Змеиный крест

— Я так понимаю, директор Син ждет тебя вот тут, — с сомнением сказала Хелки, указывая на узкую черную дверь. — Ну, других дверей тут нет, а он сказал, что наверху.

Дверь и правда отличалась от тех, что девушки могли рассмотреть на других этажах — резных, красного и светлого дерева. Хелки осмотрела простое полотно без заклепок и узоров и неуверенно взялась за ручку-кольцо, намереваясь постучать.

Не успела она этого сделать, как дверь беззвучно отворилась. За ней стоял очень высокий мужчина довольно необычной внешности, таких Алана не видела даже среди гостей мастера Оливера. Длинные седые волосы директора были убраны в простой тугой узел на темени, что делало его еще выше, а спокойный взгляд синих как сапфиры глаз заставил обеих девушек окаменеть. Директор Син кивнул Хелки и показал ей на лестницу вниз. Хелки поклонилась и мигом ретировалась, Алана только моргнула — и подруги уже не было. Несколько секунд спустя копна ее золотых локонов мелькнула в самом низу.

— Здравствуйте, директор Син, — вежливо поклонилась Алана, сгибая непослушную спину.

— Здравствуй, — ответил он просто. — Проходи.

Внутри его кабинета не было россыпи артефактов или еще каких-то чудес, на описания которых так надеялась Хелки. Алана исподволь осмотрелась, стараясь не очень вертеть головой, и была даже разочарована. После всех чудес лестницы она готова была увидеть что-то по-настоящему необычное, но большой кабинет с высокими окнами был практически пуст. Кресло с жесткой спинкой, несколько стеллажей с книгами до самого потолка и два стола — у кресла и у стеллажей. Окна были не витражными, а прозрачными, и через них виднелось только серое небо с полоской леса под ним.

— Тебя зовут Вила? Жена Ласа?

— Вдова Ласа, — поправила его Алана. — Он умер до моего отъезда.

Директор Син не предложил ей присесть, но и сам не сел. Он неторопливо подошел к одному из столов, взял с него какие-то бумаги и молча протянул ее Алане.

— Я в затруднительном положении. Прочитай.

Алана развернула лист и с неверием уставилась на прыгающие от волнения строчки:

«Со всем почтением приветствую вас, директория Приюта Тайного знания.

У вас, насколько мне известно, уже почти месяц кухаркой служит Вила, жена Ласа. Однако Вила жена Ласа не может быть в Приюте. Единственная, кто мог рискнуть прийти в Приют под ее именем — ее дочь, Алана. Алана является чрезвычайно ценным свидетелем нападения на Голденеров, и должна быть представлена императору до конца осени. Прошу разрешить визит в академию с целью опознать и забрать ее.

С письмом посылаю ее портрет.

Жду вашего ответа в самое ближайшее время.

Леди Юория Карион».

Алана пробежала глазами письмо еще раз, но смысл его от этого не изменился. Слова дрожали. «Под ее именем». Она чуть сдвинула лист, глядя на второй — искусно нарисованный кусочек лица безусловно принадлежал ей. Она снова сложила листы так, чтобы портрета было не видно, будто Син мог его не видеть. Директор стоял за спиной Аланы и молчал. Тишина звенела.

Алане стало нечем дышать, и она схватилась за амулет, практически выдирая его через ворот платья. Директор Син не мешал ей, и лишь отстраненно наблюдал, как девушка осела на пол, сжимая змеиный крест до крови на пальцах.

— Пожалуйста, успокойся, — сказал он своим бесцветным голосом, и Алана почти не расслышала его слов. — Я не собираюсь отдавать тебя Юории Карион.

— Что вы теперь со мной сделаете? — спросила его Алана, не веря, что решилась задать такой вопрос.

Директор неожиданно присел и положил руку ей на плечо, что-то прошептал, и паника отступила, оставив за собой лишь след какого-то отдаленного, будто не принадлежавшего ей, животного ужаса.

— Дай мне посмотреть на твой амулет.

— Нет, пожалуйста, — попросила она его глухо, не представляя, как может расстаться с единственным, что, как ей казалось, удерживает ее от падения в бездну. — Пожалуйста, не забирайте его! Он мамин. Это все, что у меня есть!

