Полиция памяти

Наконец я отперла вход в подвал. Спустилась по ступенькам, зажгла свет. И за стеклянной дверью, ведущей в старую прачечную на берегу реки, увидела человеческие фигуры.

От прачечной, впрочем, осталось одно название: последний раз там стирали еще во времена моей бабушки. Мама пользовалась ею редко — только чтобы промывать там инструменты, но и это в последний раз случилось лет пятнадцать тому назад. Прачечная была узкой, в одно татами[2], террасой, выложенной кирпичом у самой кромки воды, куда можно спуститься, если выйти за стеклянную дверь. Река возле нашего дома шириной всего метра три. Еще мой дед перекинул через нее деревянный мостик, который давным-давно обветшал…

Но зачем кому-то стоять там прямо сейчас??

Я покрутила этот вопрос в голове, пытаясь понять, что делать. Грабители? Нет, грабители не стучат. Какие-нибудь маньяки? Но они не настолько вежливы, чтобы стучать.

— Кто здесь? — спросила я, собравшись с духом.

— Прости, что так поздно… Это мы… Ину́и!

Я отворила стеклянную дверь. За порогом стояла вся семья профессора Инуи. То был старый друг мамы с папой, преподававший дерматологию в больнице при университете.

— Что случилось? — спросила я, приглашая их внутрь. От одного вида их мокрых ног меня передернуло. Люди с такими ногами не похожи на тех, у кого все в порядке.

— Только не сердись, пожалуйста… Нам очень неловко! — сказал профессор вместо ответа. Супруга его выглядела изможденной, ни грамма косметики на лице, глаза припухли — то ли от холода, то ли от слез. Дочка лет пятнадцати хмурилась, сжав упрямые губы, а ее восьмилетний братишка, не скрывая любопытства, оглядывал подвал. Все четверо вошли внутрь и сбились в кучку, ухватившись друг за друга. Жена взяла мужа за локоть, сам он обнимал за плечи дочь, которая держала мальчика за одну руку, другой тот вцепился в полу маминого пальто.

— Да что вы, все в порядке! — ответила я. — Как вы перебрались через мост? Страшно было? Он же вот-вот развалится! Почему не прошли с улицы?.. Впрочем, неважно. Что ж мы стоим? Пойдемте наверх, в гостиную, там тепло и уютно!

— Спасибо! — сказал профессор. — Но мы должны торопиться. И держаться как можно незаметнее. То, зачем мы пришли, лучше выполнить тихо и быстро. Прямо здесь и сейчас.

Он глубоко вздохнул, и его семья, как по команде, прижалась друг к другу еще теснее.

Все четверо кутались в длинные кашемировые пальто. Остальные части тела — голова, руки, ноги — были замотаны чем-нибудь шерстяным. Каждый держал в обеих руках по сумке — чем крупнее носильщик, тем увесистей ноша.

Наскоро прибрав на столе, который служил маме верстаком, я подвинула стулья и усадила гостей. Они поставили сумки на пол, я приготовилась выслушать, что же случилось.

— В общем, ее прислали. Теперь уже мне, — тихо произнес профессор, сцепив в замок пальцы и положив их на столешницу.

— Что прислали? — уточнила я, заметив, что говорит он с трудом.

— Повестку. Из полиции, — пояснил он без единой эмоции в голосе.

— Как? Зачем?!

— Велели явиться в Центр генной расшифровки. Завтра… то есть вот, уже утром… они прибудут, чтобы нас туда отвезти. Мою должность на кафедре упразднили. Квартиру в кампусе тоже пришлось освободить. А мы всей семьей обязаны переселиться в этот чертов Центр.

— И где же это?

— Понятия не имею. Где это место, что за здание, не знает никто. Но чем они там занимаются, примерно догадываюсь. Официально это очередная медицинская лаборатория. А на деле — просто ширма для охоты на тех, кто все помнит. Видимо, они хотят, чтобы я применял свои разработки для розыска тех, кто не способен забывать утраченное.

Я вспомнила, что говорил мне редактор R. Значит, это не слухи? Значит, это реальная опасность, нависающая уже и над близкими мне людьми?

