Страница 6 из 73
Я натягиваю на себя несколько слоёв одежды, чувствуя, как верхняя пуговица джинсов погружается в мягкую плоть на талии, кончики пальцев касаются сморщенной кожи, словно свежей рубцовой ткани. Я откидываю волосы назад, не глядя на свое отражение, наполняю термос кофе, запираю за собой дверь хижины и направляюсь обратно в деревню.
Я выезжаю на прибрежную дорогу и поворачиваю машину на север, к Каспару и ручью Джаг-Хэндл-Крик, любимому месту Хэпа для дневных походов. Когда мне было одиннадцать, Хэп и многие рейнджеры, с которыми он работал, объединились с местными активистами, чтобы защитить утесы от вырубки леса и застройки… и они победили. Наследие, которым гордился весь район. Хэпу было всего двадцать, когда он впервые начал работать в Лесной службе США, поднимаясь по служебной лестнице, пока не стал главным лесничим вскоре после того, как я переехала к ним. Под его надзором находились десятки рейнджеров и пятьдесят тысяч акров федеральной земли.
Он делал огромную, а иногда и опасную работу. Истории, которые он рассказывал, были полны несчастных случаев на охоте и туристов в отчаянном положении, посиневших и безжизненных подростков, вытащенных из расщелин и карьеров. Он знал, ЧТО агрессивный черный медведь может сделать с человеком, и что люди могут сделать друг с другом в этой необъятной вселенной.
За те восемь лет, что я прожила в Мендосино со Стрэтерами, я стала ученицей и напарницей Хэпа, его тенью. Сначала я не понимала, почему он хотел проводить со мной так много времени или почему они с Иден с самого начала взяли меня. Я уже проскочила через полдюжины домов, не задерживаясь. Почему же здесь должно быть по-другому? Мне потребовалось время и множество неудач, чтобы поверить, что Хэп и Иден были теми, кем казались на первый взгляд, — порядочными людьми, которые хотели быть добрыми, потому что могли. Я испытывала их и давила, пытаясь подтолкнуть к тому, чтобы они отослали меня, как это делали все остальные. Однажды я убежала из дому и спала в лесу, ожидая, что придёт Хэп и будет искать меня. Когда он меня нашёл, я думала, что он разозлится или будет сыт по горло моей чепухой, но… Он только посмотрел на меня, мокрую и грязную, дрожащую после ночи, проведенной на земле.
Провожая меня обратно к своему грузовику, он сказал:
— Если ты собираешься сбегать и оставаться одна, давай научим тебя правилам, благодаря которым ты сможешь за себя постоять.
— Я УЖЕ способна за себя постоять, — по привычке насупилась я.
— Тебе было нелегко. Я знаю это. Тебе пришлось быть жесткой, чтобы пройти через всё, но жесткость — это не то же самое, что сила, Анна.
Он словно посветил мне прямо в глаза, в ту щель в моем сердце, которую, как я думала, хорошо спрятала.
— Что ты имеешь в виду?
Мы добрались до грузовика и забрались внутрь. Он уселся за руль, не торопясь отвечать на мой вопрос. Наконец он повернулся ко мне и сказал:
— Линда рассказала нам, что случилось с твоей мамой, дорогая.
Линдой была миссис Стивенс, мой социальный работник. Все, что я могла сейчас сделать, это притвориться, что мне все равно, что он знает или не знает, и что он думает обо мне.
— И что?
— Я даже представить себе не могу, каково это было для ребенка твоего возраста. Честно. Это разбивает мне сердце.
Какие бы мысли ни были в моей голове, они вдруг исчезли, словно из шарика выпустили весь воздух. На автопилоте я медленно потянулась к дверной ручке.
Хэп заметил это и замер. Только его глаза двигались, и они, казалось, видели всё.
— Я не буду останавливать тебя, если ты захочешь убежать, но если ты рискнешь и останешься с нами, я могу научить тебя вещам, которые могут помочь тебе в жизни. Вещам, которые помогли мне в своё время. Как вести себя в лесу.
Не отрывая взгляда от переднего лобового стекла, от пыли над щетками стеклоочистителей, я пожала плечами, давая ему понять, что он не полностью завладел моим вниманием.
— Природа требует нашего уважения, Анна. У нее, конечно, есть жестокая сторона, но если ты сможешь выучить ее язык, то сможешь обрести покой и комфорт. Лучший вид лекарства, который я знаю.
