Страница 12 из 17
Давид прячет руки в карманы испачканных в песке брюк, прежде чем ответить:
– Сейчас приедет полиция.
– Давид…
Смотрит на меня сверху вниз с совершено непроницаемым лицом.
– Не волнуйся, твое имя не будет фигурировать. Я все решу.
Приоткрываю губы, не моргая глядя в волевое лицо Садулаева. По щекам тут же начинают струиться слезы. Машина трогается с места, и я не успеваю сказать самого главного. Не могу держать этого в себе, поэтому, глядя в окно, как Давид идет к своему разбитому в хлам автомобилю, едва слышно шепчу:
– Прости.
ГЛАВА 9
Мирьям
Слёзы застилают глаза, но я с силой упрямо тру нежную кожу губкой. Хочется смыть все оставшиеся липкие следы ужаса и страха. Сколько я уже нахожусь в ванной? Час? Два? А может быть и дольше. Шум воды успокаивает. Мне почти невыносимо думать о том, что выйду и окажусь в пронзительной тишине спальни. Но и прятаться вечность от самой себя не получится. Плавали, проходили… Реальность находит везде, как бы ты не маскировался и не пускал пыль в глаза. Я уверенно тянусь к стильному душу и поворачиваю рычажок.
Пару минут уходит на то, чтобы привести себя в порядок. Я так подавлена, что даже нет желания краситься и, тем более, наряжаться. Все, на что меня хватает, это высушить волосы феном и надеть лёгкие пижамные голубые шорты с белой майкой на тонких бретельках. Безразлично разглядываю свое отражение в зеркале. Бледная, осунувшаяся. Всегда яркие зелёные глаза сейчас тусклые – без той самой присущей мне задорной искры. Прикусываю губу, когда вспоминаю, как горели беспокойством глаза Давида. Я подорвала его доверие. Тяжело вздыхаю. Он был единственным человеком, который видел во мне нечто большее, чем все, а я не оправдала его надежды. Сколько раз мне бросали в лицо подобные слова? Не сосчитать! Но никогда мне не было так плохо, как сейчас. А ведь помимо всего я чуть не лишила жизни живое существо. Вспоминаю белую, словно облачко, кошку, которая стрелой пролетела через дорогу. Обхватываю себя за плечи, пытаясь унять крупную дрожь, что сотрясает тело.
Негромкий вежливый стук в дверь заставляет встрепенуться. Я чувствую себя преступником, пойманным с поличным. Прежде чем ответить, поспешно утираю просочившиеся из-под прикрытых век слезы. Шмыгнув носом, разрешаю войти. Как я и думала – это Евгения. Девушка работает у нас уже более полугода и показала себя, как очень ответственный и добросовестный работник. Однако, наши отношения не выходили за пределы «наемный рабочий-работодатель». Слишком жив ещё в моей памяти тот эпизод жизни, когда я прикипела к одной из служащих дома, а потом обнаружила пропажу кольца с изумрудами, доставшегося мне от русской бабушки. Именно тогда мое представление о дружбе отправилось в утиль, а воровка – на приличный срок в места не столь отдалённые. До сих пор помню, как она кричала, что я избалованная шваль, не способная на дружбу. Лицемерка! Тряхнув головой, прогоняю воспоминания прочь.
– Что, Жень? Скажи маме, что я не буду обедать, – бормочу, потерянно перебирая пальцами тонкий поясок шорт.
– Мирьям Руслановна, – неловко перебивает меня девушка, – Руслан Таирович просит вас спуститься к нему в кабинет.
Тяжело сглатываю, понимая, что отец уже в курсе случившегося. С чего иначе ему хотеть меня видеть? Наши разговоры случаются только из-за моих косяков или когда ему нужна моя помощь для подготовки какого-либо мероприятия. Не пойти? Отсидеться в комнате? Не вариант. Слишком серьезный проступок.
– Хорошо. Скажи, что я сейчас спущусь, – отвечаю, тяжело вздыхая. Час расплаты настал.
