Правительница Д'Хары

Томас сделал лишь несколько шагов и остановился прямо посреди небольшой прихожей комнаты, которая отделяла коридор от ее спальни. Он понимал, что, если ему было попросту страшно оставаться в одиночестве, ему было больше некуда идти, и эта прихожая — все, на что он мог рассчитывать. Но это не так уж и огорчало его. Сейчас лишь взгляд этой холодной и отчужденной колдуньи не полосовал его на тонкие лоскутки, лишь ее присутствие не казалось чуждым или неестественным. Это было все, что было ему уготовано, но и этого было достаточно.

— Кажется, мои поиски больше не имеют смысла, — глас рассудка подсказал ему, что Никки хотела бы услышать хотя бы небольшую предысторию его появления, но сами слова значили гораздо меньше, чем-то, как он их произносил. В его голосе не читалась ни одна эмоция, но по тому, как дрогнули уголки его губ, Никки поняла, что это все было чем-то напускным. Он чувствовал, но чувствовал настолько многое, что просто не мог это выразить.

Она подошла к нему и положила руки на его плечи, заставляя его поднять глаза и взглянуть на нее.

— Только не спрашивай об этом, ладно? — этой просьбой он опередил любой вопрос, который она могла задать. Он не был готов распутывать чудовищный комок мыслей и чувств, который давил на его череп изнутри, пульсируя, напрягая каждую частицу его сознания. Он принял чудовищную правду, но не был готов говорить о ней, не был готов рассказывать о той девушке, отчаянно напоминавшей видение и так странно покинувшей его. Он пытался понять, но его собственные мысли были не были подвластны ему.

Она даже не кивнула, лишь согласно смежила глаза, но не сдвинулась ни на йоту. Он был благодарен ей за молчаливое присутствие, за то, что она так и стояла рядом с ним, не задавая вопросов и не анализируя его поведение. Ее ладони, лежавшие на его плечах, создавали впечатление, будто таким образом она удерживала его от падения.

И, возможно, не будь ее рядом, он бы мог упасть. Безвольно. Замертво.

— Что бы ни случилось, мне жаль, — она позволила себе сказать лишь это, но, кажется, даже эта жалкая горстка слов могла легко сместить шаткое равновесие, в спасительных целях установившееся внутри юноши и позволившее ему подняться с земли и покинуть то кладбище. Теперь, во дворце, где каждое лицо казалось чужим, он балансировал на самом краю пропасти, на далеком дне которой лежало полное забвение.

Он не понимал, кем он был, не понимал, что его держало среди мест, казавшихся абсолютно чужими. Хрупкий лучик надежды, который вел его к правде, истончился, затерялся во мраке, покинул его. Вокруг была тьма, и неизвестно, где в ней верх, а где — низ, где правда, а где вымысел, где его собственные чувства, а где — что-то чужеродное, навязанное извне.

Но ему не было жаль. По крайней мере, не себя. Возможно, такова была его плата за все то, что он совершил, и то бессилие, которое обещало ему вечную дружбу, было его наказанием.

В этот момент он не подумал, как Никки отреагирует на его действия, но, честно говоря, ему вовсе не хотелось возводить перед собой препятствий в виде сомнений. Он нуждался в этом. Поэтому он просто притянул ее к себе, обнимая за талию, сминая мягкую черную ткань своими сильными пальцами.

Он был приятно удивлен, поняв, что самая опасная колдунья из ныне живущих, Госпожа Смерть, бывшая Сестра Тьмы, не стала сопротивляться. Ему доводилось видеть, как она одним движением пальца закручивала спиралью мужчин, позволивших себе один сальный взгляд в ее сторону, но это был совершенно другой случай. Томас слишком много значил для нее, хотя он и не позволял себе даже размышлять об этом. И, несмотря на то, что в ее теле все еще находилось напряжение — ее верный спутник на протяжении многих, многих лет, — несмотря на то, что в ее напряжении крылось что-то, имевшее отношение именно к нему, Томасу, она не оттолкнула его.

