Русский Робинзон

— Я знаю, Василий, что ты не умеешь плавать, зато я плаваю мастерски. Поэтому дело наше не пропащее.

— А что вы один-то сделаете на той стороне?

— Правда; один я не в силах буду притащить дерево к озеру. Придется тебе, Василий, плыть со мной на тот берег.

— Рад бы, да Господь не сподобил.

— А если я поручусь, что переплывем невредимо?

— Не ручайтесь, Сергей Петрович. Мне стоит только лечь на зоду — пойду, как топор, ко дну.

— А вот увидишь. Только придется пожертвовать двумя овцами. А так как мясо их мы можем съесть, то какая же это жертва?

Василий вытаращил глаза от изумления. Однако он привык слушаться Лисицына и беспрекословно принялся резать овец и сдирал с них шкуру целиком, как это делают для бурдюков. Завязав крепко все отверстия, за исключением одного, служившего краном, они с помощью кузнечного меха наполнили шкуры воздухом, а потом крепко завязали и сами краны. Получились две воздушные подушки, не погружающиеся в воду.

Соединив эти подушки в нескольких местах ремнями, Лисицын лег между ними и доказал своему товарищу, что они превосходно держат тело на воде. Василий сперва попробовал плавать возле берега и наконец, уверившись в совершенной своей безопасности, переплыл озеро рядом с Лисицыным. Оба имели за спиной по топору и пиле.

В течение двух дней они сделали плот, на котором без труда перевезли скот и вещи, управляя вместо весел шестами.

Целую неделю путешественники двигались свободно, не встречая больших препятствий. Наконец, следуя по горному хребту, они приблизились к расселине неизмеримой глубины, имевшей в самом узком месте до десяти саженей ширины; обойти эту расселину оказалось невозможно. На этот раз и Лисицын опустил руки, угрюмо сел на камень, не находя никакого способа к переправе. Василий же, напротив, преспокойно уселся ужинать.

— Ты, вероятно, знаешь средство перелететь через эту проклятую расселину, — с досадой сказал Лисицын, наводя большую подзорную трубу на местность впереди. — Убей меня леший, если я что знаю, — отвечал Василий, продолжая спокойно есть.

— Что ж, нам придется повернуть назад? Не будь этой пропасти, мы спустились бы на равнину. На самом дальнем горизонте я не вижу более гор.

— Я от того покоен, Сергей Петрович, что надеюсь на вашу голову; не впервой приходится вам выручать нас.

— Что тут сделаешь? Пропасть очень широка…

— Это уж ваше дело — думать, а я человек темный.

— По-моему, Василий, нам остается только вернуться и перейти горы другим путем.

— Этак мы все лето проходим, а зимой по Амуру нам не дорога. Уж как хотите, а переправляться надобно здесь.

— Какой ты упрямый! Видишь же, нет возможности перейти через пропасть.

— Вестимо не перескочишь. А вы все же подумайте хорошенько…

Василий продолжал ужинать, не обнаруживая ни нетерпения, ни тревоги, а Лисицын подошел к самому краю пропасти, чтоб лучше ее осмотреть. Стены ее были почти отвесные и скалистые, с острыми выступами, не представляющие никакой возможности спустится на узкое дно, по которому во мраке клокотал бурный поток.

Весь следующий день Лисицын осматривал расселину на протяжении нескольких верст, но повсюду встречал ту же грозную неприступность. Самым узким местом оказался первоначальный пункт. Вернувшись только к ужину, совершенно измученный и недовольный своими поисками, Лисицын печально опустился на траву.

— Неужели вы ничего не придумали? — спросил Василий.

— Тут хоть год думай, ничего не придумаешь. Остается вернуться…

— Зачем ворочаться? Подумайте еще денек-другой — авось дело и сладится.

— Какой ты досадный, Василий! Сам придумывай переправу, а я отказываюсь.

— Полноте сердиться. Вы лучше у Бога разума попросите.

— Да что тут может сделать человеческий разум?

— Может, сделаем мост, удобный для прохода ну хотя бы пары волов с пустой арбой, а вещи мы и на руках перенесем.

— Мост? Ты с ума сошел, здесь крылья нужны.

— Нет, Сергей Петрович, придумайте мост. Для чего ж было учиться всякой заморской премудрости? Я в Питере слышал, за морем выдумали без лошадей ездить. Это похитрее моста будет. А я отосплюсь лучше, чтобы быть готовому к тяжелой работе.

