Правительница Д'Хары

Она медленно и безразлично отвернулась от тройки. По правде говоря, она уже давно не боялась посещать такие места, из-за того что ее собственная жизнь не волновала не только других людей, но и ее саму. Правда, сейчас умереть было бы обиднее всего: за последние несколько месяцев, что она провела в Народном Дворце, ее жизнь приобрела хоть какой-то смысл. Этим смыслом, по большей части, была месть тому, кто отправил ее в плен к д’харианцам, буквально натолкнув на острие меча. Предав, в конце концов. И этим человеком был не Ричард, а Джегань, который умело манипулировал всем, что имело разум. Ричард же был его полной противоположностью: даже тогда, когда колдунья была в плену в Народном Дворце, он позволил ей заслужить свое расположение, пусть и довольно сложным путем, и даровал относительную свободу. Джегань же пользовался ей и ее знаниями, будто высокий статус развязывал ему руки. Но если Ричард, обладая далеко не меньшим могуществом и положением, не стал тираном, то как Джегань мог позволить себе подобное?

Никки подошла к первому же человеку, что лежал ближе всего ко входу. Это была женщина. Она склонилась к ней, и когда та попыталась подняться навстречу, колдунья положила руку ей на предплечье, мягко опуская на соломенный тюфяк.

Она осмотрела ее, подсев немного ближе, но все равно сохраняя некоторую дистанцию. Женщина — вернее, девушка — была не старше двадцати лет. В полутьме она увидела, что у нее были рыжие волосы, а на лице была россыпь мелких, по-своему обворожительных веснушек. Колдунья догадывалась, что еще неделю назад ее волосы должны были быть яркими, похожими на огонь. Болезнь же сделала их блеклыми и безжизненными.

Девушка испытующе смотрела в глаза Никки, и в ее взгляде был те же вопросы, что раз за разом повторялись в голове и самой колдуньи: что она делает здесь? почему она умирает, так и не почувствовав настоящей жизни? почему перед смертью она оказалась в месте, где не увидеть даже луча закатного солнца?

Никки почувствовала приступ неосознанной, отвратительной злости на обстоятельства. Если бы не запрет Ричарда, она бы вынесла деревяшки с заколоченных окон под низким потолком своими же руками, лишь бы это место стало хоть немного лучше.

Вместо этого Никки взяла руку девушки в свою, снимая ее с худой груди, которая представляла собой лишь ребра, обтянутые кожей и прикрытые слишком тонкой для холодной зимы тканью. Пальцы девушки, такие длинные и тонкие, уже почернели на концах. Никки отодвинула прядь непослушных волос, обнажая женскую шею, и поняла, что ее горло уже очень сильно опухло, поэтому она так трудно дышала и не смогла обмолвиться с Никки ни единым словом.

Рыжеволосая смотрела на нее с каким-то живым интересом и даже состраданием, будто понимала, что смотреть на мучения других бывает даже тяжелее, чем мучаться самому.

— Я постараюсь тебе помочь, — Никки взяла обе ее руки в свои и слегка сжала. — Ты позволишь мне сделать это?

Люди вокруг навострили уши, некоторые даже слегка приподнялись, чтобы посмотреть на женщину, что хотела взять на себя роль их спасительницы. Они, как поняла колдунья, здесь были полностью предоставлены самим себе. Фактически отправлены умирать. Единственной их надеждой было чудо или помощь Создателя. Никки, хоть и была когда-то сестрой Света, в волю Создателя не верила уже давно. Она верила лишь в себя.

Девушка слабо улыбнулась, но улыбка эта затронула не только ее рот, но и глаза. Никки смотрела на нее, как завороженная, не очень понимая, откуда у этого человека была такая внутренняя сила. Ей не нужно было ничего говорить, чтобы доказать колдунье свою железную волю.

Она молчала, а Никки понимала все, о чем она хотела бы сказать.

— Ты ведь не какая-нибудь травница, верно? — спросила она скрипучим голосом, который вряд ли мог принадлежать такому молодому созданию, что было лишь в начале своего жизненного пути. Ей явно было трудно и больно говорить, но любопытство пересилило.

