Страница 3 из 63
Когда я вошел в прихожую из бетона, за мной захлопнулась дверь, создавая эхо по всему помещению. Потом сделал глубокий вдох, наполняя нос ароматом смерти. Это был единственный запах, который я тут чувствовал. Я так привык к нему, что даже скучал, пока возвращался из Штатов.
И вот, я стою дома в Венесуэле, заполняя ту самую пустоту.
И мне хочется еще.
Я проверил четыре засова, убедился, что они все на месте, и направился к блоку камер. Всякий раз возвращаясь в тюрьму, я делал одно и то же. Слушал каждого из заключенных и искал то, что хотел услышать больше всего.
Как только нашел источник, я наклонился к решетке в камере заключенного и прошептал:
— Кричи для меня.
Он уже много раз проделывал это для меня. Но я хотел услышать больше.
Он не ответил, поэтому я повторил на испанском:
— Grítame.
Видимо, до него дошло, потому что он протянул руки к решетке, прижался к ней лицом и закричал. Пронзительно. Пронизывающе. Неистово.
Так, как я хотел.
Так, как мне было нужно.
Закрыв глаза, я вспомнил тот момент, когда впервые услышал этот звук.
***
Под действием «Амбиена» и «Валиума» я понял, что брожу в блоке, где расположены камеры. Нет смысла оставаться в своей комнате. Я спал всего три часа, и знал, что больше не смогу заснуть. Наркотики не так хорошо сработали. Но, по крайней мере, они вообще сработали. Чего нельзя сказать о других препаратах: ни о травке, которую я курил, ни о водке, которую пил. Только таблетки, и в больших количествах.
Но так было не всегда.
Жизнь была хороша довольно долгое время.
И когда она стала другой, я подсел на таблетки.
Я причинял боль.
Обманывал.
Я хотел пытать и убивать, но по совершенно иной причине, чем раньше.
Все утратило свою яркость. Я больше не различал цвета. Не чувствовал тепла, особенно в сердце. Еда потеряла вкус, все пахло дерьмом, и единственное время, когда я хоть что-то чувствовал, это когда цыпочки облизывали мой член. Никакого секса, только минет, хотя и этого иногда было слишком много.
Единственное чувство, которое усилилось, был слух. Я слышал так много, будто все орут в рупор прямо мне в уши.
Мне казалось, что я постоянно ищу источник звука. И не знал почему. Только знал, что не могу найти подходящий.
В тюремном корпусе было огромное количество звуков: удары по металлическим решеткам и бетону, блевотина, сливающаяся в туалет, звуки того, как заключенные ссут на стены.
Но, когда спускался сюда вниз, я слышал один единственный звук, который пробивался сквозь мое затуманенное сознание. Мои ноги несли меня к нему. Звук исходил из тюремной камеры девушки. Она не кричала имена людей, которых любила, не выкрикивала свои последние желания. Она кричала, будто боролась за что-то.
Будто этот крик, который выходил из ее рта, смог бы что-то изменить.
Будто мог спасти ее.
Я упал на колени на полпути к двери ее камеры. Казалось, будто миллионы электрических разрядов прошли по моему телу. Из-за этого мои ноги отказывались двигаться дальше, поэтому я пополз по бетону, и, добравшись до ее камеры, развернулся и прислонился к ней спиной.
Я вдохнул.
И слушал.
И снова вдохнул.
Это был самый совершенный охуительный звук, который я когда-либо слышал.
Он наполнил меня.
Заставил снова чувствовать.
Заставил меня хотеть выбраться из этой тьмы. Это было лучшее, что происходило со мной за долгое время. Потому что какое-то время я не жил. Я даже не дышал. Просто существовал в этой тюрьме.
Кричи для меня.
Будто услышав меня, она стала кричать громче, и я начал чувствовать еще больше. Это заставило мое тело снова двигаться, и, почувствовав покалывание конечностей, я понял, что смогу снова ходить, если хорошенько попытаюсь.
Кричи для меня.