Как только дверь за Евгенией закатывается, я вскакиваю со своего места и порывисто заламываю пальцы. Наказания не избежать. Я уверена, что оно будет изощрённое. Нет! Отец не ограничится всего лишь парой «ласковых» или угрозой лишить мобильника на месяц. Он обязательно предпримет меры покруче. Раньше, в детстве, я так действовала инстинктивно, специально – пакостила и нарывалась на неприятности. Ведь только так отец удостаивал меня хоть каким-то вниманием, которого иначе было просто нереально добиться. Меня словно не существовало. Стоило совершить какое-то действие, которое дискредитировало его в глазах общества, он вспоминал о существовании своей единственной дочери. А теперь… что теперь? Я готова стать невидимкой, лишь бы он не трогал меня лишний раз. Только вот привычку очень сложно искоренить. Я так и не смогла стать той дочерью, которую он так жаждал. Тихой, покорной, готовой почетно склонить голову перед решениями отца.
Спускаясь по лестнице, чувствую, как руки леденеют, будто вся кровь из конечностей перекочевала в голову. Щеки горят. Откинув к черту все церемонии, отворяю дверь в кабинет, не утруждаясь постучаться.
– Пап, ты звал?
Отец стоит ко мне спиной. В его руке крепко зажаты какие-то бумаги, так похожие на фото. Он резко разворачивается на звук моего голоса, и я вижу перекошенное от бешенства лицо. Челюсти плотно сжаты, что видно даже несмотря на то, что у отца недлинная густая борода.
– Ты знаешь, что это?! – рычит отец, переходя сразу к делу.
Кошусь на зажатые в его кулаке бумаги и осторожно отрицательно качаю головой. Чувствую себя так, как будто передо мной бешеный пёс, готовый в любой момент вцепиться в горло, чтобы перегрызть. Лучше не злить…
– Это, Мирьям, распечатки с уличной камеры возле отеля «Парадайз», которые успел мне передать приближённый человек, работающий… Отгадай, где? В полиции!
Задерживаю дыхание, с силой вцепившись в ручку двери. На случай, если отец решит принять более жесткие меры, обдумываю пути отхода.
– Закрой дверь! – повышает голос отец, когда видит, что я хочу выйти, и добавляет: – Да не с обратной стороны!
Я, дрогнув, молниеносно выполняю его требование.
– Ты, – шипит он, бросая в мою сторону распечатки, которые разлетаются в хаотичным беспорядке по кабинету, – самое огромное разочарование в моей жизни!
Делаю шаг назад, словно от обжигающей пощёчины.
– Пап, там стройка. Никого не было!
– Иди сюда! – продолжает отец и тянется к ремню на своих классических брюках.
Впервые пугаюсь по-настоящему. Чувствую, как начинает дрожать подбородок, как тогда – в детстве, когда отец понял, что из меня не выйдет выдающейся скрипачки. Его разочарование навеки запечатлено на моей спине в виде тонких узоров, пересекающихся друг с другом. Сердце испуганно сжимается, но я в характерном жесте вскидываю подбородок.
– Я знаю, что виновата, и понесу наказание, но пороть себя не позволю! – несмотря на уверенность в словах, голос срывается и дрожит.
– Да что ты говоришь?! – в глазах отца пылает ярость. Он делает резкий выпад и хватает меня за руку. – Тебя, сопливую, не спросили, как воспитывать. Надо было давно выбить из тебя спесь!
Он заводит мою руку за спину, и я громко вскрикиваю от неожиданности, пытаясь вывернуться из крепкого захвата. Отец заносит руку и через мгновение опускает ремень на чувствительную кожу.
– Проси прощения, Мирьям, и я подумаю над тем, чтобы остановиться!
Между лопаток нещадно горит от удара тяжёлой железной пряжкой. Ненавижу себя, когда ощущаю, как из уголков глаз начинают сочиться слёзы. Я почти не чувствую, как горьковато-соленые потоки заливают лицо. Лишь упрямо сжимаю губы, с которых то и дело срываются болезненные стоны.
– Нет!
Отец заносит руку для очередного удара. Его глаза горят такой злобой, что я зажмуриваюсь, не в силах смотреть на своего мучителя. Проходит мгновение, затем ещё… но я не чувствую боли, лишь слышу какой-то странный хрип, а затем понимаю, что свободна. Открываю глаза и шокировано смотрю, как Давид сжимает пальцы на горле моего отца, который корчится от нехватки воздуха в стальном захвате пальцев Садулаева. Лицо отца багровеет. Он издаёт похожие на рычание звуки.
– Давид! – испуганно кидаюсь к мужчине, почти повиснув на его мускулистой руке, которая даже не дрогнула от моего веса. – Не надо! Боже! Пожалуйста!!!