Страница 11 из 17
– Мне стыдно, что я им в лоб не дал самолично! Монтировкой. Ирин, у меня сейчас голова как угол Бебеля и бани. Ты была там, нет?! Не говори так, Ирина, лучше не говори! Не то я сматерюсь сейчас со страшной силой. Ты видела, что они творили? Ну просто караул. Додики дискотечные! Я, б…ь, за машину боялся!
– Толик!
– А у меня, может, тоже нервы. Я так и вижу, как будут крутить эти кадры, на всех выборах будут крутить, я бы так им сейчас…
– Толик!
– Да я еще не сказал ничего, а вы, девушка, уж больно интеллигентно воспитаны. Вылезайте-вылезайте, приехали.
Вдруг понимаю, что Толик прав, прокручиваю последние события. Это объявление на белом листочке, на глазах превратившееся в грозовую тучу, будто из исторических романов, читанных в детстве, – ощущение, что из облачка на горизонте, из неважного происшествия на периферии, вдруг зародится политическая гроза, беда, несчастье – таким было мое дежавю. Никакой реальной беды не принесла эта демонстрация, но мне казалось, словно всех заляпали грязью. Я знала, что большинство будет за студентов, а я уже не смогу.
– Ну что, вы довольны? – спросила я Горелова со Смирновым, заставляя себя смотреть им в глаза.
Я стояла у доски со скособоченной шеей и выгнутым левым бедром, я боялась услышать про зверства милиции. Что-то такое, что мои студенты видели, а журналисты не разведали.
– А как же, Ирина Борисовна, теперь вся страна про нас знает. И по телику крутят, а так бы всем было по фигу.
25
Рассказываю Ларисе, как долго и мучительно болела моя шея. Точно в нее вживили вражий позвонок, генератор кошмара.
– Я даже Войцеховскому звонила! Три месяца спать не могла. Пока не нашла массажиста-буддиста, он, наверное, мне прямо в позвоночник втер свой буддизм. Внушил, что это не мои проблемы.
– Конечно, не твои. Ты лучше думай о духовном, о творчестве. И о квартире тебе думать не надо.
Мне снова хочется верить, что сейчас меня научат жить. Раньше желающих было меньше. Я приходила за Машей, воспитательница радовалась: «А нас недавно фотографировали!» – и выносила фотографию перепуганного ребенка с казенной куклой и чужим бантом на голове. Три жутких цветных отпечатка, один для себя и по одному для каждой бабушки, пробивали такую брешь в моем бюджете, что покупку обычной хлебницы приходилось отложить до аванса, того аванса, на который Лёня все равно потом покупал собрание сочинений Бунина. Наверное, тогда я выглядела одухотворенно, тогда никто не спасал мою душу! Но сейчас… По объявлению в газете я вызываю сантехника, а он меня уверяет, что нельзя жить заботой лишь о земном благе, и зовет в секту адвентистов седьмого дня. Кардиолог в поликлинике рекламирует биодобавки, ставя баночки на гармошку моей ЭКГ, и вещает о карме и астральных телах. Грузчик из мебельного вместе с диваном заносит в нашу квартиру свои духовные картины, расставляет их вдоль стены – «вам понравится, они впишутся в интерьер!» Сегодня, правда, я сама перепутала жанры. Хочу, чтоб звезды разбирались в квартирном вопросе, а звезды-то ждут, что я займусь творчеством… Лариса закуривает.
– Когда Скальд собирался стать священником, я все думала, как буду бросать курить. Попадье же курить не пристало, – она кокетливо улыбается, с удовольствием затягивается.
Тусовочное прозвище Скальд – из той жизни, когда Чмутов снился не мне и ходил по морозу в шортах.
– Ты знаешь, что у него был православный период? Мы даже венчались в церкви.
Любопытно, она всем рассказывает про своего мужа или я так плохо скрываю интерес?
– Может, ты будешь рисовать или ставить любительские спектакли. У нас знакомая в сорок лет вдруг стала писать песни. Это сестра Родионова, Лиза, Скальд ищет ей спонсора.
– Лиза Каплан? Ей же все пятьдесят!
– Сорок три на самом деле, это она так выглядит. Скальд считает, она талантливее своего брата…
Обаятельная у него жена. И какая-то… будто желудь. Будто знает, зачем живет. Пытаюсь поторговаться: не сойдет ли за творчество авторский курс, лекции и задачи. Но у Ларисы другие цели:
– Мы подумываем насчет литературного кафе, это моя идея. Открыть кафе, где поэты читали бы стихи, собирались писатели и художники. Может, я себя еще проявлю.
– Ты хочешь еще себя проявить?!
Бог мой, какое лучезарное личико! Мне казалось, выйдя замуж за Чмутова, она вполне себя проявила. И у нее три сына: два от Чмутова и старший, студент.
