Божья коровка

Гостинцев было много – посетители заваливали ими стол и тумбочки. Съесть столько было невозможно даже четырем старшинам. Соседи поначалу тоже отказывались, но быстро вникли в ситуацию. В один из дней в палату притащили сразу четырех вареных курей. Что с ними делать? Холодильников для пациентов в госпитале не имелось. Так что ели, но еще больше оставалось. Борис хотел отдать гостинцы другим раненым с Даманского, но ему сказали, что тем самим девать их некуда. Поэтому, после того как уходил последний посетитель, он брал одолженную у медсестры авоську и складывал в нее завернутых в бумагу курей и рыбу. С одной рукой делать это было неудобно, но он справлялся и шел в ординаторскую и сестринскую комнату. Персоналу брать что-то у больных в палате запрещали. Вот если кто-то сам к ним принесет… Борис носил. Встречали его ласково, особенно медсестры с санитарками. У них зарплата небольшая, а у многих семьи. Побаловать детей деликатесом, а вареная курица считалась в этом времени таким, случалось редко. Плюс рыба, да еще конфеты – Борис их раздавал горстями. Излишне говорить, что в считанные дни он стал любимцем персонала. К нему и так душевно относились – раненый герой, а тут еще вдобавок добрый парень.

Единственной, кто не принимал его гостинцы, была Вера. Борис такому удивился и, улучив момент, спросил про это санитарку тетю Нюру, которая, наоборот, их охотно брала.

– У Верочки родители не бедные, – ответила немолодая женщина. – У них все есть: и курица, и рыба, и конфеты.

– Тогда зачем она здесь санитаркой? – удивился Боря. – На маленькой зарплате. Другого места не нашли?

– Стаж зарабатывает, – просветила тетя Нюра. – Врачом быть хочет, да еще в Москве учиться. Пыталась после школы поступать, но не прошла по конкурсу. А с медицинским стажем это проще, как для солдат в военное училище. К лету наберет два года и поступит.

– Кто у нее родители?

– Сама пусть скажет, – соскочила с темы тетя Нюра.

Спросить у Веры Боря не решился. Юная санитарка смотрела на него влюбленными глазами, но он старался не давать ей причины сблизиться. Однако Вера находила повод увидеться с предметом обожания. В один из дней она принесла в палату вещмешок и рюкзак.

– Ваши вещи, – объяснила, сложив их возле койки. – С границы передали. Им сообщили, что обратно не вернетесь, вот и привезли. Вашу форму – тоже, но ее в кладовую забрали, получите, как выпишут. А это я решила принести.

– Спасибо, – поблагодарил Борис. Он взял рюкзак, вытащил из него альбомы и разложил на койке. Достал карандаши. Как давно он не держал их в руках! Пока перебирал, Вера цапнула альбом и начала его листать.

– Кто это рисовал? – спросила удивленно.

– Я, – сообщил Борис.

– Так вы еще художник?!

В глазах у девушки горел восторг. Борис мысленно вздохнул.

– Еще учусь, – сказал, изобразив смущение.

– Мне можно посмотреть?

Он кивнул. Присев на койку, Вера принялась листать альбомы. В свободное от службы время Борис рисовал портреты сослуживцев. Им нравилось позировать – не каждый день тебя рисуют. Он отдавал портреты пограничникам, а те пересылали их родителям – вкладывали лист между двух картонок и отправляли бандеролью. У Бориса оставались копии, вернее, варианты для себя. Был там и его автопортрет – и даже не один.

– Я знаю этого солдата, – вдруг сказала Вера.

– Кого? – удивился Борис и взял альбом. С листа плотной бумаги на него смотрел Сергей.

– Его к нам привезли еще до вас, – объяснила Вера. – Из другого госпиталя. Тяжелый случай – осколок раздробил сустав голеностопа, а у нас лучшие хирурги на Дальнем Востоке. Пытались спасти парню ногу, но не получилось – началась гангрена. Ему ампутировали ступню. Лежит в двенадцатой палате на втором этаже, и ни с кем не разговаривает – переживает о своей ноге.

Борис встал с табуретки и вышел. За его спиной Вера что-то сказала, но он не обратил внимания. Пройдя до лестницы, спустился этажом ниже, протопав коридором, толкнул дверь с цифрою «12» на табличке.

