Правительница Д'Хары

Ричард поцеловал ее в губы, руками поддерживая ее хрупкое тело, гладя ее идеально-прямую спину, которая, он знал, иногда пыталась согнуться под тяжестью всех трудностей этой жизни, но никогда не делала этого. Он уткнулся носом во впадинку над ее ключицей, наслаждаясь мерным движением их тел, наслаждаясь близостью и открытостью Кэлен и каждой частичкой ее сущности.

Женщина чувствовала, что ее развязка уже была близка, как и развязка Ричарда. Это ожидание было одной из самых мучительных, томных вещей, но вместе с этим и одной из самых блаженных. Исповедница приблизила свои губы к губам мужа, даже не целуя его, вместо этого разделяя каждый вдох, что сбегал с его приоткрытых губ. Она растворялась в нем, терялась в ритме их беспорядочных и хаотичных движений, уже забывая, где заканчивался один и начинался другой. Она выгнулась дугой, предчувствуя надвигавшийся шторм ее магии и позволяя всем барьерам внутри рушиться под натиском этой силы. Пальцы Ричарда отчаянно впились в ее спину, так, будто он надеялся этим удержать ее и продлить их единение. В этот момент он не знал, оставит ли отвратительные отметины на ее идеальной белой коже, но чувствовал, что уже не может ничего с собой поделать. Кэлен тоже не могла этого чувствовать, ведь барьеры внутри нее окончательно пали. Она выпустила свою магию, впуская беззвучный гром в комнату.

Ричард совершил еще несколько движений, прежде чем нашел свое освобождение и почувствовал магию Кэлен, охватившую все его существо. Это было нечто поразительное, непревзойденное по своей силе и даже более мощное, чем-то, что он почувствовал днем, когда она выпустила ее ради защиты. Магия курсировала по его венам, заполонила все его сознание. Ричард не чувствовал ничего кроме всепоглощающей любви к женщине, которую держал в своих руках. Но это чувство не было вызвано ее силой. Оно принадлежало ему, Ричарду, и полностью подчинялось ему, а не наоборот.

Он лег на постель, увлекая за собой и Кэлен, вес тела которой теперь полностью приходился на его собственное. Исповедница обхватила руками мужское лицо, в темноте вглядываясь в знакомые черты. Она была так сильно напугана, что в мгновение потеряла дыхание и замерла в его руках, не решаясь сказать ни единого слова.

— Кэлен, — кончики его пальцев коснулись ее щеки, — все в порядке. Я не исповедан.

Исповедница обхватила его шею руками, обнимая настолько крепко, насколько это вообще было возможно. Она почувствовала себя самой счастливой женщиной во всем мире, а вместе с тем и самой любимой.

— О духи, Ричард, — она улыбалась, чувствуя, что была готова заплакать от силы тех чувств, что она испытывала к мужчине, которого любила. Ее остановила лишь мысль о том, что в последнее время она пролила слишком много слез, — я не могу поверить.

— Ты уже поверила, — его рука скользнула к ее шее, проводя по свободной от Рада-Хана коже и понимая, что теперь он уже никогда не позволит ей прятать суть самой себя ради чьей-то безопасности. Тем более, ради его. — В меня.

Она улыбнулась, положив голову ему на грудь и ощутив мягкий поцелуй в макушку.

Уже позже ночью, когда Кэлен лежала, положив голову на плечо Ричарда и обхватив его талию своей рукой в защитном жесте, сквозь полуопущенные ресницы она смогла разглядеть рассеянные лучи рассветного солнца. И именно тогда в ее голову закралось предположение, ни грустное, ни светлое, ни хорошее, ни плохое, но однозначно важное.

После всего, произошедшего в этот день, жизнь, не только их двоих, но и тысяч других людей, никогда не будет прежней.

Комментарий к Глава XVII

Итак, данная глава является концом одной из двух частей фанфика, поэтому я решила завершить ее именно так. Все началось с неприязни, а закончилось любовью, так что закон жанра полностью соблюден ;)

Я специально выделила “воссоединение” РиК в отдельную главу, чтобы не выкладывать 13 страниц целиком. К тому же, те, кто не является поклонником NC-17, могут пропустить главу с этим рейтингом и в скором времени приступить к следующей.

