Светские манеры

– Какие еще будут указания? – спросила Мария, продолжая черкать в блокноте.

– Да. Обязательно направьте приглашение миссис Стайвезант Фиш.

– Вы приглашаете Мэйми? – в ужасе вскричал Уорд, налегая на трость. – Но Стайвезант Фиш сколотил свое состояние на железных дорогах. Если вы пригласите Мэйми, обратного хода уже не будет. Вы официально откроете ей дорогу в высшее общество.

– Пусть она лучше будет в высшем обществе, чем по другую сторону. Я не желаю нанимать симфонический оркестр Академии и их приму-сопрано каждый раз, когда Мэйми вздумается устроить вечеринку.

Глава 2

«Первый ежегодный пикник миссис Стайвезант Фиш откладывается до особого уведомления». Альва сидела за столом в малой столовой и рассматривала витиеватый каллиграфический почерк – выпуклые буквы, написанные черными чернилами на плотной писчей бумаге. Она перевернула открытку, словно надеялась на обороте найти объяснение. Это было единственное приличное приглашение за весь ньюпортский сезон, и его только что аннулировали.

Альва бросила записку Мэйми на стол, затем смела ее на пол и побрела по длинному коридору, где висели в ряд портреты – три поколения суровых мужчин, с усами и бакенбардами, из рода Вандербильтов. По мнению Альвы, Вилли Кей, чей портрет висел в конце, был самым красивым из них всех. Пожалуй, самым красивым из всех мужчин, которых она когда-либо встречала.

Она понятия не имела, кто он такой, когда впервые увидела его, издалека, на поле Вестчестерского поло-клуба. Этот вид спорта только-только появился в Штатах, и Альва прежде на его матчах никогда не бывала, правил не понимала, но это было неважно. Атлетически сложенный мужчина с волнистыми темными волосами пленил ее воображение. Скача по полю, он сильным ударом клюшки послал деревянный мяч в ворота соперника. С трибун послышались одобрительные возгласы, и Альва встала, но не для того, чтобы поаплодировать: ей хотелось получше его рассмотреть. Она упросила Консуэло Иснага, свою единственную подругу детства, познакомить ее с ним. С близи он показался ей еще более красивым. Вскоре Альва и сама убедилась, насколько верно выражение «противоположности притягиваются». Она была натурой глубокой, он – легкомысленным. Она была бедна, он – богат. Консуэло невзначай упомянула, что дед Вилли, Командор, был мультимиллионером.

Альва продолжала бродить по коттеджу Вандербильтов (у семьи таких домов было целых три), где они с Вилли жили в период того светского сезона. Ей было непонятно, почему столь роскошный особняк называют коттеджем. Абсурд. Коттедж с девятнадцатью комнатами. Все как одна убраны в различных вариациях тех же сочно-зеленых, бледно-желтых и мягких коричневых тонов, что и комнаты в их городских домах. На мгновение Альва забылась, с восхищением созерцая амарантовую обшивку стен в малой гостиной, люстру с подвесками из флорентийского стекла в столовой, перила лестницы, инкрустированные жемчугом. В распахнутые стеклянные двери струились морской воздух и солнечный свет, омывавший золотистым сиянием гостиную в конце коридора. Альва остановилась и, прислонившись к колонне с каннелюрами, снова задумалась обо всех ньюпортских приемах, на которые ее не пригласили, в том числе на пикник миссис Астор.

Не впервой ей было оставаться «за бортом», но ее это каждый раз заставало врасплох: она вздрагивала, будто прикоснулась к огню. Альва рассчитывала, что бракосочетание с Уильямом Киссамом Вандербильтом решит эту проблему, что деньги его семьи вознесут ее на первую строчку в любом списке гостей. Как выяснилось, она глубоко заблуждалась.

Вилли Кей, как она ласково называла мужа, вместе с Джеймсом Ван Аленом находился на полигоне для стрельбы из лука. Поблизости никого не было, даже прислуги. Стиль жизни Вандербильтов, их вкусы, которые отличало стремление к чрезмерности, для Альвы все еще были относительно внове: за один стул они готовы были отдать сумму, превосходящую годовой доход многих семей. А то и больше. Альву кольнуло чувство вины. Постепенно она привыкала к комфорту, что обеспечивало богатство, нежилась в роскоши, как в благоухающей горячей ванне. И все же, думала она, этот дом слишком большой для двух человек и их прислуги. Когда рядом никого не было, Альву окружала тишина, а она плохо переносила одиночество. С самого детства она без всякого стеснения жаждала присутствия публики, хотя бы в составе одного человека: не могла обходиться без слушателей, без чужого внимания. В доме без Вилли было ужасно тоскливо. Жаль, что сестры отказались к ней приехать. Упрямые, они остались в Нью-Йорке, заявив, что их воротит от пышности Ньюпорта.

