Досадийский эксперимент

– Мне не знакома ваша гостья.

– Это Цейланг, слуга ящика.

Цейланг кивнула головой в знак согласия.

Когда-то коллега по Бюро рассказал Макки, как можно определить число смен партнеров в триаде, в которой участвовала самка: «Каждый новый партнер, прежде чем уйти, отгрызает небольшой кусочек кожи от челюстного кармана. Выглядит дефект, как маленькая оспинка».

Оба челюстных кармана женщины-урива были покрыты множеством таких оспинок. Макки кивнул ей – формально и почтительно, не желая нанести оскорбление. После этого он взглянул на синий ящик, которому она служила.

Макки и самому однажды довелось побывать слугой ящика. Именно тогда он начал понимать границы протокольных ритуалов. Говачинский термин для этого послушничества можно было перевести, как «сердце неуважения». Служение было первой ступенью на долгом пути к титулу легума. Старый говачин не ошибся: Макки, как один из очень немногих неговачинов, возведенных в ранг легума, то есть получивших право осуществлять правосудие в этой планетарной федерации, увидит ящик и поймет, что в нем находится. В ящике была маленькая коричневая книжка со страницами из вечного металла; нож, запятнанный кровью многих сознающих, засохшей на его черном лезвии; и, наконец, серый камень, покрытый сколами и царапинами от бесчисленных ударов по деревянному столу, которыми в течение многих тысячелетий сопровождалось вынесение приговоров в говачинских судах. Ящик и его содержимое символизировали все, что было таинственного, но реального в говачинском Законе. Книга была вечной, но не предназначалась для чтения и перечитывания – к ней следовало относиться, как к началу начал. Нож нес на себе кровавые следы судебных решений. Камень же служил символом земли – вечной субстанции, не имеющей ни начала, ни конца. Все вместе – ящик и его содержимое – представляли собой окно, сквозь которое можно было заглянуть в душу почитателей Лягушачьего Бога. И вот теперь говачины обучали урива для служения ящику.

Макки очень хотелось знать, почему говачины выбрали смертельно опасного урива, но он не осмелился спросить. Синий ящик – это совершенно другое дело. Он указывал на то, что здесь и сейчас без обиняков назовут планету, которая носит имя Досади. То, что обнаружило Бюро, сейчас станет достоянием практики говачинского Закона. Говачины предвидели действия Бюро, значит, их источники информации надежны. Вся обстановка в помещении говорила о том, как тщательно делают говачины любой свой выбор. Макки принял безмятежный вид и продолжил хранить молчание.

Однако старого говачина это не устроило. Он сказал:

– Однажды вы сильно удивили меня, Макки.

Это мог быть комплимент или упрек, трудно сказать. Даже если и комплимент, то, учитывая, что он исходил от говачина, он содержал бы оговорки, особенно в юридических вопросах. В случае ошибки Макки рисковал услышать финальную трубу судебной арены.

– Я помню, как вы выступали на вашем первом суде, – сказал говачин. – Заключались пари – девять и три десятых против трех и восьми десятых за то, что мы увидим вашу кровь. Но вы сумели показать, что вечная неряшливость есть цена свободы… Это был мастерский ход. Многие легумы прониклись к вам завистью. Ваши слова прошли сквозь кожу говачинского Закона и вонзились в его плоть. Одновременно вы развлекли нас. Великолепный прием.

До сих пор Макки даже не подозревал, что в том деле он вызвал удивление. Сложившиеся сейчас обстоятельства требовали от старого говачина предельной правдивости. Вспоминая тот первый случай, Макки попытался переосмыслить его в свете этого откровения. Он очень хорошо помнил то дело. Говачины обвинили Младшего магистра по имени Клодик в нарушении самых сокровенных клятв. Клодику вменялось в вину освобождение тридцати одного говачина от верности говачинскому Закону с тем, чтобы они смогли работать на БюСаб. Несчастный обвинитель, любимый многими легум Пиргутуд, очень хотел занять должность Клодика и сделал большую ошибку, выступив с прямыми обвинениями. Макки же счел, что лучшим выбором была бы попытка дискредитировать юридическую структуру, которая привлекла Клодика к ответственности. Это сместило бы судебное решение в область общественного голосования, и не было никакого сомнения, что осуждение Клодика на смерть прибавило бы ему популярности. Увидев эту возможность, Макки атаковал обвинителя, окрестив его ярым приверженцем традиций и поборником старого закона. Победа тогда далась ему сравнительно легко.

