Страница 9 из 11
— Но, — говорю я, откашлявшись, — вы так хорошо подготовили его, майор… вы были ему таким хорошим учителем… что на первых порах ему будет совсем легко. И к тому же он такой смышленый, что скоро завоюет себе место в первом ряду…
— Второго такого мальчика, — говорит майор, посапывая, — нет на земле.
— Верно вы говорите, майор, и не годится нам из чистого себялюбия и ради самих себя мешать ему сделаться красой и гордостью любого общества, в которое он войдет, а быть может, даже стать великим человеком, правда, майор? Когда я свое отработаю, он получит мои маленькие сбережения (потому что в нем вся моя жизнь), и мы должны помочь ему сделаться разумным человеком и добрым человеком, правда, майор?
— Мадам, — говорит майор, встав с места, — Джемми Джекмен оказался более старым дурнем, чем я думал, а вы его пристыдили. Вы совершенно правы, мадам. Вы вполне и неоспоримо правы… С вашего разрешения я пойду прогуляться.
Итак, майор ушел, а Джемми был дома, и я увела мальчика сюда, в свою комнатку, поставила его перед своим креслом, погладила его кудри — точь-в-точь такие, как у матери, — и начала говорить с ним серьезно и ласково. Я напомнила своему любимчику, что ему уже десятый год, и сказала ему насчет его жизненного пути почти то же самое, что говорила майору, а потом объявила, что теперь нам нужно расстаться, но тут невольно умолкла, потому что увидела вдруг памятные мне дрожащие губки, и это так живо воскресило былые времена! Но он был очень мужественный и скоро справился с собой и так серьезно говорит мне сквозь слезы, кивая головкой:
— Я понимаю, бабушка… я знаю, что так надо, бабушка… продолжайте, бабушка, не бойтесь за меня.
А когда я высказала все, что было у меня на душе, он обратил ко мне свое ясное, открытое личико и говорит слегка прерывающимся голосом:
— Вот увидите, бабушка, я вырасту большой и сделаю все, чтобы доказать вам свою благодарность и любовь… а если вырасту не таким, как вам хочется… нет, надеюсь, что вырасту таким… а не то я умру.
Тут он сел подле меня, а я принялась рассказывать ему про школу, которую мне горячо рекомендовали, — где она находится, сколько там воспитанников и в какие игры они, как я слышала, играют и сколько времени продолжаются каникулы, а он слушал все это внимательно и спокойно. И вот, наконец, он говорит:
— А теперь, милая бабушка, позвольте мне стать на колени здесь, где я привык читать молитвы, позвольте мне только на минутку спрятать лицо в вашем платье и поплакать, потому что вы были для меня лучше отца… лучше матери… братьев, сестер и друзей!..
Ну, он поплакал, и я тоже, и нам обоим полегчало.
С того времени он крепко держал свое слово, всегда был весел, послушен, и даже когда мы с майором повезли его в Линкольншир, он был самый веселый из всей нашей компании, что, впрочем, очень естественно, но он, право же, был веселый и оживлял нас, и только когда дело дошло до последнего прощанья, он сказал, печально глядя на меня: «Ведь вы не хотите, чтобы я очень грустил, правда, бабушка?» И когда я ответила: «Нет, милый, боже сохрани!» — он сказал: «Это хорошо!» — и убежал прочь.
Но теперь, когда мальчика уже не было в меблированных комнатах, майор постоянно пребывал в унынии. Даже все жильцы заметили, что майор приуныл. Теперь уже не казалось, как прежде, что он довольно высок ростом, и если, начищая свои сапоги, он хоть капельку интересовался этим занятием, и то уже было хорошо.
Как-то раз вечером майор пришел в мою комнатку выпить чашку чаю, покушать гренков с маслом и прочитать последнее письмо Джемми, полученное в тот день (письмо принес тот же самый почтальон, и он успел состариться, пока разносил почту), и видя, что письмо немного оживило майора, я и говорю ему:
— Майор, не надо унывать.
Майор покачал головой.
— Джемми Джекмен, мадам, — говорит он с глубоким вздохом, — оказался более старым дурнем, чем я думал.
— От уныния не помолодеешь, майор.
