Страница 17 из 56
– Все правильно, – ответил Лосев. – Сняли с меня группу. Грузчиком работаю.
– Тады пайду, – дядя потоптался и вздохнул: – Лизка на мяне ругается, што грошы отдаю.
– Тюрьмы, значит, не боится? – хмыкнул Николай.
– Говорит, что ее не пасадять, потому как дети малые. А коли я сяду – разведется… – он махнул рукой. – Может, простишь долг? У тябе работа есть.
– Нет! – отрезал Николай. – Обокрали – возвращайте. У меня из одежды – единственное трико. Я его стираю каждый день, потому как грузчиком работаю, а оно пачкается. Скоро в тряпку превратится. И зарплата маленькая – не оденешься особо. Не тронули бы вы с Лизкой деньги, и проблемы б не случилось. Все, пока!
Дядя вновь вздохнул и удалился. Лосев дождался выходного и поехал за одеждой в ГУМ. Первым делом приобрел такое же трико, благо стоило оно три рубля с копейками. Запасные кеды обошлись в четыре. Но зато китайские, импортные. Советские стоили три рубля. А еще Николай купил рубашку с брюками, заплатив за них 27 рублей с копейками. Рубашку взял хлопчатую, хотя продавец советовала нейлоновую. Дескать, сносу нет и стирается легко. Ага, потеть в ней на экзаменах, да и стоит чуть ли не в два раза дороже. Здесь почему-то синтетика в цене. Плащ из «болоньи» продавали за 60 рублей. Николай его примерил. Сразу стало жарко, да и ткань шуршит. Ну на хрен это счастье. Он выбрал куртку из хлопчатой, грубой ткани, фактурой походившей на джинсу. И цвет такой же. Цена – всего-то семь рублей. Куртку, если верить этикетке, продавали, как рабочую, она такой и выглядела – мешковатая и неказистая. Но вот если перешить… Николай прикинул как, решив, что справится. Для начала он ее приталит, уберет ужасный воротник, заменив его на стоечку. Перешьет карманы, прострочит все яркими нитками. Их он тут же и купил, выстояв приличную очередь в отдел. Напоследок приобрел туфли и носки. Выбор глаз не радовал. Туфли сплошь все черные или коричневые, подошва из кожи или микропорки. С кожаной цена кусалась, Николай выбрал микропорку. На его взгляд, говнодавы вышли еще те, но в таких весь Минск гуляет. Летом хорошо бы шорты, только их не продавали. Николай спросил у продавщицы, и та сильно удивилась.
– Брюки до колен? Нет таких и не бывает. Это ж как трусы. В них ходить нельзя. Есть постановление Мингорисполкома, запрещающее выходить на улицу в нижнем белье. Вас милиция тут же остановит, протокол составит, штраф дадут[46].
«М-да, – подумал Николай, – это вам не Рио де Жанейро, а кондовый СССР. Женщинам ноги показать – пожалуйста, мужикам же – парься в длинных брюках. А иначе – покушение на моральные устои общества. Дичь какая-то…»
Нагруженный покупками, он покинул ГУМ и побрел к вокзалу вдоль Ленинского проспекта. Стоял теплый майский день. Липы, растущие вдоль проезжей части, уже покрылись листвой[47]. Несмотря на центр города, дышится легко. Воздух чистый, свежий. Нет здесь дизельных машин, загрязняющих атмосферу сажей – сплошь бензиновые двигатели. И самих авто немного: те же «волги», «москвичи», «победы». Пару раз он видел иномарки, но, похоже, что еще трофейные, с войны. По центральному проспекту ездили грузовики, что его немного удивило – значит, им не запрещают. На широких тротуарах гуляют мамочки с колясками – низенькими и смешными. Мамочки выглядели привлекательно: молодые, пухлощекие, грудастые. И одеты в яркие цвета, мужики все больше в темном. Присмотревшись, Лосев разглядел, что чулки у многих женщин штопанные. Швы виднелись даже на открытых взору голенях и икрах. Не стесняются носить такие, видимо, чулки немало стоят. Вообще народ живет здесь небогато. Мужики нередко ходят в сапогах, даже кирзовых. Редко встретишь с иголочки одетого субъекта, многие в поношенных костюмах. Вещи здесь перелицовывают. Николай узнал об этом из разговора продавщиц. Ткань с изнанки ставится наружу, и костюм (пальто) становится, как новый. А чего тут удивляться? 22 года как закончилась война…
Воротясь домой, он занялся курткой. Распорол ее по швам, сделал выкройку и сел за швейную машину. К вечеру закончил и примерил. Получилось очень даже ничего. Куртка подходила цветом и фасоном к самодельным и фабричным брюкам. Необычный крой по этим временам, швы оранжевыми нитками, декоративная кулиска снизу. Пуговицы Лосев тоже заменил – черные пластмассовые на вогнутые из латуни. Их в ГУМе тоже продавали. Красота.
