Палачка

Инженеру Александру хотелось обязательно отблагодарить человека, которого он высоко ценил за верность духу классического образования, о чем свидетельствовала надпись на приглашении, точь-в-точь такая же, как на плакатике, который полвека назад повесил для маленького Бедржиха его отец, учитель латыни: NON SCHOLAE "не для школы", SED VITAE "но для жизни" — DISCIMUS! "Мы учимся!" Кроме того, он горел желанием исправить единственный в своей жизни неблаговидный поступок: он не сдержал слово, данное доктору Тахеци, ибо этот человек не сумел (вот доказательство, что классическое образование — это еще отнюдь не все!) по достоинству оценить его дочь; преподнося Штурца в дар, он снимал с себя подозрение, что тогда оставил его у себя из жадности; конечно, он прекрасно понимал, что своим поступком лишний раз унизит бездарного зятя.

Влк еще в пятницу по протекции Доктора посетил Центр вычислительной техники; за табличкой с невинным названием скрывался полицейский банк информации. Досье семьи Тахеци содержало массу полезных сведений; воспользовавшись ими, он неожиданно получил возможность сделать прекрасный ход (он и мечтать не мог об этом!). Жизнь полна курьезов, и сейчас предстояло обидеть дарителя, но выбирать не приходилось: приоритеты были слишком очевидны.

— Я, — произнес он подчеркнуто почтительно, — глубоко вам признателен и польщен вашим вниманием ко мне. Но сегодня мне предстоит похитить у вас другое, -

Влк с непринужденным видом шагнул вперед, в сторону Лизинки и положил ей руку на плечо — жест, вполне естественный для педагога, довольного успехом ученицы, — сокровище, поэтому вы не сможете не одобрить мой поступок, вызванный искренним уважением к вам, пан, — продолжал он с наигранной искренностью, заглядывая в массивные золотые очки, которые в столь знаменательный день инженер Александр надел вместо повседневных, в тонкой оправе, — инженер, если передам это особе, несравненно более компетентной, а именно вашему уважаемому, — закончил он, протягивая книгу пану Тахеци, — зятю.

На фоне шума тишина обретает особый оттенок — все равно что кусок чистой стены в пустой золоченой раме. Вокруг звенели голоса, смех родителей и ребят. А здесь, в эпицентре событий, казалось, кто-то перекачивает кровь из зятя в тестя. Первый побледнел как мел, второй покраснел как помидор. Инженер Александр готов был взорваться, но Влк сумел это предотвратить. Поймав ободряющий взгляд Маркеты, он слегка притянул к себе Лизинку (жест вполне дружеский). Потом отстранился от нее и наконец-то выполнил давно задуманное сальто-мортале.

— Впрочем, — сказал он, — уважаемая пани, пан инженер и пан доктор, ваша радость от сегодняшнего успеха Лизинки не должна оставаться единственной. Может, было бы уместнее сообщить вам это в домашней обстановке или в шикарном ресторане, но я думаю, что нет лучшего места для заключения договоров, чем победное поле брани. Поэтому позволю себе объявить прямо здесь: я люблю, — сказал Влк с восхищением, но негромко, чтобы не привлекать внимания публики к их компании, на первый взгляд всего лишь дружески беседующей в двух шагах от Шимсы, который от движения нагретого воздуха повернулся, так что могло показаться, будто он подслушивает.

— Лизинку, а Лизинка — меня, поэтому, дорогие родители, и, — обратился он к инженеру Александру, которого хотел задобрить, — дедушка, и тебя, дорогая, — обратился он к Маркете, намекая ей, что его чувство останется неизменным, даже если изменятся внешние формы, — мамочка, просим вас ответить нам «да»! Вновь воцарилась пронзительная тишина. Тесть начал стремительно бледнеть, а зять — медленно розоветь, словно кто-то перегонял кровь в обратном направлении. Наконец подала голос пани Люция:

— Но это как-то… — сказала она, вмиг позабыв, что минутой раньше мечтала оказаться в объятиях Влка — взгляд страстно влюбленной женщины сменился взглядом растерянной матери, и она увидела мужчину, хотя и хорошо сохранившегося, но все-таки, мягко говоря, в летах, а может, мелькнуло у нее внезапное подозрение, и постарше, чем ее собственный отец, — это как-то не…