Признаюсь, обе главы я писала с титаническими усилиями и скрипом в зубах, так что я буду очень благодарна любым вашим отзывам. И, главное, не стесняйтесь!

Конечно же, хочу поблагодарить тех, кто ранее поддерживал меня комментариями. Знайте, ребята, что вы - те самые, кто вдохновляет меня на написание новых глав этой истории!

========== Часть II. Глава I ==========

Включена ПБ

Воздух был сырым и холодным. Пленник, чей силуэт скрывала абсолютная ночная тьма, сидел, прислонившись спиной к влажной стене. Он свесил голову на бок в полудреме, из-под полуопущенных ресниц смотря на слабые лучи полной луны, что была видна в небольшом окошке на самом верху его камеры.

Он не знал, сколько уже здесь находился. Он не знал, чем было это «здесь», и кем был он сам.

Его первым воспоминанием был образ человека массивного, даже огромного, с угрожающими своей непроходимой тьмой глазами, телосложением и внешним видом тренированного быка. Он хотел бы понять, при каких условиях они встретились впервые, при каких условиях он попал в зависимость от воли этого человека и как он вообще попал сюда?

В его голове маячил белый свет, навещая сновидения каждый раз подобно надзирателям, что сторожили его за массивной дверью камеры. Он пытался вспомнить, что было до света, да и было ли что-то? Любая попытка выудить какое-либо воспоминание сопровождалась нестерпимой болью в голове и последующим ощущением засасывающей внутрь пустоты.

Нельзя сказать, что он испытывал страх, ведь его испытывают те, кому есть что терять. Пленнику же терять было нечего, и даже за свою жизнь страха он особо не испытывал. Логическая составляющая его мышления, удивительно сильная, заложенная в него, видимо, уже от рождения, подсказывала, что он появился здесь не для того, чтобы умереть.

Человек, из-за которого он оказался здесь, не хотел его убивать, это точно. Глядя на его мощные, даже слишком мощные для человека руки, юноша понимал, что если бы он желал его смерти, то уже давно удавил бы. У «быка» не было терпимости, это он точно понял. Насчет терпения пока ясности не было.

Он покидал свою темницу только для того, чтобы оказаться в шатре своего «главного надзирателя» ради ежедневной проверки. Толпа женщин с золотыми и серебряными кольцами в губах, сновавших вокруг него с видом побитых собак и называвших «императором», смотрела на него с ужасом, как смотрят на что-то непонятное и в принципе не доступное для понимания. Они постоянно опасались за его состояние, своими словами и диагнозами вызывая у юноши приступ неприятных воспоминаний о его первой и пока что последней горячке.

Эти женщины, одетые, как на подбор, в полуразорванные черные платья самого дешевого вида, то ли рабыни того человека, то ли наложницы, то ли еще кто, обхватывали юношескую голову и делали с ней что-то странное, вызывая пульсацию внутри его черепа. Он думал, что это было связано с его потерянной памятью. Самым страшным казалось то, что он не мог понять, хотели ли они ее вернуть. Возможно, наоборот. Когда они проверяли, не заболел ли он опять, ему чудилось, что он снова лежал в лихорадке, тихо зовя кого-то и не разбирая собственных слов. Жар и недомогание стали первым, что юноша почувствовал в тот момент, когда попал в это непонятное место.

Одна из этих женщин — они называли себя Сестрами Тьмы — заходила к нему каждый день. Иногда она садилась рядом с ним, иногда стояла в дверях, но каждый раз их разговор затрагивал одни и те же темы.

Она спрашивала, как он себя чувствует — он молчал. Приступы непонятной болезни давно отступили, поэтому говорить о такой мелочи ему казалось глупым и бессмысленным. Она спрашивала, не вспомнил ли он что-нибудь — он молчал. Разве есть смысл говорить, когда не о чем рассказывать?

Раньше она кивала и говорила, что скоро вновь его навестит. Вчера, когда он потрясающе точно воспроизвел свое молчание, значение которого не поменялось, она вновь кивнула. Но теперь он услышал непривычную уху фразу «скоро ты сможешь поговорить с Императором». То ли это была угроза, то ли просто констатация факта, но желание покинуть чертово место лишь усиливалось с той же скоростью, что и острота першения его горла, так и саднившего от долгого молчания. Поговорить с Императором? Он желал не видеть его больше никогда — на этом веку уж точно.