Страница 5 из 7
Булгаков был слегка ошарашен.
– Мне, разумеется, льстит такое внимание к моей персоне, однако стоило ли ради моего автографа совершать такое рискованное путешествие?
– А почему бы нет? – удивился президент. – У нас теперь в моде одиночные плавания на яхте вокруг света и прочие экстремальные виды спорта. Да вот и вы пишете свой роман о сатане… Это ведь тоже риск, но он вполне оправдан, потому что через тридцать лет роман переведут на многие языки и будут издавать тысячными, миллионными тиражами!
Приятно слышать, когда тебя так хвалят, хотя и с явным опозданием. Самое важное для писателя, чтобы его читали, ну а всё остальное к этому приложится. Но тут возникла неувязка.
– Простите, я не знал… Надо было принести хотя бы афишу «Дней Турбиных», но, увы, не ожидал, что так получится. Может быть, вы захватили что-то из моих книг, чтобы я там расписался?
– Это невозможно! – покачал головой президент и, видя недоумение Булгакова, пояснил: – Видите ли, Михаил, рукописи, как всем известно, не горят, но книги не выдерживают перемещения в прошлое. Страницы превращаются в труху.
– Почему так?
– А вы представьте, что на вашем столе лежат рядышком и недописанная рукопись «Мастера и Маргариты», и пахнущая типографской краской книга с тем же названием. Это же абсурд, это против всякой логики!
Тут нечего было возразить. Однако как же быть с автографом?
– Пожалуй, я распишусь на одной из этих книг.
Булгаков указал на книжный шкаф, и, подойдя к нему, стал перебирать книги, все с золотым тиснением на корешках. И наконец, нашёл.
– Вот то, что нужно! Гоголь, это мой любимый писатель. Если не возражаете, я распишусь на первой странице «Мёртвых душ». Думаю, хозяйской библиотеки не убудет.
Президент поморщился.
– А чем вам не нравятся «Вечера на хуторе близ Диканьки»? Я когда-то зачитывался этими рассказами. «Мёртвые души»… это слишком мрачно.
– Извольте, – Булгаков достал другую книгу. – Кстати, а как зовут вашу дочь?
– Это неважно, – сказал, как отрезал, президент.
«Видимо, и впрямь у них не всё в порядке, если детей скрывает от народа. При Сталине всё гораздо проще».
Пришлось написать так: «Президенту России на добрую память о нашей встрече. 22 марта 1937 г.». И поставил подпись.
– Ну что ж, Михаил, – воскликнул президент, принимая из рук Булгакова драгоценную книгу, – после деловых переговоров пора бы и перекусить. Я тут прихватил кое-что с собой, поскольку слышал, что у вас проблемы с заработком. Если нетрудно, принесите из прихожей мой саквояж.
Елены Сергеевны дома не было, поэтому сервировать пришлось самому. И вот вскоре на столе расположились тарелки с осетриной и лососиной, баночки с паюсной и красной икрой, масло, хлеб и несколько бутылок, причём все этикетки были на иностранных языках – Булгаков смог рассмотреть только французское «Бордо», но водки почему-то не было. «Неужто всё привёз с собой? Или заранее запасся валютой и купил в торгсине? Так там могли подсунуть чёрт-те что».
– Всё свежее, – успокоил президент, доставая из саквояжа накрахмаленные салфетки. – В машине времени есть отсек с холодильной камерой.
Булгакову ничего другого не оставалось, как сесть за стол и прицепить на шею белую салфетку с вензелем «ВП».
Как ни странно, президент ничего заграничного не пил, если не считать пива из бутылки с этикеткой «Eisenacher Wartburg Pils».
– Забавная надпись, вы не находите?
Рот Булгакова был забит паюсной икрой, поэтому он не сразу ответил, тем более что надо было что-нибудь этакое сообразить, только бы не обидеть важную персону.
– Да-да, возникают необычные ассоциации.
– А вот меня это веселит! Вроде бы посылают меня куда подальше, но я продолжаю гнуть свою линию вопреки всему. В этом противостоянии есть спортивный азарт… Хотя пиво тут конечно ни при чём.
– Любопытно, о чём немцы думают, когда пьют нашу водку.