… Сергей лежал на койке у окна и, закинув руки за голову, смотрел в потолок. Вошедшего в палату гостя не заметил, не глянув даже в его сторону. Борис подошел поближе и присел на табурет.

– Здравствуй, друг!

– Борис? – Сергей сел на койке. – Ты откуда?

– Лечусь. Но не знал, что здесь и ты. Лишь сегодня сказали.

– Эк, как тебя, – Сергей коснулся его шрама на лбу. – И рука.

– А еще осколок в грудь, – добавил Боря. – Чуть-чуть до сердца не достал. Продвинься он немного – и похоронили бы. Накрыло миной…

– Погоди, – остановил его Сергей. – Ты же в том бою цел остался. Мне говорили, что нес меня в полевой госпиталь.

– Второго марта уцелел, – кивнул Борис. – Ранили пятнадцатого. Слыхал про этот бой?

– Да, – кивнул Сергей. – Но там, вроде, армия воевала.

– Меня позвали провести разведчиков к Даманскому, – объяснил Борис. – Они ведь местности не знают. Там на протоке подбили наш секретный танк. Мы его взорвали, чтоб китайцам не достался, заодно вынесли тела погибших, в том числе начальника отряда. Под мину угодил у своего берега. Рука теперь короче станет. Сказали: комиссуют.

– «Повезло» нам, – вздохнул Сергей. – Я без ноги, а ты с покалеченной рукой.

– Зато живые, – возразил Борис.

– Какая это жизнь? – скривился друг. – Уходил служить здоровым, а вернусь на костылях. Вон стоят, – он указал рукой на прислоненные к стене у окна костыли. – Пробовал на них ходить – мучение. Тяжелые, под подмышками давят и идешь, как корова на льду. Мне теперь так до конца жизни ковылять?

– Сделают протез, – пожал плечами Борис. – Сколько людей с ними ходит.

– Все так говорят! – вдруг взорвался Сергей. – Видел я эти деревяшки, мне их показали. Великая радость – ковылять на протезе. Что родители скажут? Отправляли служить сына здоровым, а вернулся инвалид на одной ноге. Я им о ранении не писал – не хочу расстраивать. Мать тут же прилетит. Не хочу видеть ее слезы. Лучше бы меня убили!

«Тяжелый случай», – подумал Борис.

– 8 марта на заставе хоронили погибших пограничников, – промолвил, медленно цедя слова. – Володю Шушарина, Витю Егупова, Сашу Ионина, Володю Изотова и Сашу Шестакова. Привезли ребят и со второй заставы. На похороны прибыли их матери. Я видел, как они стояли на коленях перед гробами и рыдали. Думаешь, твоей матери было бы легче оказаться там? Для нее главное, что сын живой, а с одной ногой или двумя не так уж важно. Это раз. И второе. Ты ведь собирался стать филологом. Отсутствие ноги этому нисколько не мешает. Более того. За бой 2 марта тебя представили к ордену. А теперь представь: ты поступил в университет и приходишь на первое занятие с боевым орденом на пиджаке. Да все девушки своих парней забудут. Потому, что те пока еще ни то ни сё, ну, а ты уже герой.

– Орден не заменит ногу, – набычился Сергей. – Плевать мне на эту железяку!

– Отставить, рядовой! – вызверился Борис. – Не смей так говорить про солдатские награды. Эти, как ты изволил выразиться «железяки» кровью политы. Что на Великой Отечественной войне, что на Даманском. Когда люди видят человека с боевым орденом на груди, они понимают: перед ними герой. Этой «железякой» еще твои дети гордится будут, да и внуки – тоже. Потому что их отец и дед защищал страну, не щадя своей жизни. Понял, нытик?

На какое-то время в палате воцарилась тишина. Молчали два друга, не решились ничего сказать и соседи Сергея по палате. Все находились под впечатлением горячей отповеди Бориса.

– Ну, ты и сказал! – внезапно улыбнулся Сергей. – Дети, внуки… У меня даже девушки нет.

– Как вернешься в Минск их будет вагон, – обнадежил Борис. – Мать шваброй от двери станет отгонять. Бить по задницам, приговаривая: «Кыш отсюда! Налетели как мухи на мед».

Сергей захохотал. К нему подключились соседи по палате – всех развеселила нарисованная старшиной картина.

– Тебе гитару привезли? – спросил Борис, когда все закончили смеяться.

– Да лежит в кладовой, – сообщил Сергей. – Играть не было настроения.