— Дорогая моя миссис Лиррипер, — говорит майор, — можно ли помолодеть от чего бы то ни было?
Чувствуя, что майор берет надо мною верх, я переменила тему.
— Тринадцать лет! Тринадцать лет! Сколько жильцов въехало и выехало за те тринадцать лет, что вы прожили в диванной, майор!
— Ха! — говорит майор, оживляясь. — Много, мадам, много.
— И, кажется, вы со всеми были в хороших отношениях?
— Как правило (за некоторыми исключениями, ибо нет правил без исключений), как правило, дорогая моя миссис Лиррипер, — говорит майор, — я имел честь быть с ними знакомым, а нередко и пользоваться их доверием.
Пока я наблюдала за майором, который опустил седую голову, погладил черные усы и снова предался унынию, одна мысль, которая, наверное, искала, куда бы ей приткнуться, каким-то образом попала в мою старую башку, извините за выражение.
— Стены моих меблированных комнат, — говорю я небрежным тоном (потому что, видите ли, душенька, когда человек в унынии, говорить с ним напрямик бесполезно), — стены моих меблированных комнат могли бы много чего порассказать, если б умели говорить.
Майор не пошевельнулся и слова не вымолвил, но я видела, как он плечами — да, душенька, именно плечами! — прислушивался к моим словам. Я своими глазами видела, что плечи его были потрясены этими словами.
— Наш милый мальчик всегда любил сказки, — продолжала я, словно говоря сама с собой. — И, мне кажется, этот дом — его родной дом — мог бы когда-нибудь написать для него две-три сказки.
Плечи у майора опустились, дернулись, и голова его выскочила из воротничка. С тех самых пор как Джемми уехал в школу, я не видела, чтобы голова майора так выскакивала из воротничка.
— Нет спору, что в промежутках между дружескими партиями в криббедж и прочие карточные игры, дорогая моя мадам, — говорит майор, — а также потягивая из того сосуда, который во времена моей юности, во дни незрелости Джемми Джекмена, назывался круговой чашей, я обменивался многими воспоминаниями с вашими жильцами.
На это я заметила — и, сознаюсь, с самой определенной и лукавой целью:
— Жаль, что наш милый мальчик не слышал этих воспоминаний!
— Вы это серьезно говорите, мадам? — спрашивает майор, вздрогнув и повернувшись ко мне.
— Почему же нет, майор?
— Мадам, — говорит майор, завернув один обшлаг, — я запишу все это для него.
— Ага! Теперь вы заговорили! — восклицаю я, радостно всплеснув руками. — Теперь вы перестанете унывать, майор!
— Начиная с сегодняшнего дня и до моих каникул, то есть каникул нашего милого мальчика, — говорит майор, завернув другой обшлаг, — можно многое сделать по этой части.
— Не сомневаюсь, майор, потому что вы человек умный и много чего повидали на своем веку.
— Я начну, — сказал майор и опять стал как будто выше ростом, — я начну завтра.
И вот, душенька, майор за три дня сделался другим человеком, а через неделю снова стал, самим собой и все писал, и писал, и писал, а перо его скребло, словно крысы за стенной панелью, и не могу уж вам сказать, то ли у него много нашлось о чем вспомнить, то ли он сочинял романы, но все, что он написал, лежит в левом, застекленном отделении книжного шкафчика, который стоит прямо позади вас.
Глава II О том, как диванная добавила несколько слов
Имею честь представиться: моя фамилия Джекмен. Я горд, что имя мое сохранится для потомства благодаря самому замечательному мальчику на свете (его зовут Джемми Джекмен Лиррипер) и благодаря моему достойнейшему и высокочтимейшему другу миссис Эмме Лиррипер, проживающей в доме номер восемьдесят один по Норфолк-стрит, Стрэнд, в графстве Мидлсекс, в Соединенном Королевстве Великобритании и Ирландии.
Не моему перу описать тот восторг, с каким встретили мы нашего дорогого и необыкновенно замечательного мальчика по его прибытии на первые его рождественские каникулы. Достаточно будет отметить, что, когда он влетел в дом с двумя великолепными наградами (за арифметику и примерное поведение), мы с миссис Лиррипер в волнении обняли его и немедленно повели в театр, где все трое получили восхитительное удовольствие.