сколько она всего знает! Марина шепотом объяснила, что Чмутов на прошлом уроке дал названия всех частей тела (показала картинку и подписи), и теперь дети называют директора «мистер Пьюбис». Стишок они уже разбирали, но мистер Пьюбис об этом не знает, Чмутов подставляет его при гостях. Это розыгрыш.
Марина – редкая женщина. Во-первых, она удивительно красива. Во-вторых, так молода, что хочется считать ее девочкой. В-третьих, она скромна и целомудренна. Майоров дома все дни напролет рисует, а она читает ему вслух. Читает и прозу, и поэзию, а стихи моего Лёни Марина учит наизусть, и никто их столько не выучил, даже сам автор. Я думаю: в какой век ее поместить и в какую профессию? И скатываюсь к киношной банальности – молодая католическая монахиня редкой красоты. Мне не нравилась чмутовская шутка про пиписечки, такие шутки смешили меня в пять лет. Но строгая шейка Марины, ее стоячий воротничок, блокнот и руки прилежной ученицы… Это английский. Это просто английский. Пусть будет стыдно тому, кто об этом дурно подумает.
К концу урока Мистер Пьюбис догадался, о чем речь, и стал выкручиваться как умел – завел речь про Урана и Гею, отрезанные гениталии и оплодотворение Земли. Потрясая томом энциклопедии, бормотал про секс и духовность:
– И когда у девочек уже начались менструации, а у мальчиков поллюции…
Прозвенел звонок, и подростки ринулись вон из класса – на перемену. Мы с Мариной остались на месте, Чмутов закружил рядом.
– Ну, что, матушка? Вот ведь как быват.
– Нам звонила твоя знакомая. Эта модель, – упрекнула Марина.
Он кивнул с довольным видом.
– Красивая девка. Ты никак ревнуешь?
Марина дернула плечиком. Чмутов встрепенулся.
– Маринушка, ты какой год замужем? Давно пора друг другу-то изменять.
– Ну, тут мы не найдем общий язык, – она уверенно улыбнулась.
Чмутов поскучнел и ушел курить.
Второй час был гораздо интереснее. Учитель кланялся в пояс, махал руками и стучал указкой. Говорил он только на английском, объяснял происхождение слов, заставлял искать рифмы, синонимы, подбирать звуковые ассоциации. В радости хлопал себя по лбу, в отчаянии опрокидывал стулья. Знакомил с каждым новым словом, давал с ним подружиться, подергать за хвост и поссориться. Теперь я завидовала детям. Я хотела бы так учить язык или чтобы дочь моя так учила. Бог с ними, с шутками про мистера Пьюбиса.
– Ну что, – спросила я у своей Зойки по окончании представления, – будем переходить?
Она замешкалась.
– Надо еще посмотреть.
– Конечно, конечно, – замахал руками директор, – приходите, смотрите сколько хочется.
Я поняла, что он любит, когда смотрят. Мимо проплывал Чмутов, остановился рядом с Мариной, провел ладонью по волосам, скосил глаза и произнес грудным голосом, перевоплощаясь в гогеновскую таитянку:
– А, ты ревнуешь…
11
И мне вдруг захотелось быть на месте Марины. Захотелось свойских отношений с этим похабником из пионерского лагеря. Чтобы можно было болтать о чем угодно, забегать на запретную территорию, дразнить друг друга, обижать и осаживать. Чтоб в родительский день неожиданно покраснеть: «Вот этот, этот – наш горнист». А потом терзаться, грустить в темноте, выбирать его в «ручеек» и пропускать белый танец. И прощаться – на костре! – и обмениваться адресами. «Мама, я взяла его адрес». В десять лет с мамой так легко! «Зачем?» Соврать, если не понимает: «Напишу письмо». Да, мама, низачем, а чтоб взять у него адрес! Чтоб екнуло в груди, чтоб перед сном улыбаться и чтобы было это низачем не нужно. Чтобы сейчас, тридцать лет спустя, достать в памяти из-под стопки тетрадей и книг мятую бумажку: «Коммунистическая, 218, кв. 3…»
Следующий день был моим днем рождения. Я забежала в институт, приняла экзамен у двоечников, потом поехала к Зое и опять попала на английский.
– Простите, – чинно обратился ко мне Чмутов, – вы второй день здесь присутствуете, вы тоже английский преподаете или…
Он говорил спокойно, не интонируя, как человек, умеющий обращаться с дамой в пиджаке.
– Нет-нет, моя дочь собирается в эту школу. Мы приглядываемся.
– А, пожалуйста-пожалуйста.
После урока он быстро вышел, тут же вернулся и упал передо мной на колени.
– Извини, матушка, не признал! Ты, оказывается, Лёнюшки Горинского жена, – он поднес к губам мою руку, поднял брови, завел ко лбу глаза, он прямо-таки вылез из своих глаз, заглядывая в мои! – Лёнюшка-то мне с книжкой помог, я ему в предисловии благодарность отписал. Книжка выйдет, так подпишу, подарю, – он поднялся с колен. – Чудеса, да, Иринушка?