Страница 2 из 18
Судьба Адриенн была предопределена. С ней все это случилось в лагере «Красное озеро», но потом она купила это место и превратила его в приют для жертв насилия, в основном выживших после стрельбы в школе, и детишек, которым удалось бежать от своих похитителей. И судьба настигает ее там, где она живет. По крайней мере, это даст нам новую тему для разговора, кроме всех наших старых дел, о которых мы спорим по сей день.
Когда откладывать больше уже нельзя, я собираюсь. Встреча с группой – единственное время, когда я покидаю квартиру. Правда, еще раз в неделю хожу к почтовому ящику на другой стороне улицы, потом еще раз в месяц проверяю мои маршруты отхода, а раз в две недели хожу в магазин на углу – прикупить продуктов. Не люблю рисковать. Волосы у меня коротко подстрижены, потому что за длинные волосы можно схватить. Я ношу спортивную обувь на тот случай, если придется бежать. Я не ношу свободную одежду.
Я проверяю содержимое моих карманов – ключи, деньги, телефон, оружие. Пару лет назад, после одного происшествия, я перестала брать с собой огнестрельное оружие, когда собиралась ехать в общественном транспорте, но при мне баллончик с перечным газом, канцелярский нож в правом переднем кармане и бритва, приклеенная лентой к моей левой щиколотке. У меня нет наушников, я не надеваю солнцезащитных очков, я проверяю, плотно ли сидит на мне куртка, чтобы ни за что ненароком не зацепиться. Потом я прощаюсь с моим растением, набираю полную грудь воздуха, выхожу из квартиры на встречу с миром, который хочет, чтобы я умерла.
*Частные записки доктора Кэрол Эллиотт касательно сессии группы, сентябрь 2010
Группа поддержки последней девушки II
Овца из ваты говорит: Иисус любит ягненочка.
Тройка очень тощих духов, восстав из могилы, провозглашает: Духи страшат… но не Святой дух.
Он восстал! – кричит многоцветная путаница фломастерных подписей.
Одна из них заставляет меня замереть. У всех нас в группе сложные отношения к идее воскрешения.
Мы должны сидеть кружком, но мы впятером сидим разорванным кругом, буквой С, потому что ни одна из нас больше не сядет спиной к двери. Дани сидит в позе несгибаемого ковбоя, сложив руки на груди, вытянув ноги, перед ней стена, обклеенная строительным картоном с оранжево-черными изображениями хеллоуинских тыкв и злющих котов. Она последний человек в мире, кому требуется напоминание о приближающемся Хеллоуине.
Мэрилин сидит, скрестив ноги, в одной руке у нее стаканчик из «Старбакса», на коленях лежит новая сумочка, потому что она никогда не позволяет сумочке соприкасаться с полом. Она сказала Джулии, что заплатила за сумочку тысячу сто тридцать пять долларов, но я ей не верю. Не может сумочка из искусственной кожи стоить таких денег, и Мэрилин ни за что не допустила бы, чтобы к ее коже прикасалось что-то, бывшее живым прежде.
– Мне трудно сосредоточиться, когда я голодна, – говорит Хизер в своем никогда не прекращающемся монологе под названием «Я не спала с 1988 года». Она подается вперед, руки у нее дрожат. – Потому что у меня низкое содержание сахара в крови.
Сегодня она будет ссылаться на снеки.
Джулия сидит в своем кресле-каталке, она явно скучает, постукивает пальцами по колесам. На ней футболка с иронической надписью «Лучший в мире папочка», она смотрит на большой помятый рисунок, изображающий летящего человека с прижатыми к бокам руками и подписью «Печальный Иисус мертв заживо».
Я прежде считала странным, что мы встречаемся в обстановке произведений искусства воскресной школы, но теперь я каждый месяц первым делом, после того как проверю линии прицела и пути отхода, осматриваю эти рисунки. Но не потому, что меня хоть каплю интересует художественное выражение кучки потенциальных жертв убийства. Я ищу предупреждающие знаки: изображения стреляющих пистолетов и окровавленных ножей, мальчиков, рисующих себя в виде монстров без шеи и с треугольными клыками, разрывающими на две части родителей. Я ищу признаки того, что кто-то из этих ребят, когда вырастет, станет моим врагом, еще одним монстром, который попытается убить всех нас.