Совсем наоборот. Она обвила руками его шею, поначалу немного неестественно и скованно, но вскоре ее тело расслабилось. Та сила, с которой он сжимал ее в своих объятиях, лишь доказывала ему, ей, им обоим, что теперь она была единственным, что удерживало его здесь. Он мог доверять лишь ей, женщине, которая не раз спасала его жизнь и которая действительно поверила ему, которая отличила ложь от правды и смогла разглядеть внутри него человека, погубленного этой ложью.

Сейчас она была нужна ему, как утопающему был нужен воздух. Он старался не думать, что таким образом он использовал ее, просто вымещал свою горечь и разочарование на ней, на ее теле — на всем, чего касались его руки. Он старался не думать, что после всего, что он совершил, пальцы, его пальцы, должны были оставлять следы настолько черные, что они пожирали бы дневной свет и поселяли ночь в окружающем пространстве. Старался не думать, что человек, подобный ему, человек, которого в этом мире не удерживало уже ничто, больше не нуждался в поддержке, как умирающий не нуждался в припарке.

Но Никки была. Во всей полноте этого слова, она была рядом с ним и отчасти разделяла его чувства. Разделяла молча, как не привыкла это делать ради кого-то другого.

Он ни разу не спросил ее, почему она спасла его тогда, в Д’Харе, а она так и не ответила. И, возможно, такое положение вещей было правильным.

Они были очень близко друг к другу, так, как никогда раньше, и ему нравилось это. И все же, когда Никки захотела отстраниться, он позволил ей, хотя и не с большой охотой. Когда ее пальцы невесомо очертили линию его скулы, его мысли стали полем ожесточенной битвы. Он льнул к ее рукам, даже не осознавая, как много для него значила ее ласка, но при этом боролся с собственной совестью, которая убеждала его не вмешивать ее в это, не пускать в его мысли, царство непроходимого мрака. Второй половине, однако, был отмерен короткий срок.

Когда колдунья слегка потянула его за подбородок вниз, чтобы не слишком вытягиваться ему навстречу, и поцеловала его, все противоречия были забыты, а дорога назад — закрыта намертво.

Если его терзали мысли, что он просто использовал ее, то какие мысли в этот момент были в ее голове?

Она не была покорной исповеданной девушкой, и дикий, животный страх, который раньше приносил ему такое удовольствие, ни в коей мере не мог относиться к Никки. То, что было между ним и Матерью-Исповедницей, даже отдаленно не было похоже на поцелуй — это была форма открытой конфронтации, и ему доводилось видеть нечто похожее и со стороны Джеганя, и со стороны любого из его приспешников.

С Никки все было… другим.

Ее прикосновения были лекарством, притуплявшим душевную боль, ее губы, касавшиеся его губ — сотней невысказанных слов утешения и поддержки. Он не думал, что когда-нибудь источником этих чувств могла стать такая, как она. Но судьба умела удивлять.

***

— Армии Срединных Земель и Д’Хары уверенно продвигаются на юг, но ближе к Кельтону Имперский орден слишком растянул линию отступления. Наши войска рискуют оказаться в окружении, если Орден захочет изменить расстановку сил. А он, поверь, захочет, и для этого ему понадобится всего лишь одно новое подкрепление.

Гарольд говорил это, склонившись над картой Срединных Земель и критически разглядывая расположение войск. Кэлен стояла рядом с ним, и в ее голове было не меньше вопросов, чем у всех остальных офицеров, будь они сегодня на совещании.

Она с неприкрытым сомнением смотрела на чудовищно вытянутую линию войск Джеганя, сосредоточенную в тонкую полоску от кельтонских нагорий до одного из притоков Керна. Полоса эта была почти беззащитна, если ударить в нее по центру, но это было бы не более существенно, чем отрубить гидре одну из ее голов.

— Если мы ударим по центру всеми нашими силами, то, без сомнений, пробьем линию фронта. Но что это даст, если тогда их целехонькие фланги двинутся за наши спины?

— В этом и проблема: ничего. Они потеряют лишь какую-то часть своих войск, как и мы, но при движении на север это ничуть не помешает.

— А если мы будем ждать, — Кэлен решила не упоминать о том факте, что в их планах вовсе не было ожидания, — все станет только хуже, потому что новые войска укрепят эту линию, и ее будет еще сложнее прорвать.