Но я не хотел уходить. Вообще двигаться не хотел. Хотел только сидеть здесь и слушать ее крики. Я хотел укрыться этой «музыкой», словно одеялом, и позволить этим воплям отчаяния заполнить меня полностью.
Но в результате она сорвала свой голос, и наступила тишина.
Поднявшись с пола, я вернулся в свою комнату. Когда я лег на кровать и закрыл глаза, я проспал два дня. Я не видел снов. Я не просыпался каждые несколько часов, ворочаясь в постели, откидывая прочь одеяло, закидываясь еще большим количеством «Амбиена».
Я спал, не издавая каких-либо звуков.
И больше не закидывался этими таблетками.
***
Я слушал крики еще несколько часов, позволяя им наполнить мое тело, как будто оно было жидким. Затем пошел к офису, где надеялся найти парней. Сторона тюрьмы, куда я направлялся, называлась Глаза. Это было место, где охранники — Шэнк, Диего и я — тусовались, и куда «чистильщики», наши помощники, приходили узнавать приказы. Они делали уборку, хоронили людей, в общем, всю грязную работу.
Я набрал шестизначный код на панели, и стал ждать, пока дверь откроется.
— Здорово, что ты вернулся, брат, — сказал Диего. Он встал из-за главного стола и хлопнул меня по плечу в знак приветствия.
— Хорошо быть дома.
Была ли это чертова правда? А правда была в том, что больше всего я скучал по крикам.
— Отымел какую-нибудь классную киску, пока отсутствовал?
Несколько мотков веревки были намотаны между рукой Диего и его бицепсом, и это наводило меня на мысль, что он готовится пойти в одну из камер, к заключенной. Сначала он свяжет ей руки, затем намотает веревку вокруг каждой сиськи, протянет веревку через центр ее пупка, между губ киски, и затем обратно, к рукам. Его фирменное связывание.
— Получил много минетов, — сказал я и потянулся рукой к яйцам, перекатывая их с ладони.
— Это мой мальчик, — сказал Шэнк, стоя с противоположной стороны стола. Он протянул свободную руку, которой не держал Демона — его крысу, которую он везде с собой таскал, — и пожал мою руку, ту, что не была занята яйцами. — Одна телочка или…
— Две, — ответил я.
— Гони деньги, сукин сын, — сказал Шэнк Диего.
Диего покопался в своем кармане и протянул Шэнку сотку.
— Я ставил на одну телочку. Шэнк поставил на двоих.
— Я немного разочарован, что ни один из вас не поставил на трех.
— Это был твой первый заплыв, — сказал Диего. — В следующий раз я поставлю на четверых.
— На пятерых, — сказал Шэнк.
Я скрестил руки на груди.
— Господи, надеюсь, мне не придется проходить через такое количество телок, чтобы найти ту, кто действительно хорошо умеет сосать.
— Ничего, справишься, — сказал Шэнк. — Уверен, что твой член не откажется от больших нагрузок.
Черт, классно было вернуться к парням.
Я знаю Диего уже не меньше пятнадцати лет. Мы вместе ходили в старшую школу и выросли в одном районе. Шэнк был моим лучшим другом с девяти лет. Мы были практически братьями и прожили вместе более половины моей жизни. Когда моя мать исчезла, оставив двенадцатилетнего ребенка на произвол судьбы, меня забрал Бонд, отец Шэнка. Я жил у них, пока не закончил среднюю школу.
— Когда собираешься снова вернуться в Штаты? — спросил Диего.
Время отгулов распределялось между нами тремя, и количество свободных дней зависело от количества заключенных. Когда у нас выходило больше, чем несколько дней подряд, они оба обычно уезжали в Штаты. Я же оставался на острове Маргарита — недалеко от побережья Каракаса — острове, где мы построили тюрьму. Последняя поездка в Майами была моей первой поездкой за последнее время.
— На следующей неделе, — начал Диего, — собираюсь немного поохотиться, а остальное время буду трахаться и валяться на пляже.