– Я Игорю все твержу, что в старости буду писать мемуары. У меня же была благополучная жизнь, книга очерков, муж-бизнесмен – я все бросила ради Игоря! Он мое наказание за гордыню. Я ведь считалась вундеркиндом, я в пятнадцать лет в универ поступила! Потому и курить начала, на первом курсе, чтоб старше выглядеть. Я его уговариваю написать роман. Человеку скоро тридцать семь, а у него даже трудовой книжки нет! Тридцать семь лет – опасный возраст. Тридцать семь с половиной особенно. Если не следовать своему кармическому призванию, все что угодно может случиться, даже смерть. У тебя что-то случалось в этом возрасте?
– У меня? – подсчитываю, холодея. – Самое страшное. Мы как раз тонули. Всей семьей. Мне было чуть больше, а Лёне…
– Ну, тем более, вы же ровесники! – она удовлетворенно кивает. – Значит, жили не так, согрешили, зла пожелали кому-нибудь.
– Да ты что, Лёльке было полтора года! Лёня только купил машину…
– Вот видишь, купил машину. Он ведь пишет стихи?
– Ну и что? Не за счет стихов же он живет!
– А Скальд, представь, только так и живет, представь, только так! Пьюбис взял его в школу, это впервые, впервые он на службу ходит. Он пытался после института работать, по распределению, в сельской школе. Только представь, Скальд – в средней школе! Он не смог, сбежал, оставив записку. Трудовую там бросил, предпочел армию. Ирина, он же никуда не вписывается, всех пугает. О мухоморах всюду кричит, а я сама их пью как антираковое, по капельке. С нашей-то экологией. Я похожа на наркоманку?
– Нет, что ты! Ты – не похожа.
Она выглядит очень пристойно, и голос у нее мелодичный, ей бы на радио выступать. Или на телевидении, она хорошенькая.
– Игорь меня от стольких комплексов избавил! Все мои тайны всему городу рассказал. И мне о всех своих любовницах, представляешь? Ему ни разу еще девственница не попадалась!
Мне не хочется заглядывать в их постель.
– А что у меня на личном фронте?
– Смотри-ка, – она разглядывает чертежик, – у тебя пик сексуальной активности. Будь осторожней.
Куда уж осторожней – слаще того поцелуя во сне ничего не будет.
26
Весь вечер, вплоть до самого сна, надоедаю мужу рассказами о Ларисе.
– Она варит Чмутову траву, а к ней ничего не липнет! Лёнь, какая у нее осанка! Мы совсем разные.
– Не догадываешься почему? – он пробирается под мое одеяло. – Почему ты все время чем-то заляпываешься? Куда-то лезешь?
– Вот кто к кому сейчас лезет? Ну Лёнька! Ты хочешь сказать, что я такая из-за твоей могучей спины.
– Из-за моего могучего всего. Я помог тебе сохраниться.
– С нашим-то обжорством! Она тоже троих родила, а посмотри, какая стройная!
– Вот уж кто меня ничуть не привлекает! Зачем мне стройная? У меня вот что есть. И это, и вот это…
– О господи! Погоди. Ну не трогай! Я хотела рассказать тебе про гороскоп…
– Свет включить? Бумаги достанем?
– Лёня, ну когда мне еще с тобой поговорить!
– Говори-говори, я весь внимание, – он усаживается, скрестив руки на животе. – Только недолго, а то я засну.
– Она сказала, что в тридцать семь с половиной лет случаются катастрофы. А мы как раз тонули. Представляешь?
– Да уж… Но ведь не все же тонут.
– Только те, кто духовно не развивался.
– В тридцать семь? Александр Сергеевич Пушкин, например.
Лёня решительно на меня наваливается. Я пытаюсь освободить нос. Зачем я вообще болтала! Теперь он меня не подождет. Рассердился, устал уже ждать. Теперь или ссориться, или… Срочно пытаюсь что-то нафантазировать. Я молоденькая проститутка, а он старый аристократ. Я его обслужу, еще бы руки освободить. Или ноги. Освободить бы хоть что-нибудь. Нет, на старого аристократа это мало похоже. Нетерпеливый подросток. Крупный, пыхтит мне прямо в ухо – ничего, мы сейчас с этим справимся. Я томная тридцатипятилетняя дамочка, а он неопытный, шестнадцатилетний. Лето. Дача. Дом как у родителей, там по соседству родители Пьюбиса. Странно, я Пьюбиса там никогда не встречала. Пьюбис с Чмутовым парились в бане зимой. Мне Майоров сказал. Пьюбис с Чмутовым. С Чмутовым? С Чмутовым. С Чму-у-утовым. С Чмутовым, с Чмутовым… Надо же! Все.