Страница 2 из 9
«Бам-бам-бам», – простучало внутри Хильмы, а потом забарабанило зайцем. Она выхватила Суло из воды, подняла его высоко, хвост расщепился надвое, Суло увидел свои ноги в пек-сах. Хильма посадила его себе на шею. Побежала к берегу, дышала, хрипела. Волосы Хильмы под его пальцами становились короче и гуще, тело раздувалось, превращаясь в покрытую шкурой лежанку. Пахло горьким жиром, на котором они зимой пекли хлеб.
Луна снова вышла из-за набежавшей тучи – князь, стоявший на берегу, начал пятиться к своему коню. На него, скаля зубы, шел медведь с мальчишкой на спине. Стрелы их не брали, огонь шипел, не задевая шкуры, и угасал. Медведь, рыча, подошел вплотную, князь, город которого промышлял торговлей, никогда не ходил на охоту. Колени его подкосились, он упал на камни лбом и причитал: «Спаси и помилуй, спаси и помилуй». Его войско, стоявшее поодаль, без приказа не знало, что и делать. Опасались волков, которые учуют мертвечину в деревне, а тут из воды медведи выходят, да и князь помешался, видать.
Медведь обнюхал князя, лапой поднял ему голову, смотрел в лицо. Долго. Потом спихнул мальчишку с загривка прямо князю в руки. Тяжело ступая, ушел медведь в лес. Пришлось князю брать мальчишку с собой в поход на шведов и дальше назад везти в торговый город и там под большим колоколом объявить его сыном своим, Александром. На местном языке это значило «защитник». Князь позволил мальчику взять с собой куйти и достал ему горшок с верхней полки, а медведя искать побоялся. Объяснил мальчишке на пальцах.
Суло сам видел, что деревню его оставили в покое. Вбили крест каменный, не без этого. Но разрешили и шамана нового позвать, и почитать молодого бога вместе с Туони. Отца, почерневшего от горя, князь не тронул, но и Суло к нему не пустил. А когда отец ушел к предкам, гроб отдали Туони. Не то что с новым богом, даже с огнем не стали делиться. Непорядок. За что и убило громом Микко. Суло было жалко его лодку.
В палатах горшок стоял на верхней полке. Когда Суло наконец вытянулся, ему достался целый флот. Когда оброс густой светлой бородой и князь, названный его отец, ушел к предкам, западные люди пришли снова. Добрались едва ли не до колокола. Но зимняя твердая вода треснула под их войском – Туони прибрал всех вместе с железом. Суло было жалко коней. Не олени, но славные звери. Вскоре Суло увидел свое лицо рядом с молодым богом. Оно вытянулось, глаза будто утекали в воду.
Медведя он давно убил на охоте. Тот или нет – Суло не знал. Окажись он рядом с тем молодым богом взаправду, просил бы его, чтобы не мучилась Хильма. Одним ударом надо, наповал. Чтобы кукушка не успела крикнуть. Тушу, не сдирая шкуры, сжечь. Не по обычаю, но рука не поднялась. А белые клыки, которые не сгорели, Суло отыскал с рассветом на пепелище, отер, положил в горшок.
Старик подобрал слюну, вытекшую в дреме, встал с лавки, затрусил к воде. «Куда собрался?» – визгнул инок, точь-в-точь Сиркки. Он не оглядывался, топал колченогим маршем, су-ло, су-ло – стучали о дно горшка клыки. Поля тут травами затягивает уже в мае, не пролезть: не ромашка – сплошная паутина. Старик перешагнул, споткнулся, скатился к воде, стукнувшись лбом о камни. Горшок разбился, клыки и набившийся за годы мусор поплыли по воде. Старик подтянулся на руках, хлебнул воды, закрыл глаза. Ждал, когда приберет его Туони. Хильма всегда говорила: «Чем с краю в раю, лучше в аду посередке».
Анна Бабина
Родилась в 1990 году в Ленинграде. Прозаик. Окончила юридический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Лауреат литературных конкурсов. Финалист премии «Лицей» (2022), победитель издательской программы арт-кластера «Таврида» (2021).
Печаталась в журналах «Нева», «Нижний Новгород», «Север». Живет в Санкт-Петербурге.
Ангелочки на камине
Блокадная сказка
В этом доме вечно что-нибудь пропадает. То плюшевая кошка, то Котькина свистулька, то конфеты «Старт» из хрустальной вазочки на буфете, то хлеб со стола перед самым обедом. Иногда, разумеется, бываем виноваты мы с Котькой. Любимая чашка бабушки Зои, например, пропала не бесследно – ее голубоватые осколки покоятся под тополем у трансформаторной будки. Но некоторые пропажи не может объяснить никто. Почти.
У меня страшно болело горло. И ухо. И в голову тоже отдавало. Не знаешь, как лечь поудобнее: только устроишься, как что-нибудь еще заболит. И это еще полбеды. Вместе с полугодовой контрольной по математике я пропустила обе «елки»: муниципальную в Доме творчества и – о ужас! – вожделенную в цирке. Я давно клянчила, кажется, еще с прошлого Нового года; мама откладывала деньги и взяла нам с братом билеты месяца за два. Картонную коробку с конфетами в виде сказочного замка Котька мне, конечно, притащил, даже не съел ничего, но настроение это мне не прибавило. Я ревела от обиды и злости, уткнувшись в подушку, пахнущую лекарствами и скукой.
А еще на меня пялились ангелочки.
Этих глазурованных безобразников на камине четверо. Вернее, когда-то их было больше, но пятый упал и разбился вдрызг еще до моего рождения. Бабушка Зоя говорила, что Котька тогда едва ходил. Она как раз задремала под вечный дождь и телевизор, а мой брат, скиталец и исследователь, стащил у нее с трюмо шпильку и вознамерился сунуть в розетку. Не успел – ангелочек ни с того ни с сего сиганул с полки и, пожертвовав собой, спас моего брата. Мама тогда собиралась убрать от греха всех оставшихся ангелочков, но, во-первых, оказалось, что наш камин охраняют где-то в Смольном и «самовольно демонтировать» (выучила!) с него ничего нельзя, а во-вторых, за ангелочков вступилась бабушка. Нельзя, говорит, их трогать. Они нас охраняют.
И ангелочки остались.
На самом деле никакие это не ангелочки. Это амурчики, или путти, объяснила нам бабушка Зоя-экскурсовод, обтирая глянцевые личики куском мягкой фланели. Как их ни называй, но мне они не нравились. В их пустых глазах без зрачков жило что-то пугающее. А еще ангелочки были, по выражению мамы, паршивыми: пухлые тельца в рытвинах и царапинах. Бабушка говорила, что давным-давно, лет сто назад, пьяный комиссар ради развлечения палил по камину из нагана. Изуродовал ангелочков, но сбить не смог. Они вообще были на редкость крепкими…
– Ухо болит?
Сначала я подумала, что со мной заговорил ангелочек, – кроме них и меня, в комнате никого не было: Котька с бабушкой ушли в магазин, мама варила суп на коммунальной кухне. Я со своим несчастным ухом, в котором словно пушка палила, страдала в одиночестве.
Вздрогнув от неожиданности, я приподняла голову – в ухе стрельнуло так, что слезы на глаза навернулись, – и увидела девчонку. Она сидела в бабушкином кресле и смотрела прямо на меня. Видимо, только вошла: на ней пальто, валенки, лицо наполовину прикрыто платком.
– Тебе не жарко? – выпалила я вместо того, чтобы поинтересоваться, кто она, собственно, такая.
– Нет.
Она поднесла ладони ко рту и подышала на них, словно и впрямь мерзла.
– Ты кто? – В ухе опять ударил болезненный колокол, и я напрочь забыла о вежливости.
– Лида.
– А ты зачем пришла?
– У нас скучно.
О, эта история мне знакома! Лидины родители, наверное, пришли к кому-то из соседей. Уселись за стол, разлили чай или вино и погрузились в разговоры. Скучные, взрослые. В перерывах жуют или выбегают покурить на лестницу. До нас, детей, им никакого дела.
– Хочешь, там конфеты есть. – Я указала на подоконник, где в развалинах картонного замка лежали мои сокровища.
– Спасибо.
Она взяла первую попавшуюся конфету и сунула за пазуху. Черное пальто и платок придавали ей усталый старушечий вид.
– Видела наших ангелов? – спросила я, чтобы как-то поддержать разговор.
– Видела. – Она равнодушно поглядела на камин. – Я здесь когда-то жила.