– Может быть, – предлагает доктор Кэрол, – вам пойдет на пользу перекусить перед началом.
Доктор Кэрол – единственная в комнате, кто может сесть спиной к двери, – садится в разрыве буквы С, как садилась все шестнадцать прошедших лет, у нее идеальная осанка, в руке авторучка, на коленях блокнот. Доктор Кэрол относится к наваждению Хизер с таким же вниманием и озабоченностью, с каким она относится ко всему, что мы говорим.
– Это было бы отклонением от моего расписания, – говорит Хизер. – Поскольку я выздоравливающий наркоман, для моей воздержанности важно следовать расписанию, а потому мне приходится рано выходить из дома, ведь вы же знаете, что копы отобрали у меня права и пока так их и не вернули. Так что на дорогу у меня уходит больше времени, чем обычно, потому что я считаю важным не опаздывать. Уровень предусмотрительности у Адриенн явно значительно ниже.
– Я не сомневаюсь, что у Адриенн есть все основания для того, чтобы опаздывать, – говорит доктор Кэрол.
– Я сильно удивлюсь, если Адриенн вообще появится, – говорит Джулия. Она явно тоже видела Си-эн-эн. – С ней кто-нибудь говорил? Я пыталась дозвониться, но меня неизменно отправляли в голосовую почту.
– Я думаю, она просто выключила телефон, – говорит Мэрилин, потом на ее лице появляется гримаса, будто она понюхала говно. – Пресса.
Мэрилин после своего кризиса отказывалась участвовать в пресс-конференциях или давать кому-либо эксклюзивные интервью, что вызывало ярость у всех американских репортеров, а потом она вышла замуж за члена супербогатой и политически активной республиканской семьи, так что ей с годами стало доставаться сильнее всех, но это чувство знакомо всем нам. Телефон не перестает звонить, пока ты наконец не сдаешься; репортер, которого ты никогда не видела и который называет тебя по имени, настолько убедительно делает вид, что учился с тобой в школе, что ты сама начинаешь ему верить; дальняя родственница, которая появляется в больнице страшно озабоченная с включенным магнитофоном в сумке после проверочного звонка из «Нэшнл Инквайрер».
– Я не считаю, что мы вправе обсуждать ситуацию Адриенн с кем бы то было, кроме Адриенн, – говорит доктор Кэрол. – Я уверена, мы поговорим об этом, когда она придет сюда. А пока: что вы думаете о тревогах Хизер?
Наступает напряженный момент, мы все ждем – заглотит ли кто-либо эту наживку. Нет, никого не находится. Мы последние девушки. Мы умеем обходить ловушки.
– Я только хочу сказать, – говорит Хизер, прерывая напряженное молчание, – что у меня есть определенные потребности, а поскольку у меня нет преимуществ, которые есть у всех вас, то я бы очень хотела, чтобы мы выпили немного кофе, съели по булочке или что-нибудь другое, потому что эта большая пустая комната действует угнетающе.
Она явно не собирается спустить это на тормозах, что, впрочем, не удивляет меня. Мы из тех женщин, которые отвечали ударом на удар, как бы это ни было больно, которые выпрыгивали из окон здания на третьем этаже, которые тащили себя на эту крышу, когда наши тела криком кричали, требуя, чтобы мы перевернулись и умерли. Если мы что-то предпринимаем, то остановиться нам трудно.
– Меня не волнует, что там приносит Хизер, – говорит Мэрилин. Ее браслеты пританцовывают, когда она делает движение рукой со старбаксовским стаканчиком, на кромке которого осталась полоска ее темно-красной помады. – Принесите пиццу. И, бога ради, можем мы уже сменить тему?
– Это интересно, – говорит доктор Кэрол, хотя, кроме нее, никто так не считает. – Кто-нибудь еще чувствует то же, что Мэрилин?
После того как ты шестнадцать лет провела в одной комнате с шестью другими людьми, ты знаешь, что они сейчас сделают, еще до того, как они начали это делать. Это похоже на химическую реакцию, когда при соблюдении определенных условий получают определенные результаты. И, словно по сигналу, в этот момент начинает говорить Джулия.