Работа в гастрономе продолжалась, и однажды Николая отрядили в помощь рубщику. Мясо в магазин поставляли в полутушах, он не раз таскал их с дядей Мишей в холодильник. После появлялся рубщик, который превращал их в готовые для продажи куски. Закончив, уходил – он обслуживал несколько магазинов.
– Важный человек, – сказал ему напарник. – Выше, чем директор ценится.
– Почему? – удивился Николай.
– Директора найти нетрудно, – улыбнулся дядя Миша. – А вот рубщика хорошего… Мясо поставляют нам с костями, ну, а покупатель хочет больше мякоти. Иван Карпович разрубает так, что косточку не видно или она едва заметна. Значит, мясо быстро продадут, и оно не будет сохнуть в холодильнике. А еще он выкроит из туши полендвичку[48] и другое мясо без костей, сделав это так, что никто потом не распознает. Полендвица – это фонд директора. Заберет себе или подчиненным выделит, но нередко все уходит нужным людям – тем, которые полезны. Мясо без костей на рынке стоит пять-шесть рублей за килограмм. Ну, а здесь – всего по два. Соображаешь?
Николай кивнул. И сейчас он помогал «важному человеку». Рубщик был высок, плечист, слегка пузат и очень деловит. Войдя в подсобку, он достал из сумки и надел большой белый передник, закрывавший грудь и ноги до колен. На переднике виднелись застиранные бурые пятна. Подчиняясь указаниям Ивана Карповича, Николай с напарником отнесли на предназначенное для рубки место три свиные полутуши, уложив их на расстеленную у стены бумагу. А потом, пыхтя, подтащили к ним тяжелую, деревянную колоду, посыпанную сверху солью. Сам рубщик лишь за этим наблюдал.
– Кто мне будет помогать? – спросил, когда грузчики закончили.
– Борис, – напарник указал на Лосева. – Он у нас недавно, директор говорит: пускай поучится.
– Хорошо, – ответил рубщик. – Ну-ка, Боря, взяли!
Они вдвоем подняли полутушу и уложили на колоду. Подвинули, как нужно рубщику. Одобрительно кивнув, тот извлек из брезентовой сумки топор с широким лезвием. «Как у палача, – подумал Николай. – Только ручка небольшая». Рубщик проверил ногтем заточку топора и подмигнул помощнику:
– Сталинский закал. Сейчас таких не делают. Слушай меня, Боря. Сейчас я разрублю ее на части, – он указал на полутушу. – Ты их будешь относить и складывать вот там. А когда закончу, подавать обратно. Понятно?
– Да, – ответил Николай.
– Тогда приступим.
Хак! От туши отвалилась ножка. Хак – другая ее часть, повыше. Николай их быстренько убрал.
– Голяшка, – комментировал свою работу рубщик. – Окорок, кострец, корейка…
Приговаривая, он взмахивал топором, и двигал на колоде тушу. Разрубив кость, рубщик разрезал мышцы с кожей движением лезвия взад-вперед. Лосев только успевал относить отделенные куски. Несколько минут – и полутуши как единого целого не стало.
– А теперь обратно, – велел Иван Карпович.
Уложенные на колоду части туши он разрубал по какой-то одному ему ведомой методе. Куски получались разные. Одни – тонкие и круглые, толщиною сантиметров три-четыре, а другие – прямоугольные и продолговатые. Подчиняясь указаниям Ивана Карповича, Николай их складывал на большие эмалированные подносы. Когда те заполнились, рубщик помог ему выложить куски нужной стороною кверху.
– Видишь этот? – спросил, указав на крайний. – Кость заметна?
– Нет, – ответил Николай.
– А она тут есть, да еще немаленькая, – хмыкнул рубщик. – Мясо мало разрубить, его еще и нужно выложить нормально. Учись, пацан!
46
Не знаю, как в других городах СССР, но в Минске эта норма действовала и в 80-е.
47
В то время вдоль Ленинского проспекта (ныне – Независимости) росли роскошные липы. Их срубили, когда расширяли проезжую часть.
48
Полендвица или вырезка – часть филея туши от бедренной кости и далее вперед. В белорусской и польской кухнях ее вялили и коптили, превращая в мясной деликатес.