Страница 5 из 6
– Да, вверх так легко подняться не могу, – призналась мне Вера Кузьминична. – И текст стала забывать… Партнёр помогает.
Она не стесняется признаваться ни в возрасте, ни в собственных переменах. Кажется, вовсе не боится стареть. Ну в этом-то она никому не признается. Но вот уже и тот её знаменитый спектакль «про любовь» исчез с афиши, больше не идёт. Время неумолимо. А для Анны Вера Кузьминична всё равно навсегда – пример вечной красоты. Она с годами становится краше, чем в молодости, во времена «Земли Сибирской» и «Свадьбы с приданым». Тогда она была щекастой упитанной простушкой, время прибавило ей то, что она действительно заслужила с годами, – прелесть мудрости, терпения, доброты и мягкости, благородства. На самом деле это мало кому удаётся. Большинство из нас только дурнеет. Когда Анна в последний раз была у Веры Кузьминичны в гостях, той захотелось послушать её пьесу, документальную драму об истории отношений Максима Горького с актрисой Художественного театра Марией Андреевой. Эта история давно была интересна Вере Кузьминичне, и ей хотелось бы сыграть женщину-красавицу и любимую актрису Станиславского, Саввы Морозова, Максима Горького, которая всем пожертвовала: театром, семьёй, детьми – ради любви. История жёсткая и всё-таки мелодраматичная, итогом которой были и счастливые годы с Максимом Горьким на Капри, а потом расставание, долгое одиночество, его, великого пролетарского, похороны, и снова – уже навсегда – одна, одна, одна… Эту пьесу Анна написала по документам, письмам, воспоминаниям. Ей виделось в этой истории много личного, как и Вере. Наверное, неслучайно им захотелось послушать и пережить известную историю вместе, на Вериной кухне, и каждая ещё могла вспомнить о своём, но и общем, «девичьем», что незримо их соединяло.
– К сожалению, я уже не могу сыграть Андрееву. Поздно, – сказала Васильева. А уже в дверях, провожая, Вера Кузьминична не выдержала и на пороге неожиданно спросила: – Всё-таки, Борис Иваныч любил вас?
Анна смутилась, растерялась и на самом деле сказала правду:
– Не знаю. Нравилась, наверное. Иначе он не доверял бы мне.
А про любовь Анна с годами всё меньше понимала. Не соврала. Ох! Врать Анна так и не научилась с годами. Правду-матку в глаза – прямолинейность, максимализм и неуступчивость всегда осложняли ей жизнь. Хитрить? Хитрить… умела, но ненадолго. Взрывалась правдой. Поэтому и обманывать молодостью в старости даже учиться не хотела. Поняла, старость – это испытание, одно из последних, посланное тебе Богом. Пройди его терпеливо и достойно. Легко сказать – трудно сделать. Притворяться?! Делать вид… Анне это всегда претило. Может, и профессия страховала. Всё-таки не актриса. На сцену не выходить. Хотя, чтобы заставить себя слушать, чтобы тебе поверили, особенно в актёрской среде, тоже надо было выглядеть привлекательной. Но как бы при этом не обманывать саму себя?! Опять же, ключевое слово – «держаться». К девяноста годам Анна решила сократить свои публичные появления. Вспомнила Люду Гурченко. Уж как та держалась… Но жизнью расплатилась за свою «вечную» молодость, натянутую на лице кожу, тонкую талию, всегдашние на людях притворство в красоте и молодости, заплатила бессчётными пластическими операциями, заплатила и… упала – в прямом и переносном смысле, упала на лету.
Анна не знала, что лучше. Они не были знакомы, но время, среда – одна, заочно они пересекались, а когда подруга Анны снималась в одном фильме с Гурченко, она их даже сравнивала, говорила, что та такая же нетерпимая и противная, как Анна. Платье не понравилось – сядет сама перешивать, грим небрежный не потерпит – устроит скандал. Нелёгкой, в отличие от Веры Васильевой, была для окружающих, да и для самой себя. Скандалила с костюмерами, режиссёрами. С собственной дочкой. С мужьями, мужчинами расставалась непримиримо. Разошлась с Кобзоном и гордилась, что больше они никогда не общались. Даже не здоровались, а он не пришёл на её похороны. Яркая. Талантливая. Незабываемая. А правильно ли жила, кому судить? Одному Богу. Старух играть не хотела. Только молодых… и красивых. Не хотела и не играла. А может, знала средство Макропулоса. Так и ушла из жизни, не смирившись с возрастом.