— Повестку прислали три дня назад. Времени на раздумья не оставили. Пообещали оклад втрое выше прежнего. Школу для детей. И льготы на все, что можно: налоги, страховки, машину, жилье и так далее. От такой щедрости просто бросает в дрожь…

Профессор перевел дух.

— Пятнадцать лет назад точно такой же конверт принесли и вам, — впервые заговорила его супруга. У нее и голос был такой же изможденный, как глаза. Девочка молчала. Мальчик, так и не сняв рукавички, робко перебирал мамины инструменты.

Я хорошо помнила, как пятнадцать лет назад забрали маму. И как я пошла к семье Инуи за советом, что делать дальше. Я была еще совсем маленькой, а госпожа Инуи качала на руках новорожденную дочь.

Повестку доставили в грубом бледно-лиловом конверте. В те годы никто и слов-то таких не знал — «зачистка памяти». Что у моих родителей, что у супругов Инуи напрочь отсутствовало такое важное в последнее время качество, как способность предчувствовать катастрофу. Их смутило лишь то, что в документе не сообщалось ни сколько часов или дней мама будет нужна полиции, ни зачем ее вообще туда вызывают.

Я, впрочем, уже догадывалась, что это связано с комодом в нашем подвале. Пока взрослые спорили, размахивая конвертом, я вспоминала, каким таинственным тоном мама рассказывала о хранящихся в комоде предметах и какой тревогой вспыхивали ее глаза, когда я спрашивала, почему она помнит такие истории, а не забывает, как другие.

Никто не знал, что следует делать. Причин уклоняться от вызова в полицию вроде бы нет, да и вызывают, скорее всего, из-за какой-нибудь ерунды — и сразу отпустят.

— Все будет хорошо, — сказала мама. — Совершенно не о чем волноваться.

— Езжай спокойно, — бодро кивнул профессор. — За домом и дочкой присмотрим, можешь на нас положиться…

Полицейская машина, прибывшая за мамой наутро, оказалась шикарной до невозможности. Огромная, как дом, черная как вороново крыло, отполированная до блеска. Дверные ручки, колесные диски и эмблема Тайной полиции на капоте ослепительно сверкали под утренним солнцем. Мягкие кожаные кресла вызывали почти безудержное желание тут же на них развалиться.

Водитель в белоснежных перчатках распахнул перед мамой дверцу. Раздав последние просьбы няньке и супругам Инуи, мама обняла на прощание папу и, улыбаясь, подержала в ладонях мое лицо.

Роскошное авто и сверхгалантный водитель сразу всех успокоили. Если с мамой обращаются как с особо важной персоной, беспокоиться не о чем.

Забравшись в салон, мама утонула в объятиях кожаного сиденья. И мы все помахали ей — так, словно провожали на церемонию награждения премией за лучшую скульптуру.

Но это был последний раз, когда мы видели маму живой. Через неделю домой вернулось ее тело с официальным свидетельством о смерти.

«Сердечный приступ», — было написано в нем. Профессор Инуи в своей больнице тщательно перепроверил все результаты вскрытия, но ничего подозрительного не обнаружил.

— «Внезапный удар прискорбной болезни сразил ее, когда она ассистировала нам при выполнении секретного задания, в связи с чем примите наши самые глубокие соболез…» — зачитал папа вслух письмо из полиции. Для меня все это звучало как заморская тарабарщина, и я не поняла ни слова. Я просто стояла и молча смотрела, как папины слезы капают на бледно-лиловый конверт и расплываются едва заметными пятнышками.

— Качество бумаги, шрифт и водяные знаки были точно такими же, как в письме, что когда-то пришло твой маме, — продолжала госпожа Инуи. Узлы обоих шарфов были крепко затянуты на ее шее. Ресницы подрагивали на каждом слове.

— А уволиться, что, нельзя? — спросила я.

— Уволишься — увезут силой! — ответил профессор, не задумываясь ни на миг. — Не помогаешь зачистке — зачищают тебя самого. И семью твою, разумеется. Просто ловят одного за другим и увозят… не знаю куда. В тюрьму? В концлагерь? На смертную казнь? Что бы там ни было дальше, — судя по их методам, лучше не будет точно.

— И вы решили все-таки поехать туда? В этот… Генный центр?

— Нет! — Оба супруга дружно, как по команде, покачали головами. — Мы идем в убежище.