Блондинка покачала головой. Рыжеволосая хоть и не ответила, но утвердительно качнула головой, этим полностью развязывая Никки руки.

Колдунья закрыла глаза. Она сосредоточилась на силе своего хана, что был внутри нее, и на ощущении ладоней девушки, что она теперь держала в своих руках. В момент эти два ощущения нашли друг-друга и породили мост, что связывал искры дара двух женщин.

Никки почувствовала, что жизненная сила девушки перед ней уже постепенно начинала угасать, будто весь ее изначальный запас истратился на борьбу с болезнью всего за пару дней. Никки чуть сильнее сжала руки, углубляясь в существо человека перед ней. Пришли ощущения, уникальные, свойственные лишь этой девушке, которой она касалась своим ханом. Первой пришла физическая боль: та боль, что была принесена болезнью. Тело Никки взяло на себя удар с ожидаемой охотой, будто принимая заслуженное наказание как искупление за содеянное ей.

Второй пришла душевная боль. Этот вид боли мог принадлежать лишь тому, кто понимал, что его душа скоро перейдет завесу между миром живых и мертвых. Никки уже приходилось чувствовать это, даже слишком много раз для одного смертного человека. Но эта боль была для нее чем-то прошлым, дальним. Она давно не могла перенести это чувство на себя, забрать его, лишить человека душевных страданий, потому что она была для нее чуждой. В этот раз, как ни странно, у нее практически получилось облегчить страдания той, кому она так искренне желала помочь.

Весь спектр чувств этой девушки постепенно перешел в тело колдуньи, с каждым ее вдохом, с каждой новой секундой исцеления он становился все более полным. Он давил на ее грудную клетку с той силой, с которой поток воды давит на плотину, удерживающую целый город от наводнения.

Она подошла близко к тому, что было истинной причиной всех беспокойств и волнений внутри не только для рыжеволосой девушки перед ней, но и причиной беспокойства тысяч других людей, включая ее саму. Она нащупала болезнь, как делала это десятки, сотни раз до этого, как делала это всегда, но с единственным отличием.

Чума была другой. Отличалась по симптомам, по вызываемой боли, по происхождению, по лечению. Сейчас Никки поняла, что отличалась она и по своему характеру. Чума была бесформенной и обволакивающей, но при этом способной глубоко укорениться в организме, так же, как многовековой дуб пускает корни в почву, охватывая все большую и большую ее площадь.

Никки попыталась пройти дальше, но вдруг ее что-то остановило. Как тонкий лед отделяет водную толщу, так этот барьер отделял саму болезнь от ее магии. Она попробовала усилить напор, постепенно нажимая на этот барьер еще сильнее, опасаясь лишь того, что было за ним: смерть или жизнь этой девушки.

Внутренний барьер не поддавался, но колдунья чувствовала, что у нее хватит сил, чтобы преодолеть его. Это было смутное ощущение, скорее предположение, но Никки положилась на него. Она никогда раньше не сталкивала с подобным, поэтому могла действовать, полагаясь лишь на свои собственные ощущения.

Все более сильный поток магии начал проходить через руки Никки, и с каждым мгновением она прикладывала все большие усилия, чтобы сломить его.

В момент он распался. Вся сила, скрытая в этой болезни, вырвалась вперед, попадая ровно в силки магии Никки.

Давление и боль чужой личности покинули колдунью, когда она почувствовала, что чума ушла. Она медленно, нерешительно открыла глаза.

Рыжеволосая слегка улыбнулась, все еще слабо, но теперь с оттенком какого-то другого чувства, плескавшегося в ее глазах. Колдунья не смогла понять, что это было: величайшая радость или величайшая скорбь.

Никки поднесла ее руку к глазам, отмечая, что кончики ее пальцев уже не были черными. Она облегченно улыбнулась, так, как не улыбалась уже давно.

— Спасибо за то, что попыталась.

Попыталась. Слово ударило в мозг Никки подобно удару молнии, и ее улыбка распалась на мелкие осколки, когда она поняла, что именно за выражение было у молодых живых глаз тогда, когда губы произнесли эти слова.