— Я не заберу его.

Алана неверяще смотрела на свою руку: амулета в ней не было, остались лишь его очертания на влажной от пота и крови ладони. Директор Син поднес ее главную ценность к глазам. Кожаный шнурок бел цел, мужчина держал его двумя пальцами, поворачивая крест перед своим лицом то одной стороной, то другой. Алана поднялась. Ее амулет подрагивал в чужих руках, и глаза болели от непонятно откуда взявшегося света. Вдруг шнурок порвался, вспыхнув искрой, и крест со звоном опустился на стол и застыл, от удара почему-то не подпрыгнув на гладкой поверхности. Директор Син не стал его ловить, лишь покачав головой.

— Подожди меня здесь, — все так же спокойно сказал он. — Мне нужно кое-кого позвать.

Дверь за ним захлопнулась, и Алана осталась одна.

Он не отдаст ее Юории, да. Он убьет ее за подмену. Он пошел за палачом?

Алана в каком-то помутнении схватила амулет и снова сжала его до боли. А потом нащупала в кармане фартука керамическое кольцо.

Портал открылся в Серые земли.

25. Олеар

Герцог Даор Карион редко задерживался в замке. Он не любил праздности и опьянения, не предавался многодневным развлечениям. Жизнь самого влиятельного правителя в Империи состояла из войны, исследований, самосовершенствования. Никто из малочисленных слуг, помогавших, но не живших в Обсидиановом замке, не мог назвать своего господина привыкшим почивать на лаврах, какую бы новую политическую или военную высоту он ни брал. Герцог всегда был холоден, спокоен и непоколебим в решениях, которые принимал, какими бы жестокими они ни были. Слуги шепотом передавали друг другу невероятные истории, касавшиеся его необычного везения, и суеверно говорили, что черного герцога не может взять ни меч, ни яд, ни магия. Знатные семьи черных земель тоже шептались о его нечеловеческой природе.

Большинство представителей знати считало его шепчущим, но, казалось, никто не был уверен. Однажды синий герцог озвучил Олеару причину этой неуверенности: никто никогда не слышал, как Даор Карион творит заклинания. Олеар чуть не рассмеялся в лицо наивному мужчине: Даору Кариону никогда не нужны были слова, чтобы творить даже самую могущественную магию.

Черного герцога боялись и любили. Ему пытались подражать молодые маркизы и бароны; и женщины, желавшие и боявшиеся оказаться с Даором Карионом на расстоянии нескольких шагов, смеялись над этими нелепыми карикатурами, втайне мечтая об оригинале. Герцогу был чужд мрачный пафос, который так любили мелкие именитые семьи, в его действиях, при всей сложности мотивов, не было вычурности и самолюбования. Ни с кем он не делился планами, ни с кем не обсуждал крупные триумфы. Множество и мужчин, и женщин хотели оказаться подле него, чтобы научиться и перенять хотя бы часть его изощренной рассудительности, но он мало кого приближал к себе.

Олеар по-настоящему ценил исключительность своего положения.

Личная стража герцога не менялась десятками лет, не старея и не подвергаясь болезням, и поговаривали, что герцог сковал их всех кровавой клятвой, не предусматривавшей смерть. Однако и самые доверенные его слуги не могли похвастаться тем, что были в курсе хотя бы сотой части планов повелителя, но знали точно: за разглашение и крох сведений, как и за неповиновение, Даор Карион карал всегда одинаково — смертью. Поэтому когда черный герцог пропадал неделями, никому и в голову не приходило не только болтать об этом, но и задаваться вопросом, что именно он делает и вернется ли он. Герцог всегда возвращался.

— Господин, — поклонился Олеар, которому герцог Даор, как обычно, доверил порядок в Обсидиановом замке на время своего отсутствия. — Что я должен делать?

— То же, что и всегда, — ответил герцог, не оборачиваясь.

Олеар покорно принял из его рук ключ от библиотеки, и без промедления прижал его к груди. Ключ вплавился в его тело, как раскаленный нож в масло, Олеар подавил стон и снова поклонился. Теперь глубоко за ребрами горело свидетельство расположения повелителя, и Олеар был счастлив, что смог быть полезным.