— Да что вы, — ответила ей радостно Маркета Влкова, вживаясь в роль матери, готовой пойти на любые жертвы во имя счастья сына, которое стало бы и ее счастьем, — это правда, милая Люция… можно мне, — с жаром спросила она, покрепче обняв пани Тахеци, поскольку та уже успела слегка отстраниться, — вас так называть? Бедржих признался мне некоторое время назад, но не хотел, чтобы Лизинка отвлекалась перед экзаменами, и настаивал прежде всего на вашем согласии. Ах, — вздохнула она так натурально, что на контактные линзы набежали слезы, — дети, дети! Не успеешь их вырастить, как они вылетают из гнезда, но c'est, — перешла она, как просил Влк, на французский, чтобы эмоционально, но в то же время ненавязчиво подчеркнуть, сколь ценится в их семье образованность, — la vie, и мы обе можем пожелать им счастливого полета, n'est pas, ma cherie?[87]

— Но вообще-то… — подал голос инженер Александр, поменявший золотые очки на простые, с такими же диоптриями, но почему-то именно эти очки неизменно обнажали ему истинную сущность вещей и подноготную любого человека: он увидел мужчину, достаточно интеллигентного, но, как теперь открылось ему, беспринципного, мягко говоря, нахала, что тот и доказал беспардонной выходкой с подарком, — он еще и за посредничество сдерет, с него станется! — вообще-то мы не можем…

— Нет-нет, — прервала его Маркета Влкова с некоторой горячностью, ведь, учитывая решение Влка: "Либо обе, либо ни одной!", сейчас решалась не только судьба Лизинки, но и ее судьба, — милый… как мне тебя, — доверительно обратилась она к инженеру Александру в отчаянной надежде, что это шокирует его сильнее, чем сватовство Влка, — называть?

— Александр… — ответил и впрямь шокированный инженер.

— Ну так вот, милый, — продолжала Маркета, не подозревая, что это не имя, а фамилия, — Александр, именно мы с тобой не можем, не имеем права отказывать, не правда ли? Чем ближе человек к закату жизни, тем больше его радует каждый проблеск, — прибавила она мужественно, указывая на Лизинку, которую Влк в это время крепко прижимал к себе — жест истинного любовника, — любви!

Не успела она усмирить инженера, как принялась качать головой пани Люция Тахеци — сперва почти незаметно и, по-видимому, неосознанно, а потом все более явственно и, следовательно, осмысленно. Шестым чувством женщины (Маркета) и шестым чувством исполнителя (Влк) оба уловили, что дело швах. Так оно и было.

Сколько бы ни была пани Люция Тахеци наслышана о шустрых девицах, которые выскакивают за киношных и яхт-клубных старикашек, да еще успевают наградить их ребенком, она не могла представить себе, что ее Лизинка вступит в подобный союз с человеком, пусть даже столь достойным, каким представлялся ей Влк. Она и теперь отдавала ему должное и была готова петь дифирамбы, да хоть стихи о нем сложить, но именно в несомненных его достоинствах и зарыта — уж себе-то можно признаться! — собака. Ниточка, привязывавшая ее к Влку, тонкая и прочная, словно паутинка, брала начало в прихожей их квартиры, где он преподнес ей букет алых роз. Теперь ее сердце захлестнула волна зависти к собственной дочери, ей захотелось оказаться на ее месте. Сильнее любых доводов холодного рассудка, объясняющих нежелание пани Люции брать его в зятья, было горячее желание взять его в любовники. Оно-то в конечном счете и придало ей решимости открыть огонь по Влку, причем из орудий главного калибра! Но и без военной хитрости тут не обойтись, а уж в таких делах она изрядная мастерица.

Если она и была в чем-то уверена, так это в позиции, которую займет доктор Тахеци. Хотя он за все эти годы — теперь их минуло почти семнадцать — не принял ни одного серьезного решения — впрочем, этого и не требовалось! — пани Люция, не желая прослыть ни неблагодарной гусыней, ни тем более ревнивой дурочкой, задумала сделать в этом сражении изощренный маневр: выставить на передовую мужа.

87

такова… жизнь… не так ли, моя дорогая? (фр.)