Почтальон

Внутри боец ГПУ заполнил данные, справился об оружии, и тщательно обыскал. Забрал кастет и выкидной нож.

— Ожидайте, гражданин.

Ожидать пришлось недолго, водитель, появившись, кивнул охраннику, и потянул Травина за собой, усадил в бывшей келье — узком помещении с низким потолком и без окон, сам разместился напротив.

— Уполномоченный Гуслин, — представился он и показал красную книжечку, — можно по-простому, Гриша, ночью недосуг было знакомиться. Куришь?

Травин взял предложенную папиросу, прикурил.

— Нашли мы бандита, о котором сволочь эта говорила, ну Юткевич, — сказал Гриша, — в лавке сидел, и знаешь, чем занимался?

— Столяр или сапожник, — Сергей усмехнулся. — Скорее всего второе.

— Откуда? — Гуслин аж подпрыгнул.

— Тех двоих, что у ломбарда, шилом убили, приятель Фейгина их и навёл, а потом прикончил.

— Он и сейчас одного из наших чуть не пришил. Только, — чекист помрачнел, — сбежал, сволочь. Меркулов взбеленился, приказал тебя доставить.

— Для розыска у ГПУ свои люди имеются.

— Из-за того, что ты молчишь, — Гуслин тяжело посмотрел на Сергея, — и скрываешь что-то, мой товарищ чуть не погиб.

— Твой товарищ, Гриша, по собственной дурости пострадал, на меня валить не надо. Вы же, небось, культурно к нему подошли, хотели взять под ручки и в карету усадить?

— Ну вроде того.

— Это бандит, он, пока живой, лучше не станет. И обращаться с ним надо соответственно.

— Как ты с Юткевичем? — Гриша саркастически усмехнулся.

— Именно так, товарищ Гуслин. Говорить может, и этого достаточно, а руки-ноги ему ещё долго не понадобятся. Я вам его подготовил так, что он должен был с самого рождения честно свою всю жизнь рассказать, а там уж ваше дело, как этим воспользоваться.

В комнату вошёл Меркулов, мотнул головой, Гуслина как ветром сдуло.

— Расписывайся, — он кинул на стол листы бумаги. — И имя своё полностью напиши. Такие ты дела заварил, товарищ Травин, что не знаю, спасибо тебе говорить или к стенке поставить. Юткевич-то дружка своего сдал, а эти гаврики его, считай, упустили, остаётся только столовая, на которую он показал, и где ты деньги старые нашёл. Очень бы хотелось этих субчиков тёплыми взять, да нельзя, они — наша единственная зацепка.

— И Пашка.

— Да, Павел Филиппов. Но он навряд ли кого-то знает кроме простых исполнителей, схватить и допросить мы его ещё успеем. Ты вот что, Сергей, раз уж теперь сотрудник органов, то и довольствие должен получать, — Меркулов достал похудевшую пачку сеятелей, положил на стол, пододвинул к Травину, подсунул под неё фотографию. — Здесь портрет Чижикова, даю тебе, вдруг отыщешь, ты фартовый. И сто двадцать червонцев, премия твоя за поимку особо опасного преступника. Или ты думал, сотрудники наши забесплатно работают, за революционную идею?

— Надеялся.

— И за идею тоже, но пока коммунизм не наступил, без денег не обойтись. Особенно тебе, потому что сегодня, товарищ Травин, у тебя свидание. Идёте вместе с дамой в ресторан, отдохнуть культурно, и делом заодно займётесь.

Сергей пододвинул пачку денег обратно.

— Не валяй дурака, — сказал Меркулов. — Или ты думаешь, я тебе долю от выгодного дела предлагаю? Государство не артельная лавка, а служба наша — не отдых в Коктебеле, тут дисциплина и строгая отчётность. В восемь вечера ты заезжаешь за Черницкой, и отправляешься мириться в ресторацию. Гуслин и Мигулич вас будут прикрывать, твоя задача — бандитов спровоцировать, чтобы они своего человечка к хозяину послали.

Меркулов дождался, когда Травин уйдёт, собрал бумаги, и отправился в соседнее здание, на улице моросил дождь, прибивая растущую сквозь камни траву, булыжники от воды стали скользкими, начальник особого отдела два раза чуть не поскользнулся, пока дошёл до подъезда.

— Дворнику вели песком тут посыпать, — сказал он часовому и поднялся на второй этаж.

Политкевич сидел за столом, вертя карандаш в руках. При виде Меркулова он оживился.

— Давай, Александр Игнатьич, порадуй хоть чем-то.

