Страница 4 из 17
– Ладно, Глузд, ступай. А ты, Вель, останься. С тобой мы еще договорим. Да ты садись, не стой уже.
Ратнинский сотник Михайла-боярич заслушивал часового у себя в замке, в Михайловом городке, где все было сделано так, как сотник того хотел, чтоб было красиво, удобно и вместе с тем величественно.
Задумал все Миша, а воплотил в жизнь – старшина плотницкой артели Кондратий Епифанович по прозвищу Сучок, мастер от Бога, вместе с помощником, родным своим племянником Питиримом (в просторечии – Пимкой, или просто – Швырком). Они вот с артельщиками-плотниками и выстроили здания для управления в Михайловом городке, а по сути – на выселках, в воинском лагере младшей стражи. Собственно, так выселки и прозвали, еще в те, не столь уж и далекие времена, когда парень не был сотником, однако уже имел невиданный для подростка авторитет. Нынче же, с Мишиной подачи, считалось, что «сей малый городок назван в честь тезоименитства духовного пастыря нашего иеромонаха Михаила, в успении вошедшего в сонм праведников, стоящих пред Горним Престолом».
«Хоромы» вышли ничуть не хуже боярских, а может, даже и княжеских. Строили хорошо, с размахом, чтобы можно было совет созвать, пир устроить, да еще было где писарей посадить, и казну держать, и с возвышенного места приказы объявлять. С высокого, почти что княжеского, крыльца. Так и задумано было – на крыльце сразу видно бывает, кто из бояр к князю ближе, а кто дальше. Когда князь по каким-то торжественным случаям на крыльце восседает, то бояре на ступенях стоят – ближние повыше, остальные пониже.
В сенях устроили большие окна, не только для света, но и для воздуха, иначе на пиру так надышат, что в волоковые окошки этакий дух не пролезет! На ночь и в непогоду окна закрывались ставнями. В сенях располагалась «прихожая», а следом – горница сотника, так сказать – рабочее место для всяких «бюрократных дел», с коими Михайла управлялся не один, а с целым «взводом» писцов во главе со старшим – Ильей, дальним своим родственником.
Все кругом блестело чистотой и казенным комфортом: выскобленный до белизны пол, покрытый четырехугольным светло-серым войлоком с красными узорами. Бревна сруба скрывали гладко струганные доски светлого дерева, дощатый потолок был тщательно выбелен, правда, местами прокоптился уже от свечей, однако все равно в парадных сенях было непривычно светло.
Посередине, прямо на войлоке, стоял длинный стол, накрытый белой льняной скатертью, а вокруг стола – двенадцать резных полукресел из ясеня и граба. На стеллажах виднелась парадная, раскрашенная под хохлому посуда.
На столе, между двумя пятисвечниками, имелся поднос, тоже раскрашенный под хохлому, на котором стоял кувшин с квасом и лежал небольшой ковшик. Все это придавало помещению яркий, праздничный вид, а отсутствие стоящих вдоль стен лавок и сундуков добавляло простора… чем Миша и пользовался: любил, когда думал, – ходить. Сейчас, впрочем, не ходил – уселся в кресло, усадив пред собой Вельку.
– Ну, давай-ка еще разок… Еще раз тебя выслушаю – может, что-то новое уловлю, так оно частенько случается, – сотник усмехнулся и тут же похвалил: – Что быстро все организовал – молодец! А вот за покос хвалить не стану – осмотр кое-как провел.
– Так ведь, господин сотник! – огорченно подскочил Велимудр. – Мы ж сразу, как коров услышали, – на пастбище побегли. А там – пастушонок мертвый…
– Ладно, ладно, не дергайся… Квасу вот испей… Вкусен, квасок-то! Особенно – в такую-то жару… Побегли они… Ишь ты… Значит, думаешь, второй пастушок от страха в лесу спрятался?
– Или в трясину попал!
– Или – в трясину… Собаки вот нет – да, – Миша потянулся к кувшину. – Значит, и впрямь – в болоте… Ладно. Завтра поутру заново все поглядим, на свежую голову… Ну, как квас?
– Вкусен, господин сотник.
– То-то! Говоришь, о пастушатах мелочь лучше расспросить? Молодец, сообразил.
– То не я, – отрок неожиданно сконфузился. – То девы подсказали.
– Что еще за девы?
– Звенислава… ну, та самая… И еще – Добровоя с выселок. Она тоже умная. Только страшная!