Альве почудилось, будто она слышит внизу чьи-то шаги, но оказалось, что это океанский бриз захлопнул дверь на террасу. Она вернулась в малую столовую, взяла газету, которую уже пролистали мужчины. Сняв новые суконные туфли, положила голые ноги на стул, где обычно сидел Вилли, и принялась читать «Ньюпорт дейли ньюс», рассеянно накручивая на палец прядь своих рыжих волос. Альва знала, что теперь она леди, и ей не пристало совать нос в газету и теребить волосы, но ведь нужно же как-то скоротать время.

Она взяла ломтик тоста, густо намазанного сливочным маслом и малиновым джемом, но, стоило откусить от него, как лицо от подбородка до виска пронзила острая боль. Значит, она опять скрипела зубами во сне. Ее новая привычка. Порой по утрам она слышала, как щелкает челюстная кость каждый раз, когда она открывает рот. Но сейчас приятный вкус затмил боль. Джем был безумно ароматный, масло – как густые сливки, а тост воздушный и хрустящий – не то что плотный пресный ржаной хлеб, который она и ее семья ели на завтрак, обед и ужин просто для того, чтобы набить животы. На некоторые продукты Альва до сих пор не могла смотреть. К ним относились кукурузная мука, бобы, капуста и картофель. Они составляли основу ее питания на протяжении шести лет и все еще живо напоминали ей о поре ее полуголодного существования.

До того как стать Альвой Вандербильт, она была Альвой Смит, проживавшей в Мобиле (штат Алабама). После Гражданской войны, когда Альве было шестнадцать лет, мама ее умерла, а отец в течение года промотал все состояние семьи, довольно немалое по меркам не-Вандербильтов. И мир тотчас же отвернулся от внезапно обнищавших Смитов. Те, кто прежде называли себя их друзьями, теперь открыто чурались их, вычеркивали фамилию Смит из списка гостей, приглашаемых на барбекю и прочие светские мероприятия. Сестры Альвы, Армида, Дженни и Джулия покорились судьбе. Но Альва не смирилась. Альва отвечала ударом на удар: девчонку, посмевшую презрительно отозваться о ее немодном платье, повалила на землю в парке. Если на улице кто-то из знакомых игнорировал ее, она непременно их окликала: «Ой, Мэри-Лу, кого я вижу! Прии-вет! Прии-вет, Мэри-Лу». Беды и напасти всегда лишь укрепляли ее боевой дух. Она поклялась, что Смиты вернут себе былую славу. Это ее долг перед матерью.

До Альвы донесся шум. На этот раз это был не ветер, а действительно кто-то пришел. Она спустила ноги на пол, отодвинула подальше от себя газету и выпрямила спину. Вернулись Вилли с Ван Аленом, неся в руках колчаны с луками. Ветер растрепал темные волосы Вилли, задрав вверх маленький чубчик; щеки его порозовели на солнце. Голубые глаза щурились, привыкая к комнатному свету. Уголки его губ были опущены, но Альва видела, что он улыбается чему-то, что сказал Ван Ален.

– …я выиграл у тебя в честной борьбе, приятель, – говорил тот Вилли.

– Тебе виднее, – рассмеялся Вилли.

– Ну-ну, хорохорься, – хмыкнул Ван Ален, поправляя на глазу монокль. – Ты же у нас оптимист.

Альва улыбнулась, вспоминая, как на первых порах она была очарована акцентом Джеймса Ван Алена, пока не поняла, что британское произношение у него деланое. Да и монокль – фальшивка. Обычная стекляшка. Он год провел в Англии и домой вернулся близоруким британцем. Но она его не осуждала. В отличие от остальных, которые сами манерно имитировали высокий слог английских аристократов. Даже Альва, когда ей это было угодно, играла роль то красавицы-южанки, то, напротив, утонченной светской дамы, пересыпая свою речь французскими словечками.