Василий действительно спокойно улегся и заснул. В уме нашего героя еще ни разу не появлялась мысль о мосте. Василий дал ему новую идею, за которую Лисицын ухватился со всей энергией своего пылкого темперамента. Он всю ночь просидел возле расселины, чертя и делая вычисления, так что едва заметил величественный восход солнца. Наконец, усталый, бросился он на медвежью шкуру и крепко заснул. Василий с Петрушей подоили коров и успели плотно позавтракать, когда Лисицын проснулся.

— Что же, будет у нас мост? — спросил Василий.

— Будет! — отвечал Лисицын. — И этим мы обязаны тебе.

— Мне? Вот те на!

— Ты дал мне дельную мысль, и я приведу ее в исполнение. Товарищи дружно принялись за работу. Срубили три дерева,

из которых выпилили три бревна в семь саженей длиной и шести вершков в тонком конце. Вырыв три ровика перпендикулярно к краю расселины в два аршина глубиной и сведя их подошву на нет, погрузили в эти ровики бревна толстыми концами, так чтобы они наполовину своей длины были в земле, а другой половиной выдвигались над пропастью. Толстые концы бревен укрепили во рву сваями и засыпали землей, нагрузив сверху камнями. Выдавшиеся над пропастью концы бревен забрали поперечными тонкими бревнами. С края бревенчатого настила положили длинное тонкое бревно, касавшееся концом своим противоположного берега пропасти.

Василий, привычный к работе на высоте, смело переполз по дереву, но Лисицын, опасаясь головокружения, накинул на гладкое бревно свободную петлю из прочной веревки, другим концом которой обвязал себя в поясе. Если бы он свалился с бревна, то повис бы на веревке, собственной тяжестью заставив петлю скользить по гладкому бревну до другого края пропасти, где с помощью Василия мог бы взобраться на обрывистый берег. Однако и он переправился благополучно, хоть и зажмурившись от страха.

Устроив и с другой стороны звено моста, подобное первому, они легко положили через средний узкий пролет брусья и настлали по ним тонкие поперечные бревна. Для большей безопасности были устроены прочные перила.

На четвертый день после переправы через пропасть путешественники спустились на равнину, покрытую лесом, и распрощались с горами, а еще через два дня подошли к широкой и глубокой реке, имевшей направление на юг, следовательно к Амуру. Течение ее было быстрое, а вода необыкновенно прозрачна, так что волны, отражая лучи солнца, блестели, как брильянты. По этому сходству Лисицын в своем дневнике дал этой реке название Алмазная.

Выбрав поблизости берега поляну, удобную для водопоя, товарищи расположились здесь на отдых. Прежде всего они искренне возблагодарили Бога за счастливое окончание перехода через горы, потом занялись устройством шалаша, чтобы

укрыться от дождя и солнечного зноя. Июльские жары наступили во всей своей силе.

Василий взялся с помощью товарищей построить барку, удобную для путешествия по реке и поместительную для скота и тяжестей. Первый день посвятили отдыху, но Лисицын, привыкший в течение этого трудного пути к деятельности, не мог оставаться в праздности. Он отправился в ближайший лес на охоту. Пройдя около полуверсты, набрел на озеро, по которому плавали стаи гусей и уток — оправдывались уверения Василия в изобилии Приамурского края. Настреляв достаточно дичи, Сергей Петрович повесил убитых птиц на ветвях сосны и вошел в ущелье, образуемое двумя лесистыми кручами, по средине которого протекал узкой лентой серебристый ручеек.

Здесь глазам его представилось любопытное зрелище: две дикие кошки с красноватой шерстью, красиво оттушеванной темными поперечными полосами, ожесточенно дрались, а рядом лежал растерзанный котенок, другой же от испуга забился под камень. Озлобленные животные долго грызлись и царапались когтями, наконец, сцепившись, скатились в ближайшую расселину. Лисицын прихватил перепуганного котенка, надеясь сделать его ручным. Крошечный кот тут же, однако, выказал свою свирепую натуру, укусив и оцарапав руку спасителя. Несмотря на это, пленник был опущен в ягдташ, с осторожностью, чтобы не вырвался. Захватив по дороге дичь, Лисицын весело возвратился в шалаш.