— Мне неплохо и такой, какая я есть. — Я посмотрела ему в лицо, надеясь, что он начнёт возражать.
— Конечно, неплохо. А как насчет одного урока, прежде чем мы отправимся домой? Я могу научить тебя, как найти север. Самый простой урок.
Я хотела сказать «да», но это слово, не произносимое давным-давно, застряло и застыло, как шарик, посреди горла. Вместо этого я убрала руку с двери и положила ее на колени.
— Или расскажу об этом в следующий раз, — сказал он. — Это может подождать. Пойдем домой.
В ту ночь перед сном он дал мне книгу в тканом переплете под названием «Основы выживания в дикой природе». Я сунула ее в ящик прикроватной тумбочки, но снова достала, как только он вышел из комнаты, просматривая названия глав. «Сигналы». «Пропитание». «Убежище». «Узлы и плети». Я не спала всю ночь, поглощая ее страницу за страницей. Там были пошаговые инструкции по проверке съедобности растений и насекомых, установке ловушек, строительству убежищ для бродяг, ловле рыбы руками. Там была номенклатура карт и компасов, которые нужно было изучить, полевые ориентиры и особенности местности, разведение костра, личная защита, уход за ранами, адаптивность, преодоление стресса, переохлаждения и страха.
Я не понимала, почему меня привлекли эти страницы, по крайней мере, тогда, но они говорили со мной на самом глубоком уровне. Хэп был мудрым человеком. Он, должно быть, с самого начала догадался, что это будет способ поговорить со мной, как выживший с выжившим.
* * *
Заезжая на небольшую стоянку в начале тропы, я завязываю тяжелые ботинки на двойной узел, застегиваю молнию на куртке до подбородка и отправляюсь в путь, огибая главную тропу, чтобы следовать менее известным маршрутом к петле мыса. Через полмили я подхожу к густой кипарисовой роще и ныряю в узкий пролом между деревьями, держа одну руку перед лицом, чтобы не попасть в паутину; я знаю, что она там есть, хотя и не вижу её. Мои кончики пальцев становятся липкими, и время словно застывает. Мне снова десять или одиннадцать, и мне впервые показывают тайный путь в рощу.
«Круммхольц» — это слово для обозначения этого вида растительности я помню из одного из уроков Хэпа; немецкий термин, означающий «гнутая древесина». На протяжении многих десятилетий суровая погода придавала деревьям гротескные формы. Насыщенный солью северный ветер убивает кончики ветвей, заставляя их опускаться и скручиваться, устремляясь к земле, а не к небу. Они представляют собой живую схему адаптации, интеллекта и жизнестойкости природы. Они должны были погибнуть в подобных условиях, однако они растут.
В роще я чувствую внезапную острую боль по Хэпу. За всю красоту, которую он мне показал, и за уродство тоже. За то, как он снова и снова открывал мир, доверяя мне впустить его. Находясь здесь, я чувствую себя ближе к нему, и это намного ближе к ответам, за которыми я пришла, к тому, как я могла бы собрать себя воедино, как разрозненную, разбитую головоломку.
Я закрываю глаза, пытаясь удержать все это в неподвижности — слабый просеивающий свет и густой запах мха. Но в тот момент, когда я это делаю, возникает мысль, словно на затемненном киноэкране. Вспышка остаточного изображения, быстрая и темная. Это идеальное место, чтобы похоронить тело.
Кэмерон Кертис всплывает на поверхность моего сознания, как марево. Как кровь, покалывающая мои руки пульсацией, когда я сжимаю их. Большие карие глаза, которые познали трудные вещи. Упрямый, полный надежды изгиб ее рта и длинные темные волосы. Кажется, не имеет значения, что я подвела других, таких как она и я, на этом пути. Что, вероятно, уже слишком поздно. Она здесь.
Я почти спотыкаюсь, когда ныряю обратно через пролом на мыс, идя все быстрее и быстрее по пустой тропе, к краю обрыва, где ветер такой сильный, что почти сбивает меня с ног. Внизу четыре жирных баклана усаживаются на неровную черную скалу, их шеи прижаты к телу, как крюки. Прибой бушует вокруг них, взбивая пену. За их спинами виднеются черные и зеленоватые волны. Рыбацкая лодка подкатывается к вершине гребня, а затем падает вниз, словно с обрыва.