Страница 5 из 8
На кухне на еле живом стуле – его ветхость угадывалась с одного взгляда, зажатом между небольшим столом и тумбой со стереосистемой (на них можно было опереться) – сидел высохший скрюченный мужчина в тельняшке, вряд ли старше сорока пяти, на последней, предгибельной стадии алкоголизма. Впрочем, он был аккуратнейшим образом пострижен под полубокс.
– Так, я не понял… Кто-то сюда пришел без моего приглашения? Если кто-то сюда заходит, как к себе домой, то он должен мне поставить и посидеть со мной, – с напускной угрозой в голосе проговорил мужчина.
– Это мой отец, – небрежно отмахнувшись, сообщил Колин приятель. – Не обращайте на него внимания. И не волнуйтесь, он не собирается вставать. Подождите здесь, я сейчас к вам выйду.
Как только разноцветный парнишка проник в свою комнату и прикрыл за собой дверь, его папаша в мгновение оживился и сделал приглашающий жест, обозначающий «надо посекретничать».
Я тут же направился к нему как многоопытный «специалист по ситуативным процессам», которому постоянно приходилось иметь дело с полупаралитиками и наркоманами. Я находил особую ценность в нечленораздельном бормотании людей, с трудом выражающих свои мысли, потому что видел в них первые ласточки нарастающей массовой утраты людьми способности хоть что-то ясно самим себе объяснять. Я буквально на пару лет задержал поголовную деменцию. И страшно было представить, что бы здесь творилось без меня. Пустоши и секстиллионы наполовину незавершенных идей и предметов без цвета и запаха, а иногда и без формы. Мир-клякса или, точнее, мир-проплешина. Причем никто бы не обратил на это внимания. «Это с предметами что-то не то», – говорили бы аборигены и творили бы с этими недоделками черт-те что.
– Мой пацан думает, что я окончательно пропил мозги, но я все вижу и все о нем знаю, – сказал мужчина, и все говорило о том, что этот болезненный человек сохранил остатки ясного ума и не менее ясной речи. – Еще не вечер, и я пока кое-что соображаю. И тебе скажу одну вещь, потому что ты в теме. Мой парень запутался. И у него будут большие проблемы. Хотя если вспомнить, сколько залетов было у меня в его возрасте, то он выглядит просто молодым львом, у которого в светлой голове идей как голубиной дрисни! – воскликнул он, надменно расправив спину, и высоко, насколько позволял шейный артрит, поднял голову и неожиданно звонко и глуповато рассмеялся. – Да я в его годы был еще на стадии зародыша и после этого еще лет десять. Да и сейчас…
– Вам есть чем гордиться, – вставил я.
– Я много чего повидал, – не обращая на меня внимания, продолжал он. – Я ведь офицер сил специального назначения в отставке, да! – Было видно, что он повторял эту легенду каждому случайному знакомому. – Но с чем они связались – даже у меня фантазии не хватает на такое.
– И с чем же? Кража данных или гимнастки?
– Не-е-ет! – махнул он рукой, явно разочарованный моей тупостью. – Все дело в числах.
Он замолчал и продолжил, все больше и больше угасая:
– Знаешь, я тут пошел в магазин, мне надо было поправиться. Я всегда, когда иду вечером, ориентируюсь по нашим башням-многоэтажкам. Нужно пройти пять этих штырей, и там за углом мой магазин. Иду, запрокинув голову, и тут у меня из-под ног выскакивает сеттер из соседнего подъезда, я так в кусты и скатился. Подбегает хозяйка собаки, помогает встать и говорит мне: «Я тоже все время считаю окна в этих домах, не могу оторваться. И результат все время разный. Мне кажется, – говорит, – с этими окнами что-то не так. Вы, наверное, тоже это заметили? Словно физический мир меняется». Я говорю ей: «Ни хрена я не заметил». А она мне: «Вы не пробовали фотографировать и считать окна на снимке? Я несколько раз пыталась снять эти дома – все время что-то происходит с фокусом, или дом выходит обрезанным сверху или снизу». Я ей говорю: «Да достаточно посчитать количество окон на одном этаже и потом помножить это число на количество этажей». А она наклоняется ко мне и прямо в ухо говорит: «Ноль, четыре, три, восемь. Цифры, которые вы, возможно, ищете…» Сумасшедшая баба! Вот о чем я тебе говорю, понимаешь? Люди от этих цифр ку-ку.