– Что? Что ты сказал? Страшная? – Михайла захохотал в голос. – Запомни, умник. Не бывает страшных дев. Бывает мало… Впрочем, рано тебе еще о спиртном.
Хмыкнув, сотник поднялся на ноги и подошел к окну. Уж, конечно, уряднику Велимудру, коему едва-едва пошло четырнадцатое лето, о спиртном еще думать рано. Как и самому Мише, коему не так и давно стукнуло семнадцать… Хоть он и выглядел старше своих лет. Зеленые, как у матушки, боярыни Анны Павловны, глаза смотрели жестко, цепко, создавая образ весьма недоверчивого и хмурого парня, чему способствовал и раздвоенный ямочкой упрямый подбородок… как у покойного отца. Губы, правда, еще остались почти что детскими, пухлыми, зато растительность на лице полезла уже давно. Светлая небольшая бородка, усы… мозоли на нижней челюсти, натертые подбородочным ремнем из-за постоянного ношения шлема. И еще – мозоли, набитые упражнениями на костяшках пальцев. Вечные синяки и царапины, постоянный, несмотря на ежедневные купания, запах пота, въевшийся в войлочный поддоспешник…
Семнадцать лет… Это здесь – семнадцать, этому, так сказать, телу… Впрочем, не только телу – тут имел место быть симбиоз. Средневековый мальчишка из села Ратного – и вполне себе матерый мужчина, управленец из высших слоев, бывший депутат Госдумы (и много кто еще) Михаил Андреевич Ратников из города Санкт-Петербурга, перемещенный силой науки в тело юного отрока. Раньше это как-то напрягало (не только других, но и самого Михаила) – уж слишком мудро рассуждал и действовал двенадцати-тринадцатилетний пацан, ну, а теперь, когда семнадцать, а по виду – и все двадцать, уже не так напрягает, чего ж…
Что и говорить, адаптация прошла успешно, однако ж с тех самых – первых – пор появилась у Михайлы привычка к внутренним монологам или диалогам с язвительным Михаилом Андреевичем, иронично обращающимся к Мишке «сэр Майкл». Зачастую Мишка легко побеждал Михаила Андреевича Ратникова, и тот на некоторое время как бы засыпал, но когда выпадала спокойная минутка, мысли, отнюдь не детские, начинали литься многоводной рекою, захватывая сознание безраздельно.
Кроме самого Миши, таким вот «перемещенным» еще был Тимка, Тимофей Кузнечик, а еще – сгинувший (скорее всего, вернувшийся обратно в свое тело и время) боярин Журавль, отец Тимки Дамир (может быть) и – тоже может быть – братец Тимофея Юрий, и поныне проживающий в землях боярина Журавля, где после исчезновения боярина стало твориться что-то не очень понятное. Кто-то что-то крутил, мутил воду – зачем? Для чего? И кто этот – «кто-то»? А может, и показалось все… К слову, Юрий прямым родичем Тимофею не был, но два боярина – Сан Саныч Журавль и Данила-мастер – были дружны с самой юности и почти никогда надолго не расставались, так что и Тимка почитал сына Журавля за старшего брата. Да их частенько так и называли промеж собой – Старший и Младший.
– Так, Велимудр! Младших в Ратном опросить! Что они о Хвале и об этом, как его…
– Белян, господин сотник!
– …о Беляне скажут. Умели ли плавать, могли ли в болоте утонуть, да и вообще – как к делу порученному относились и по жизни как? В таких вопросах все важно! Долго не тяни, в свободное от службы время – сделай.
– Могу спросить, господин сотник? – встав, Велька выпятил грудь, видать, хотел спросить что-то такое, не очень дозволенное. Не пакость, конечно, но…
– Ну, изволь – спрашивай.
– Могу себе помощников взять? – Рыжий скромно потупил взор. – Чтоб быстрее.
– Дружка своего, Ермила, попроси. Думаю, не откажет.
– Да нет, надо бы кого из Ратного… Ну, с ближних выселок хотя бы. Чтоб всю мелочь знали.
– Ага, – усмехнулся Михайла. – Небось, у тебя и на примете кто есть? Такой вот знающий…
– Да дева одна, Звенислава… Ну, которая в Царьграде…
– Помню я Звениславу – умна.
Сотник прищурился: вот, оказывается, чего этот рыжий пройдоха скромничал! Небось, понравилась девка… А что? Красивая, умная… Правда – бесприданница. Да и семейство – увы…