Однако когда дело дошло до ножа, Макки заколебался. Продажа Пиргутуда его же братьям по филуму не обсуждалась. Бюро были нужны легумы неговачины – это было нужно всей неговачинской части вселенной. Остальные немногие неговачинские легумы были мертвы, и смерть настигала их на судебной арене. Вражда к говачинским планетам усиливалась – одно подозрение влекло за собой следующее.

Пиргутуд должен был принять смерть традиционным, формальным способом. Вероятно, он понимал это лучше, чем Макки. Пиргутуд, как того требовал обычай, обнажил область сердца рядом с желудком и закинул руки за голову. Этот жест помогал палачу нанести точный удар.

Уроки анатомии и практические занятия с куклами здорово помогли Макки.

«Непосредственно слева от круга желудка представь себе маленький треугольник с вершиной, расположенной в центре круга, и основанием на уровне нижней части желудочного круга. Удар надо нанести в нижний наружный угол треугольника, по направлению слегка вверх и к срединной линии».

Единственное удовлетворение, полученное Макки, состояло в том, что Пиргутуд умер мгновенно после первого же удара. Макки не вошел в историю говачинского правосудия как жестокий палач.

Что могло в том процессе с кровавым финалом удивить и позабавить говачинов? Возможный ответ наполнил сердце Макки острым ощущением опасности.

Говачинов позабавило то, что они составили обо мне неверное суждение! Но я сам сделал так, что подобное суждение возникло. И именно это их развеселило!

Вежливо подождав, пока Макки переварит услышанное, старый говачин продолжил:

– Я ставил против вас, Макки. Это было пари, вы же понимаете? Тем не менее вы восхитили меня. Вы впечатлили нас своей победой, ведь тот случай сделал бы честь самым лучшим из нас. Конечно, в этом и состоит главная цель Закона: испытывать качества тех, кто находится на его службе. Теперь скажите мне, что вы надеялись найти здесь, на Тандалуре, когда откликнулись на наш зов?

Внезапная смена темы почти застигла Макки врасплох.

Я слишком давно не был в гостях у говачинов, подумал он. Да, здесь нельзя расслабляться ни на секунду.

Он почти физически ощутил опасность: если он утратит чувство ритма в этом помещении, то и он сам, и целая планета падут по решению говачинов. В цивилизации, где правила бал судебная арена, где не гнушались жертвоприношениями, было возможно все что угодно. Свой ответ Макки тщательно обдумал и взвесил, понимая, что балансирует на грани жизни и смерти.

– Да, вы меня вызвали, это правда, но я приехал по официальному поручению моей организации, Бюро Саботажа. Меня заботит главным образом миссия и ее результаты, которых ожидает Бюро.

– Но это значит, что вы находитесь в трудном положении, ибо вы, как легум говачинского суда, являетесь объектом нашей юрисдикции и должны подчиняться нашим требованиям. Вы узнаете меня?

Не было никаких сомнений, что это магистр, главный оратор Бегущих. Он уцелел в условиях одной из самых жестоких традиций во всей сознающей вселенной. Его способности и возможности были устрашающими, и он находился на родной почве, в родных стенах. Макки прибегнул к осторожности:

– По прибытии мне было сказано явиться сюда в назначенное время. Это единственное, что мне известно.

Любая мелочь может теперь кардинально изменить ход событий.

Это был ход доказательств у говачинов. Ответ Макки накладывал юридические обязательства на спрашивающего.

Руки старого говачина сжались в кулаки от удовольствия. Старик испытывал истинное наслаждение от того высшего артистизма, до которого поднялось их словесное соперничество. Возникла пауза, в течение которой Цейланг подтянула мантию и подошла еще ближе к вращающемуся столу. Магистр едва заметно шевельнулся и сказал: