«Хитрая» контора

Замолчав, Обручева подумала, что эти слова, конечно, набили оскомину, но иначе не скажешь.

– Красиво, лейтенантша, ты говоришь, только это давно использованная жвачка. Я многие сказки изучила еще в школе. Помню, в седьмом классе училась… Банальная история называется… Мамаша напьется – ей не до меня, да и у трезвой полтинник не выпросишь! Короче, преподавал у нас в школе гражданскую оборону один молодой дяденька. Девчонки с девятых-десятых классов все от него без ума ходили… У нас в школьном подвале тир был, и он там стрельбу преподавал, а мне ужасно хотелось научиться стрелять, однако разрешалось это лишь с девятого класса. Но я хоть и тощая была, зато самая длинная в своем седьмом бэ, и стала я регулярно отираться около того тира. Заметил меня Григорий Александрович Печорин (так его девки наши между собой называли), а настоящая-то фамилия у него была Северин, Олег Иванович, ну и спросил, что я здесь делаю. Я сказала, что хочу научиться стрелять, а он поинтересовался, из какого я класса. Нельзя, говорит, директор узнает – мигом взбучку устроит. Стала я его уговаривать, ну и, короче, он согласился заниматься со мной вечерами, чтоб никто не знал. Внимательным он дядечкой оказался: кроме занятий, каждый вечер давай угощать меня то пирожными, то мороженым, а потом зонтик красивый подарил ни с того ни с сего. В тот вечер мы с ним не стреляли, и я сразу почуяла, что что-то произойдет. Сидели мы рядышком, он мне неожиданно руку на коленку положил, я и затихла, как мышь в норе. Вот тогда Печорин и начал действовать потихоньку. Платье на мне школьное было – так, фантазия одна, поэтому я поняла, что к чему, уже когда он под плавочками вовсю рукой гладил. Мне и стыдно, и плакать хочется, а язык словно к зубам прирос – ведь он столько обо мне беспокоился … Короче, так и попробовала, а дальше уж пошло-поехало как по маслу.

Елена затихла, слушала нежданное откровение девушки. Правда, ей до безобразия хотелось поесть: уж одиннадцать стукнуло, а она сегодня и не обедала. «Ну да, главное – кажется, потихоньку наметился контакт с этой занозистой хулиганкой», – с гордостью подумала Лена. Себя она считала следователем новейшего типа, обязанного понять каждого конкретного человека. Для нее был чуждым и неприемлемым подход к задержанным по некогда широко известному принципу: «Всегда что-то есть… Человек зачат во грехе и рожден в мерзости. Путь его – от пеленки зловонной, до смердящего савана». Так что плевать на время: слава богу, что девчонка разоткровенничалась, но Обручеву несколько смущал старшина, маячивший у дверей. Лена подняла глаза на милиционера, собираясь сказать, что он свободен, но тот как раз пристально смотрел на нее, и она, от того смутившись, но чтобы хоть как-то смягчить возникшую неловкость, взглянула на часы. Однако этот-то взгляд заметила и длинноногая, а расценила его по-своему.

– Ой, блин, ну и кобыла же я припудренная! Расчувствовалась я здесь не на шутку, экскурс в прошлое совершила! И как я забыла, что вам всем некогда! Раньше все верещали с трибуны: человеческий фактор, все во имя человека, все ему внимание… Но спасибо, что хоть теперь бросили притворяться. Не было и нет ни у кого времени для другого! Ладно, ты еще молодая, тебе прощается: саму небось хахаль давно заждался, – по-своему смягчилась Наташка. – Мы сейчас здесь одни девочки–целочки остались, ты бы нам и призналась, куда спешишь? Тоже ведь на ночь чешется? – Костромская с наглой ухмылкой уставилась в лицо Обручевой.

– Тебе сколько лет, Наташа? – совершенно спокойно спросила Елена Владимировна.

– Семнадцать, а что? – удивилась та не столько вопросу следовательши, сколько ее невозмутимости. А ведь Наташке опять так хотелось позлить эту сидящую за столом особу в строгом и ладно подогнанном костюмчике.

– Все поражаюсь, откуда ты столько грязи насобирала – на двоих хватит, – тихо проговорила Елена.

– В вашем социалистическо-демократическом обществе и насобирали, – неожиданно подключилась к разговору полногрудая, как будто сказанное в первую очередь затрагивало лично ее. – Мы недавно старую «Литературку» нашли, за 89-ый год, и там прочитали про Щелокова…

– Знаешь такого? – перебила подругу Наташка, обращаясь к Елене, и сама же ответила: – Знаешь! Сколько он там, пять или десять лет, олицетворял собой правопорядок? А что сам? Меня меньше поразило, что он девять «Мерседесов» захапал и хрустальную люстрищу к себе на дачу упер, чем то, что он бабам надарил одних цветочков на тридцать шесть тысяч… Это по тем-то деньгам – обалдеть! А между прочим, цветочки те предназначались павшим воинам к какому-то юбилею! Мозги ты нам здесь заправляешь о нормах морали! – презрительно завершила девчонка свою речь и скривила губы. Однако в последний момент не сдержалась и решила добавить: – Всегда и у всех имеется свой показатель: просиди-ка день – трудодень, человеко-час и в глаз, человеко-койка, затем попойка – вся жизнь помойка! Всем правит экономика, никакой совести – все строится из выгоды!

– Девушки, поймите, это бесконечный разговор; и меня, и вас он ни к чему не приведет. Наше прошлое уже не изменить, реальнее попытаться улучшить будущее. В частности, постарайтесь больше ценить самих себя, вас будут меньше таскать по милициям. А вообще, обязательно нужно во что-то верить, сколько бы тебя не обманывали. Но давайте, девушки, о деле, из-за которого мы и встретились. Вы, конечно, знаете, где работает ваш знакомый Лученок Коля…

– Ну и что из того? – поспешила Наташа с вопросом. – Можно я закурю?

– Кури… Ту организацию, где он работает, обворовали, – сообщила им следователь.

– А мы здесь при чем? – в один возмущенный голос воскликнули девицы.

– А вы вникните в ситуацию: милиция прибывает на место преступления и, кроме всего прочего, начинает искать свидетелей. Заходит в рядом стоящий дом, а там целая гоп-компания, распивающая спиртное. Ну а в конторе, коме денег, украли и спирт.

– Но мы-то не спирт пили, а водку! У вас, что, нет экспертизы проверить, что мы пили? Правильно Ванька рассказал, что у нас, если прицепятся, любое дело пришьют, вплоть до диверсии! Если бы мы вылакали столько спирта, то давно бы валялись под столом! Вот Алик, когда еще с Лученком работал, хотел со мной переспать. Купил пузырь белой и собрался с него упоить нас с Нинкой… В общем, не вышло у него ничего, и тогда на следующий день он с настойкой к нам подкатился. Настоечка, говорил, вещь, и что его бабка по бразильскому рецепту ее делала за большие деньги специально для женщин – от нее, мол, цвет лица особым становится. С этой настоечки мы и вырубились; тут он, сволота, стянул с нас трусы, а на утро признался, что обычное повидло из магазина развел на спирту.

– И вы его за это простили?

– Я лично презирать его сначала собралась, а он разнылся, что любит меня, – донельзя просто объяснила Костромская.

– Ну вы и даете, с таким подонком до сих пор поддерживаете отношения?! Чем он вас привязал? Своей шикарной квартирой с ананасами на столе?

– Не хитри, лейтенантша! – вдруг насторожилась Наташа. – Не знаем мы, где он живет. За изнасилование вы его не возьмете: времени много прошло, а мы заявление не напишем. На этом деле ты себе новую лычку не заработаешь!

– Наташа, прекращай выпендриваться! Сама сказала, что Алик вместе с Лученком работал, а мне свидетели нужны.

– Он давно с Лученком работал, и про эту кражу ничего знать не может, – пришла на помощь подруге пышногрудая Нинка.

– Нам нужно знать всех: и тех, кто работает, и тех, кто работал. В том числе и всех их друзей, – все еще пыталась протолкнуть свой вопрос Елена.

– Клюнешь сейчас на твои уговоры – и начнут мужиков по кабинетам таскать! А мы потом им доказывай, что не работаем на ментов! – Наташка закинула ногу на ногу и подперла кулаком подбородок, ясно давая понять, что с ней разговор окончен.

– Ну что ж, девушки… Не хотите помочь следствию – обойдемся без вас, – вдруг быстро смирившись, сказала Обручева и встала из-за стола. – Подумайте обо всем по дороге, что плохо и что хорошо! Вы свободны.