– Вообще-то они предпочитают пить шнапс, например, Kirschwasser. Русская водка вызывает у них грустные воспоминания, но это будет уже гораздо позже. Ну а в ваше время, в 37-м, наверное, уже мечтают о грядущем «Drang nach Osten», но уверяю вас, ничего хорошего это им не принесёт. Прискорбно то, что за прошедшие десятилетия почти ничего не изменилось. Они по-прежнему боятся русского медведя и надеются нас приручить. Кстати, – воскликнул президент, – у меня созрел отличный тост: «За Русь! За нас, непобедимых!»
За это и впрямь следовало выпить, не взирая на политические реалии, на монархов и вождей, а также на прочие приметы времени. Ничто не вечно, а вот Россия остаётся навсегда.
После второго бокала «бордо» Булгаков осмелел:
– Мне тут подумалось… Ведь у нас с вами много общего. Я служил в Белой армии, а теперь вот пытаюсь приспособиться к жизни при Советах. Вы верой и правдой служили советской власти, а теперь, насколько я понял, вынуждены обслуживать её врагов.
– Это не так! – президент чуть не поперхнулся кусочком лососины.
– Вы просто боитесь в этом признаваться…
– Михаил! Не увлекайтесь! Мне некого бояться…
– Да я вас ни в чём не обвиняю.
– И на том спасибо! Ладно, давайте объясню, – промокнув рот салфеткой, президент продолжал: – Прежде всего, никого я не обслуживаю. Но дело в том, что в нынешних обстоятельствах нельзя иначе. Большевики проиграли, поэтому нужно искать новые пути, новые идеалы, новые способы управления страной, экономикой, людьми. Ну вот, к примеру, роль церкви в воспитании подрастающего поколения – мы уделяем этому огромное внимание.
– А надо ли?
– Вы что же, против РПЦ? – насупился президент.
Булгаков мысленно обругал себя за то, что не сдержался, но тут уж ничего не поделаешь…
– Видите ли, я родом из семьи священника. В конце прошлого века и в Карачевском, и в соседнем, Ливенском уезде – что ни священник, то либо Покровский, либо Булгаков. Будьте уверены, в нашей семье соблюдались все установления православной церкви – и говение постом, и посещение храма. А по воскресным дням отец читал вслух всей семье Евангелие…
– Ну, это уже слишком! – согласился президент.
– А вы чего хотите? Если уж принимать христианскую веру, так надо соблюдать каноны. Ну а подержать свечку в церкви на Рождество или на Пасху… это, знаете ли, профанация и ни что другое.
В других обстоятельствах президенту стоило распорядиться и наглеца выставили бы вон. Но тут он вроде бы на птичьих правах, да и как-то неудобно обижать Булгакова, он и так от власти пострадал. А потому, внешне никак не проявляя раздражения, сказал:
– Я не собираюсь никого ограничивать в правах. Вы можете говорить всё, что угодно, но, если у кого-то есть желание посещать церковь, пусть будет так. И я вот тоже иногда…
– Надеетесь получить искупление грехов?
– Да у меня вроде бы их не так уж много… – хлебнув пива, президент помолчал, словно бы перебирая в памяти все свои неблаговидные поступки, и сказал: – Видите ли, Михаил, тут всё куда сложнее. В прежние времена люди знали, за что страдают, за что идут в бой. Сначала был популярен девиз «За Веру, Царя и Отечество!», потом – «За Сталина!», «За победу коммунизма!». Но вот избавились от большевиков, и что теперь предложить взамен?
Булгаков на минуту задумался.
– Вы наверняка знаете, что я по убеждениям монархист, поэтому прежний девиз меня вполне устраивал. Только в слова «За веру!» я вкладывал иной смысл. Я верил и продолжаю верить в великое предназначение русского человека, а вы настаиваете на том, чтобы я верил в Бога…
– Да ни на чём я не настаиваю! – возразил президент. – Однако не все люди обладают такими знаниями и интеллектом, как мы с вами. Они нас просто не поймут, им нужно что-нибудь попроще!
За чаем не говорили уже не говорили о религии. Булгаков всё собирался задать один вопрос, но вот, наконец, решился:
– Я хотел спросить, но никак не удавалось… Есть ли в вашей России писатели уровня Гоголя, Достоевского, Чехова, Толстого?
Президент задумался.