Узник вечной свободы

Воздушный след, по которому я шел, принадлежал, как мне думалось, перевертному волку. Он был нежнее, тоньше следов дворняжек, и потому я особо выделил его. Точно не зная, как пахнут оборотни, я понимал, что хоть один из них в большом городе непременно должен быть. Как должна где-то здесь находиться и охотничья контора.

Я твердо решил сдаться сам, а заодно и сдать сородичей. Надеялся, что охотники меня выслушают, и может, даже немного попытают для получения важных сведений, прежде чем убьют. Устал я находиться рядом с разбойниками. Мне с ними не по пути. Не для меня это – всегда ступать по чьему-то следу, выискивать добычу. Я хотел использовать последний шанс воссоединиться со своими близкими – пусть даже на том свете.

С бульвара я свернул в тесную улочку. Там мне встретилась медленно семенящая старушка в коричневом салопе. Обгоняя ее, я услышал злобный лай и повернулся, оскалившись. Глаза вспыхнули в тени, из горла вырвалось рычание. Белая лохматая болонка на руках у старушки взвизгнула и умолкла. Ее хозяйка с испуганным стоном вжалась в облупленную стену, вытаращив глаза, и стала креститься, беззвучно шевеля губами.

Я отпрянул и выбежал на соседнюю улицу. Силясь вернуть контроль над собой, сжал кулаки и поранил когтями ладони.

Укрывшись в безлюдном темном тупике, я стоял, захлебываясь воздухом и наблюдая, как медленно капает на тротуар моя кровь, терзая аппетитным запахом все мое ненавистное естество. Только бы никто не забрел сюда, не приблизился ко мне, – я почти молился. Раны зарастали долго: минуты две или три.

Я вытер руки дырявыми перчатками, бросил их в угол, отошел подальше и постарался привести дыхание в норму, убрать клыки и когти, умерить свет глаз.

Внезапно среди гудящих на бульваре людских голосов я различил знакомый голос – мелодичный, но до боли в сердце отвратительный. Принадлежал он Елене Павловне Бибиковой, падчерице Бенкендорфа.

Шеф жандармов заботился о падчерицах, как о собственных дочерях, и очень дорожил ими. Представляя, как Александр Христофорович весь в слезах причитает, заламывая руки, над бездыханной Еленой, на шее которой зияет ужасная рваная рана, я дьявольски заулыбался и негромко зашипел, стиснув мощные челюсти. Час отмщения настал.

Для исполнения коварного плана мне следовало вернуть самообладание, вести себя ничуть ни подозрительно, как при нашей последней встрече на балу, когда я пригласил Елену Бибикову на вальс.

Елена считалась светской красоткой. Вы назвали бы ее львицей. Помимо красоты она ничем хорошим не была наделена. Живя в Петербурге, я узнал, что в ней теснится скопище пороков – алчности, блуда, злословия и сплетен. Елена была под стать отчиму – палачу. Жестокая, привыкшая играть, как пешками, влюбленными в нее мужчинами, она получала наслаждение от чужой скорби. Год назад она вышла замуж за князя Белосельского-Белозерского и принялась клеймить позором несчастного мужа во всех салонах и богатых домах, изменять ему с кем попало. Ее мне было меньше жаль, чем лесного птенчика или полевую мышь.

Прислушиваясь к кокетливому разговору Елены с молодым мужчиной, я понял, что нашел добычу. Осталось только заманить женщину в укромное местечко и выпить ее кровь.

– Простите за вторжение в ваш разговор, но мимо Елены Прекрасной не смог я пройти, не уделив ей внимания, – льстиво защебетал я, приблизившись к крыльцу серого особняка.

Стоя на нижней ступени узкой лестницы, Елена, по случаю провинциального бала нарядившаяся в пышное голубое платье с тонким шарфом из жатого шелка, флиртовала с очередным поклонником – застенчивым черноусым юношей в зеленой шинели титулярного секретаря.

Опасаясь того, что мой голос изменился после обращения, я старался говорить нежно и быстро, чтобы разницу, если она есть, трудно было заметить.

– Надеюсь, вы позволите, сударь, украсть у вас красавицу и проводить ее до дому? – я вперил в юношу серьезный и настойчивый, почти угрожающий взгляд.

