Страница 6 из 8
Давно он искал правоверия. И обратился первым делом к бесам, поскольку расторопны они в своих искусах. Согласно летописи, в 980 г. в Киеве Владимир «поставил кумиры на холме за теремным дворцом: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, и Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь», «и приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей и дочерей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими». Полагают, что это известие указывает на попытку утверждения единого официального языческого культа с соответствующим пантеоном. Однако бросается в глаза отсутствие в перечне такого божества, как Волос (Велес), «скотьего бога», реконструируемого по другим упоминаниям, а также этнографически. Идол Волоса тоже стоял тогда в Киеве, но на Подоле. Судя по всему, эти положения разъясняют статус божеств: Перун – небесный гром и молнии, воитель и сокрушитель, на горе, а Волос – земной порядок, урожай, достаток и плодородие, под горой. Упоминаемый Хорс – возможно, тот же Даждьбог, солярное существо, воплощение Солнца, а также дождя. Про остальных истуканов говорить существенно сложнее – их образы и значение реконструируются исключительно гипотетически. Например, Симаргл, как показал в своем специальном исследовании К. В. Тревер (1933), очень напоминает Сэнмурва – крылатую собаку в иранской мифологии. Ее появление в пантеоне Владимира пока не получило удовлетворительного объяснения.
.
В целом это, конечно, низкие бесы, которые желали воцариться. Им даже удалось это на какое-то время. Возвращаясь из военного похода, князь «приносил жертвы кумирам с людьми своими», как пометил потом летописец. В «Повести временных лет» (далее – ПВЛ) сохранилась легенда о мучениях первых христиан – варягов, прибывших на Русь из Византии. На сына одного из них, «прекрасного душой и телом», выпал жребий для принесения в жертву «по зависти дьявола». Отцу сказали, что «избрали его себе боги». На что тот откровенно все разъяснил – речь о бесах: «Не боги это, а дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны вручную из дерева секирою и ножом. Бог же один, ему служат греки и поклоняются; сотворил он небо, и землю, и человека, и звезды, и солнце, и луну, и создал жизнь на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделаны. Не дам сына своего бесам»[35].
Обитатели русских земель большей частью были тогда погружены во тьму язычества и «по научению дьявола приносили жертвы рощам, колодам и рекам», как говорил философ в беседе с Владимиром. Правителю он представил достоверный абрис мироустройства: «В четвертый день [сотворил Бог] солнце, луну, звезды, и украсил Бог небо. Увидел все это первый из ангелов – старейшина чина ангельского, и решил: „Сойду на землю, и овладею ею, и поставлю престол свой на облаках северных, и буду подобен Богу“. И тотчас же был свергнут с небес, и вслед за ним пали те, кто находился под его началом – десятый ангельский чин. Было имя врагу – Сатанаил, а на его место Бог поставил старейшину Михаила. Сатана же, обманувшись в замысле своем и лишившись первоначальной славы своей, назвался противником Богу»[36].
Равноапостольный властитель внял разуму, и свет православия снизошел на него. Он не торопился, но чувствовал, что на правильном пути. В Константинополь была направлена специальная делегация, чтобы свидетельствовать о благочестивом обряде и церковном убранстве, величии и духовной силе истины. Вернувшись, они рассказали людям о восторге, охватившем их при лицезрении благолепия православного храма и внимании душевной музыки богослужения. Однако Владимир счел, что немедленное принятие крещения может быть воспринято людьми как поражение – подчинение власти византийской. Он организовал поход на Херсонес, захват которого стал символом завоевания веры. С тех пор русские князья полагали, что крещение никак нельзя навязать – к нему нужно прийти, поскольку это победа, слава и вечная жизнь. Любопытное свидетельство в связи с этим сохранил католический монах Генрих Латвийский, который в 1227 г. написал хронику деяний рижского епископа Альберта. Он сообщил о встрече в 1212 г. Альберта с полоцким князем Владимиром, которого архиерей упрекал в отсутствии миссионерского усердия, которое на западе Европы вполне готовы были сочетать с насилием и кровопролитием. Православный государь парировал, что «в обычае у русских королей, когда они покоряют язычников, не обращать их в христианскую веру, но заставлять их платить им дань и деньги». Ведь завоевание тела – не значит покорение души. Заставив войти в храм, кого ты получишь в храме? Лицемера? Раба? И посмотрит мудрец, и скажет: ложь.