– История что надо, – деловито произнес я. – Но подросткам числа больше не интересны. Хотя я не удивлюсь, если ваш сын хорошо в них разбирается.
Ветеран спецназа энергично поднялся на локтях и подался ко мне.
– Ты слишком хорошо думаешь о своей жопе. Она у тебя не гениальная…
Это было единственное усилие, на которое он был способен, после рывка он сразу сник и превратился в погасшего алкаша, которым был пять минут назад. Но нет, не единственное.
Он снова поднялся на локтях и, корчась от боли, проговорил:
– Я очень люблю своего сына. Но я ни все могу ему рассказать, ни во всем признаться. А некоторые вещи требуют раскрытия. Потому что речь идет о принятии правильного направления, с которым он внутренне согласится после моих откровений. В этом смысл. Он должен внутренне согласиться. Но для этого мне необходимо подобрать нужные слова, сказать их вовремя, в подходящей обстановке, с тем выражением и интонацией, которые он не захочет пропустить мимо ушей. В этом, пожалуй, и состоит любовь к детям – в нашем удовольствии от их ожидаемого послушания. А если он скажет «Ну и что», «Мне это не интересно» и повторит это много раз, я не перестану его любить, но все это потеряет смысл.
– Потеряет смысл, – повторил он.
Я положил ему руку на плечо, ощущая себя той физической константой, без которой вся эта грандиозная материальная архитектура была бы не более чем грудой инертной, бессвязной и выгоревшей породы. Благодаря мне все это сияло. Но мне предстояло, как придет время, все это переписать набело. Таков был замысел. Таково было великое исправление. Здесь кое-что пошло не так, кое-что не сложилось. Но после произведенных мною ремонтных работ все должно было стать тип-топ. Миру предстояло переродиться. Аллилуйя! Все-таки я был молодцом, ни на минуту не забывая о главном. Чаще, пожалуй, не смог бы, но хотя бы раз в минуту в голове вспыхивал этот образ. И я повторял это про себя снова и снова, пока не начинало сводить скулы.
В дверях появился разноцветный юноша со странным устройством в руках. Я точно такого раньше не видел.
– Это контролирующий сканер, мы сами его собрали, поэтому он не в реестре. Поэтому он все регистрирует как надо, а во всех сертифицированных датчиках уже заложены искажения. Мы его оставляем в лабе, чтобы вести хронику по движению и температуре. Я никогда не фиксирую звук, пока нас нет, а тут случайно оставил диктофон включенным. Вместо шести часов тишины на записи все время что-то происходит. Могу включить с любого места…
Он прикоснулся к пульту, и я услышал серию щелчков, словно кто-то быстро включал и выключал старую настольную лампу или орудовал ископаемой шариковой ручкой, после чего громко безутешно заплакал грудной ребенок, прямо как в какой-то пьесе, где слепые гуляли по острову без поводыря.
– Вы знаете, что это? – спросил подросток.
– Нет. И это не очень похоже на материалы к метаморфозам. Но у меня есть одна мысль.
Я знал, что должен сказать, чтобы поскорее отсюда убраться.
– Правда? Вы все поняли? – с надеждой спросил он.
– Да, и это требует немедленного вмешательства.
Как видно, Мухин с легкостью заблокировал «неискажающее устройство», издевательски насытив его аномальными данными в моем стиле, и, похоже, передал мне особый привет. А главное, мне было ясно, что с такими помощниками у меня не будет на руках ничего, кроме таких сообщений.
Через пару минут я уже стоял на улице и разговаривал с помощницей шефа, отворачиваясь от стоящего здесь же и ожидающего своей участи Коли.
– От вашего стажера никакого толка, он понятия не имеет, где Мухин. У него был всего один контакт, и тот совершенно бесполезный. Мне кажется, я сам внес эту ошибку в условия. Мне совершенно не нужен ассистент.
– Вам – нет, а для работы он абсолютно необходим, – категорично возразила Арина.
– Почему? Разве не мне это решать?