Гость сел, раскрыл папку.

— Дела наши плохи, — сказал он. — Окрфинотдел дал цифры, за границу на миллион семьсот тыщ товара ушло сверх обычного, заём ещё на миллион двести скупили, но только в крупных городах, в районы они не совались. Получается, почти три миллиона рублей фальшивками где-то ходит. Триста тысяч червонцев. Сколько золота на фальшивки приобрели — пока подсчитать не можем, но, думаю, на полмиллиона, это ещё пятьдесят тысяч. Продажу облигаций мы остановили, сообщение по железной дороге перекрыли, сейчас все грузы проверяем. Что с границей?

— Учения я объявил, кавалерийский полк и два полка стрелковой дивизии отражают вторжение эстонцев, там мышь не проскочит ещё неделю. И типографии прошерстили все сверху донизу, «Набат» — так тот два раза проверили, в окружных городах тоже просмотрели, нет ничего. — Политкевич швырнул карандаш. — Под носом, сволочь, развлекается. Ты, если люди нужны, бери из других отделов, сидят, мух считают, кстати, Лессер хотел Травина привлечь.

— Уже.

— И как он?

— Юткевича сломал так, что тот болтает без умолку, но заместо твоего Панкратова не сойдёт, принципиальный и своевольный. Сейчас используем, а потом посмотрим. Он сегодня свою знакомую докторшу в ресторан поведёт, там пошумит, на живца будем ловить. И Лакобу он раскрыл.

— Как раскрыл? — Политкевич подался вперёд. — Что с ним?

Меркулов выложил на стол фотографию мужчины в пиджаке и картузе.

— И кто это?

— Лакоба Леонтий Зосимович, 1889 года рождения, родом из Гудауты, член ВКПб с 1922 года. Сегодня нарочным из Ленинграда получил.

— Не понимаю, — начальник оперсектора потряс головой, — а у нас тогда кто?

— Выясняем.

— Погоди, а где тогда настоящий?

— Умер три года назад в больнице в Баку, тело кремировано и отправлено семье. Характеристику и личное дело наш Лакоба передал сам, был звонок секретарю губкома якобы из СНК Абхазии, остальные документы почтой пришли. По работе характеризуется положительно, живёт скромно, партийной работой не пренебрегает, не выстрелил в почтальона, так бы и не узнали.

Политкевич грохнул кулаком по столу

— Твоя служба проворонила!

— Не кипятись. Все хороши, секретный отдел должен был первым делом озаботиться, и комитет партии, так любой проходимец пролезет, они ведь документы проверяли через партконтроль.

— Но мы-то где были!

— Мы, Вацлав Феофилыч, следили. Не с того момента, как появился, а где-то через месяц-два заподозрили, и вели голубчика, скажем, с середины октября, потому что это не просто мошенник какой или авантюрист, наверняка шпион вражеский. А как всю банду накроем, тогда и его повяжем.

— С середины октября?

— Да, — Меркулов кивнул. — Ты же приказ отдавал, припоминай.

— Точно, — Политкевич вздохнул тяжело, — отдавал. Небось и сам приказ у тебя есть?

Меркулов улыбнулся, достал лист бумаги с печатью, показал Политкевичу, где нужно расписаться.

— Иногда я тебя, Александр Игнатьич, боюсь, уж очень ловко ты законом вертишь, — начальник оперсектора не колебался, ставя подпись.

— Мы с тобой одно дело делаем, это врагам советской власти нас надо бояться, — Меркулов усмехнулся, — Ленинград что, молчит?

— Особоуполномоченный приедет, как только операцию проведём. Тут такое дело, товарищ Меркулов, что если мы эти миллионы провороним, то и расстрелять могут. А если найдём хотя бы часть, то по ордену дадут. У тебя уже второй будет, так, глядишь, как красный командир Блюхер ими обвешаешься.

Травин, выйдя из монастыря, повернул не направо, к работе, а налево, на Свердлова, и сразу за Сергиевской церковью вышел на Пролетарский бульвар. До дома Станкевича он добрался за десять минут неспешным шагом, сто двадцать червонцев почти не оттягивали карман. Сергей и не такие деньги видал, в том же Рогожске золотишком-то побольше в мешке оказалось, но вот эти ощущались нехорошо. Одно дело трофей, а тут кинули кость за старика, которого и допрашивать не пришлось. Старичок мерзкий, товарища своего порезал, на других стучал, коммунистов помогал вешать, но всё равно, не такой заработок Травин искал, уж лучше вагоны разгружать, чем пыточной заправлять.