Владимир Святой не по лжи закладывал здание Святой Руси, а потому христианство не сразу проникло в русскую душу. Идолопоклонство укоренилось глубоко. При всей неразвитости языческого культа он был удобен и прост, предполагал одухотворение сил природы – анимизм. Реки, рощи, пни, ветер, жар – все представлялось обладающим душой (понятно, что бесовской), с которой возможно вступить в диалог, договориться, ублажить. Специалистом по таким контактам мог быть любой человек, хотя встречались более сведущие – волхвы, зачастую способные кудесничать, то есть совершать нечто сверхъестественное, предсказывать.
Волхв и кудесник – почти синонимы, от первого происходит слово «волшебство», а от второго «чудеса». Оба – шаманы, колдуны. Однако кажется, что первоначально в этих понятиях было некоторое различие. Начальная русская летопись, составленная в конце XI в., сохранила легенду о смерти князя Олега в 912 году:
«И жил Олег, княжа в Киеве, мир имея со всеми странами. И пришла осень, и вспомнил Олег коня своего, которого когда-то поставил кормить, решив никогда на него не садиться. Ибо когда-то спрашивал он волхвов [и] кудесников: “От чего я умру?” И сказал ему один кудесник: “Князь! От коня твоего любимого, на котором ты ездишь, – от него тебе и умереть!”. Принял это на ум Олег и сказал: “Никогда не сяду на него и не увижу его больше”. И повелел кормить его и не водить его к нему, и прожил несколько лет, не видя его, пока не пошел на греков. А когда вернулся в Киев и прошло четыре года, – на пятый год помянул он своего коня, от которого волхвы предсказали ему смерть. И призвал он старейшину конюхов и сказал: “Где конь мой, которого приказал я кормить и беречь?” Тот же ответил: “Умер”. Олег же посмеялся и укорил того кудесника, сказав: “Не право говорят волхвы, но все то ложь: конь умер, а я жив”. И приказал оседлать себе коня: “Да увижу кости его”. И приехал на то место, где лежали его голые кости и череп голый, слез с коня, посмеялся и сказал: “От этого ли черепа смерть мне принять?” И ступил он ногою на череп, и выползла из черепа змея, и ужалила его в ногу. И от того разболелся и умер. Оплакивали его все люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, называемою Щековица; есть же могила его и доныне, слывет могилой Олеговой. И было всех лет княжения его тридцать и три»[37].
Примечательно, что в классическом тексте ПВЛ в Лаврентьевской летописи нет союза «и» во фразе «спрашивал он волхвов [и] кудесников». Там: «вопрошал волхвов кудесников». Союз «и» добавлен по некоторым поздним летописям (Софийской, Новгородской IV). Впрочем, из дальнейшего текста видно, что слова «волхв» и «кудесник» практически взаимозаменяемы. Возможно, что не каждый волхв был кудесником и был способен предсказывать будущее. Волхв, как иногда полагают, – это служитель культа в целом, а его способность к чудесам – особый дар.
Легенда о смерти Олега неопределенно долго бытовала в устной форме, пока не была записана церковником. У нее имеются фольклорные аналоги на очень широком географическом поле от Скандинавии до Индонезии. Для людей она, кажется, служила притчей о судьбе, от которой не уйдешь. Но для летописца – пример верного предсказания, осуществленного язычником, то есть бесовского. Поскольку история достоверная, то создавалось впечатление, что волхв-кудесник причастен промыслу Божьему. Чтоб развеять дурман искушения, летописец сразу вслед за текстом легенды вставил большое пояснение, которое представляет собой модифицированную цитату из греческой хроники Георгия Амартола (IX в.), куда она в свою очередь попала из хроники Иоанна Малалы (VI в.)[38]. Формально можно сказать, что перед нами плохой перевод, но на самом деле это именно взгляд русского монаха, таким образом выраженный:
35
ПВЛ ЛЛ, С. 256.
36
ПВЛ ЛЛ, С. 260.
37
ПВЛ ЛЛ, С. 156–157. Ср.: ПВЛ ИЛ, С. 91. Кроме слов «принял это на ум Олег и сказал», которые переводят обычно «запали слова эти в душу Олега, и сказал он», хотя в оригинале «Олег же приим в уме си рече» (ПВЛ ЛЛ, С. 38).
38
См. об этом: Franklin 1986. Р. 386–388; Райан 2006. С. 30; Пчелов 2018. С. 135–136. О фольклорных мотивах см.: Рычка 2019. С. 208–231.