Но Поль уже оставил надежду вразумить ее – бесполезно. У любви слепые глаза и глухие уши.
Просто привязал ее к креслу покрепче, заставил закрыть рот и понес за собой – не руками, разумеется. Придется отложить пока идею с местью – спасти единственного наследника брата важнее.
***
– Ты ненормальный! Она – единственная из всех его жен, кто достоин быть на дыбе вместе с ним!
– Смотри на нее как на инкубатор, Лилит, – увещевал он разгневанную ведьму. – Мы ведь недосмотрели за остальными…
Лорелей глядела на них исподлобья – с такой неприкрытой ненавистью в глазах, что Поль уже подумывал усыпить ее на время Перехода. Но пока побаивался – неизвестно, как это скажется на плоде.
– Может, это она и отравила остальных – почем мы знаем!
Он уверенно помотал головой.
– Нет. Я проверил. Она до сих пор не знает, что случилось. Разве что с наших слов.
– Хорошо, – в конце концов согласилась Лилит. – Но если она хоть что-нибудь выкинет…
– Ты сломаешь ей пальцы, – закивал Поль, повторяя ее же слова. – Но она ничего не выкинет, правда, Лорелей? Ты же не хочешь, чтобы от твоего господина не осталось и следа в этом мире?
Она не ответила, пыхтя под плотно сжатыми губами.
Из боязни, что у наложницы случится опасная для беременных истерика, он не стал показывать ей, что скрывается за задернутыми шторами огромной кровати. Хотя, наверное, и стоило – Лорелей явно не хотела жить, а если бы узнала, что ее ребенок – последний из оставшихся, глядишь, и поумнела бы, хотя бы из чувства долга.
Его план лишь немного видоизменился – даже не сам план, а очередность его исполнения.
Поль откроет Врата прямо сейчас – потому что спасти ребенка этой стервы важнее, чем отомстить за смерть остальных.
Он так торопился, уводя Лилит в другую, смежную с этой комнату, что не сразу сообразил, что плотская любовь больше не обязательна. Смерть, горе и жажда мести объединили их с ведьмой в одно целое – связь, необходимая для открытия Врат, установилась!
– Слава Всевышнему! – прошептал он, благодарный за то, что не нужно заниматься любовью рядом с детским кладбищем.
Но именно это и сгубило их всех.
Потому что когда вдруг в комнату ворвалась толпа демонов с мечами наперевес, вся его концентрация, вся сила Света, которую он мог удержать в руках, была направлена на то, чтобы воссоединиться с Тьмой и открыть Врата…
И на защиту этой силы уже не хватило.
***
Рванувшись вон из страшного воспоминания, Мэтью почему-то не выпал из него, как произошло в прошлый раз, а оказался там же – в той же самой комнате, окруженный теми же самыми, давно умершими людьми и демонами. Только теперь не в голове принца Дюпре, а в своей собственной шкуре.
Ошеломленный, он стоял посреди застывшей, ставшей вдруг двухмерной картинки.
Демонов, что ворвались в покои Лилит, было семеро – так много, что стало понятно – о присутствии в замке принца Дюпре уже знали.
Он знал, что должно произойти – всех троих, а точнее четверых, если считать недоношенного наследника принца Гобарда, ждала неминуемая гибель. Однако зачем-то Первородный в его крови решил, что еще не время.
Что есть что-то, что Мэтью, пусть и сквозь века, мог… изменить.
Нет, не спасти предка и тех, кого не смог защитить он – невозможно спасти давно умерших людей, от которых не осталось и следа…
Но что, что?
Подскажи мне – молил он, бесплотным духом паря между участниками схватки, замершими, как в остановленном кинокадре. Чего ты хочешь от меня, Первейший?
Но «колокольчики» в его душе молчали, ясно давая понять, насколько безвыходна эта ситуация – никакое чудо не остановит три острия нацеленных в живот беременной Лорелей, и еще четыре в грудь Поля Дюпре, так и не успевшего выхватить собственный меч.
остановят демонов и проклятья Лилит, в беспомощной ярости задравшей руку с Темной Материей вокруг пальцев.
– Волосы, – сказала вдруг Лорелей, повернув к нему голову.
Мэтью вздрогнул, чувствуя бегущие вниз по позвоночнику ледяные мурашки. С трудом проглотив слюну, спросил, не веря, что снова делает это – разговаривает с воспоминанием, заставляя его оживать и реагировать.
– Что?..
– У тебя есть мои волосы, – повторило воспоминание, для убедительности тряханув густой шевелюрой.
И Мэтью понял. В одно мгновение понял и осознал, как, а главное, какой ценой остановить весь этот кошмар, тянущийся сквозь века.
Но помогли ему не только слова, родившиеся в устах Лорелей за секунду до смерти.
Ему помог младенец – маленький шестимесячный зародыш, сквозь плоть материнской утробы воззвавший к нему тем самым, родным и ненавистным Зовом, который Мэтью помнил с детства, да и сейчас узнал бы даже во сне.
Зовом Первой Крови.