Робкий секретарь, как я и рассчитывал, покорно уступил даму.

– Признаться, вот уж где не ожидал вас встретить, так это здесь, – я снова пожалел о том, что не знаю, как называется город.

– Я тут по мужниным делам. Эспер меня забросил в глушь скучать без ежедневных праздников, – мгновение Елена колебалась, прежде чем взяться за предложенный ей локоть и пойти со мной под руку. – А вас какой судьбою занесло сюда? Скажите, Тихон.

– Приехал погостить у дядюшки.

– Как удивительно совпала наша встреча! Вижу в том я провидения знак.

Елена внимательно на меня посмотрела. Легкая, таинственная улыбка промелькнула на ее тонких губах, а густые, почти как у юноши, только что беседовавшего с ней, коричневые брови чуть сместились к широкой переносице, придавая ее маленькому личику настороженный вид.

– Да, видно по всему, крылатые амуры замыслили соединить наши сердца не в средоточии суеты мирской, а здесь, на малолюдной площади, под строгим взором всадника из меди. Надеюсь, он не оживет внезапно, не похитит вас. О, как страшит меня разлука! Я сильно по вам скучал. Помните, прислал вам пару писем со стихами?

Держался я отлично, но рот широко не раскрывал, чтобы добыча не обнаружила клыки.

– Все ваши письма, Тихон, я храню в шкатулке, – прелестница на миг потупила взгляд и, сделав паузу, нацелила на меня миндалевидные карие глаза с еще большим вниманием. – Люблю ваши стихи. Они близки к жизни, не отравлены красивой сказочной ложью.

На взгляд “глаза в глаза” с недавних пор я ненормально реагировал (для человека), он будил во мне звериную ярость. Пришлось посмотреть себе под ноги, будто от смущения, дабы не совершить задуманной расправы раньше времени и в неподходящем месте.

Я вел Елену к темному парку, ориентируясь на шелест волн. Безлюдный берег реки я считал лучшим местом для убийства.

– Прочесть вам новое из лирики? – предложил я.

– Чуть позже, а пока позвольте вам устроить маленький и дружеский допрос. Я слышала, вы перестали отвечать на письма. Зачем внезапно из Питера сбежали? Почему в деревне спрятались? Устали от толпы людской? Или была на то любовная причина?

– Искал я вдохновенья для стихов. Погнался за красотами природы.

– И что же, Тихон, увенчались ли успехом поиски?

– Природа меркнет по сравнению с вашей красотой, прекрасная Елена. Питаю я надежду, вы простите мне сию измену. Я посвятил всего лишь крошечку стихов лесам, полям, речушке и березам на лугу.

Ветер утопил меня в запахе ее духов, основой для которых парфюмер выбрал ароматические масла розы и камелии. Я задержал дыхание.

– Вы странно изменились, Тихон, – заметила Елена.

Ее слова меня встревожили.

– Вы много курите? – предположила она.

Мы вошли в безветренную аллею парка, и мне стало легче дышать.

– Я, как и прежде, вовсе не курю, – я кашлянул, сбивая грубость голоса. – Простыл маленько. В дороге просквозило.

– Думала, что вы вернетесь из деревни смуглым как арап. Но вы, мне кажется, еще бледнее стали, чем были в городе дождей, – Елена удивленно всматривалась в мое лицо.

– Дни напролет сидел в усадьбе, в кабинете, в добровольном заточении, не видя света белого. Три тома настрочил по философии. Потянет на полпуда каждый том, – нашел я отговорку.

– Геройство ваше поразительно, Тихон, – намеченная жертва призадумалась.

Я тоже задумался – над тем, как побыстрее и поудобнее (для меня, конечно, а не для нее) укусить Елену. В отличие от шеи косули или оленихи, шея человеческой женщины была средоточием жесточайших ароматов. От них у меня перехватывало дыхание, сводило зубы, в горле возникал неудобный для питания ком. К тому же эту нежную уязвимую шею надежно защищал от моих клыков голубой шелковый шарфик, надушенный еще беспощаднее, чем ее кожа.

– Прошу вас, подарите мне на память ваш воздушный шарф, – убедившись, что на аллее мы одни, я встал перед жертвой, протянув к ней руки и чуть пригнув колено. – Он поможет мне придумать восхитительные стихи, убережет от скуки.