Так как же не «хужеть» с возрастом? Не оказаться смешной. И копить года – богатство, а не только болячки. Тема вечная, на все времена. И, увы, неразрешимая. Неужели так никто и не узнает, как жить правильно… Хотя Анна так решила, и так и поступала, – не улучшать себя искусственно, честно стареть и даже с любопытством наблюдать за идущими переменами.
Совсем недавно Анна с тревогой стала замечать увеличивающееся количество морщин на лбу, вокруг глаз и губ… их и не сосчитаешь. Лицо как старый пергамент. Тело собственное не узнать, словно оно принадлежит другому человеку. Но ты и есть теперь другой человек… На самом деле нужно научиться принять себя новую и научиться проживать разные жизни. «Делай то, что можешь: сохраняй мозги, память! Тренируй их. Читай, думай, наполняй себя мыслями, впечатлениями, путешествиями, – повторяла она себе ежедневно. – Оставайся полезной, востребованной. А не можешь исчезни, никому не показывайся, живи как овощ, никого не затрудняй собой». Ах, как всё это, связанное с возрастом, оказалось непросто. Только когда сама до такого доживёшь, понимаешь, на чужих примерах это непредставимо. Не научишься. Старый муж уходит к молодой… Пойми его, не сетуй. Каждый ищет свой выход из положения. Пора уходить с работы. Со сцены. Найди в себе мужество. Прими! Переживи! Пойми! Смирись! Чего никак не могут сделать ленкомовские Шура Захарова, Поргина. Волочкова… Каждым днём дорожи, даже если он невесел и нерадостен. А уж уход на пенсию, расставание с работой, пусть утомительной, надоевшей, а может, ещё и любимой – это такая ломка, переживание, что переносится с трудом, а для некоторых оказывается и вовсе трагедией. Страдания, болезни, потери, любые, даже трагические, перемены – тоже часть жизни. Твой крест. У каждого свой. И нести его надо самому. Никто не поможет. Для людей театра особенно тяжёлый. Не только для актёров, но и для всех профессий, к нему причастных. Публичность, что ли, так заразительна, привычка быть на виду становится сладким ядом, наркотиком, и от него не избавиться. Театр как морок для всех, кто к нему прикоснулся. Наркотик. Не оторваться. Отсюда в театральной среде до смешного огромное количество блондинок – самое лёгкое решение проблемы. Но решение ли?! А ещё умножающееся число тренеров по фитнесу… охранников… водителей… стриптизёров… при стареющих дамах, в чьи служебные функции стали входить дополнительные интимные обязанности по сохранению уже несуществующей красоты и молодости для бывших див и светских львиц. Не только держись, но и смирись! Смирись: было и ушло…
Для Анны смена образа жизни, уход от дел, переход в старость растянулся не на годы – на десятилетия. 60, 70, 80… вот-вот следующий рубеж в 90… А она всё откликалась на телефонные вызовы: какие числа? пришлите афишу, приеду. И ездила в разные города и театры на фестивали, просто на отсмотр и обсуждение спектаклей, которые именно ей хотели показать, с ней посоветоваться… Анализировала, обсуждала, устраивала мастер-классы. Как когда-то острила ее заклятая подруга Вера, и её уже нет, вспрыгнула на метлу и полетела… Но ведь сама практика таких обсуждений теперь исчезала. Она культивировалась в советские времена и организовывалась Министерством культуры с Союзом театральных деятелей, который в ту пору возглавляли Михаил Иванович Царёв, потом Михаил Александрович Ульянов, выдающиеся театральные деятели. При Калягине уже наступили другие времена… В последние десятилетия государство продекларировало принцип невмешательства во внутренние дела, в репертуарную и художественную политику театра. Вроде бы хорошо! Либеральная интеллигенция в 80-е, а потом и в 90-е годы прошлого века, даже не века, а тысячелетия, восприняла новшество как победу. Нет диктату и цензуре! Демократия победила! Свобода, блин! Круто! Ну ещё классно, клёво! Так теперь говорят. На таком новоязе заговорила не только молодёжь, но и считающая себя прогрессивной интеллигенция.