Я тебя придумала

У меня горели щёки. Вспомнив о ручье, в котором я недавно валялась, я воровато огляделась — вроде все спят, даже Грым дышит ровно — и откинула одеяло. Осторожно встала и медленно, бочком, пошла вниз, к ручью. Вряд ли в этом лесу есть дикие звери, которые могут съесть неосторожную меня. Максимум ёжики и белочки, но ёжиков и белочек я не боюсь.

Я отошла от поляны, где спали мои спутники, нашла многострадальный ручей и, присев возле него на корточки, сполоснула разгоряченное лицо. И только вздохнула, почувствовав кожей щёк приятную прохладу, как сзади раздался хриплый голос:

— Ты чего не спишь?

От неожиданности я подпрыгнула, и мне показалось, что я ударилась головой о звёздное небо.

— Р-р-рым! — я буквально зарычала на невесть откуда взявшегося орка. — Ну нельзя же так подкрадываться!

— Я не подкрадывался, — ответил он спокойно, — кто же виноват, что ты меня не слышала?

Я вздохнула и возвела очи горе.

— Так чего ты не спишь, Линн?

— Думала, — я пожала плечами, — что делать дальше. Ну и решила лицо умыть. Водичка прохладная, хорошо. Не волнуйся, не убегу.

— Я и не волнуюсь, — ответил он спокойно. — От меня ты не сможешь убежать.

В холодном лунном свете Грым казался не зелёным, а каким-то… серо-чёрным, как камень. Как скала. И только глаза сверкали сейчас не хуже, чем звёзды.

Я подошла ближе, чтобы лучше видеть его лицо.

— Почему ты так говоришь? Что значит, не смогу убежать? Ты так быстро бегаешь?

Я увидела, что Грым улыбается.

— Дело не в этом. Просто в тот момент, когда я решил сделать то, чего не удалось сделать Брашу — прощупать тебя — я… перестарался. И провалился слишком глубоко. Я коснулся твоей души, Линн. Если ты понимаешь, о чём я. И теперь я всегда смогу найти тебя, где бы ты ни была. Никакие антимагические браслеты не помогут. Этот след невозможно стереть.

Я молчала, переваривая услышанное. Мне было сложно представить, что это значит — коснуться души… что он в тот момент почувствовал? И что чувствует сейчас?

Я очнулась от своих мыслей, когда Грым вдруг негромко сказал:

— Ты очень красивая.

— Что? — я рассмеялась. — Да ну тебя, Рым!

Да уж, нашёл, чем восхищаться! Ростом я не вышла, щупленькая, вместо груди два прыщика, тонкой осиной талии и соблазнительных бёдер тоже не наблюдается. Нет, на суповой набор я всё же не тяну — кости не торчат — но чтобы красавица… Да и на голове вечно воронье гнездо. Мои волосы, жёсткие и вьющиеся, похожи на мочалку. Или на паклю. Или на бог знает что — в любом случае, это воронье гнездо торчит в разные стороны, как у огородного пугала, оно жёсткое и плохо расчёсывается. Глазки у меня невнятно-серые, безо всяких миндалевидностей и прочей чепухи, о которой в романах пишут. Нос — маленькой картошечкой, на нём и на щеках — небольшая россыпь веснушек. Рот небольшой, как в песенке поётся — «губки бантиком, бровки домиком, похож на маленького сонного гномика» — вот это про меня!

— Правда, красивая, — повторил он серьёзно. — У тебя глаза такие… мягкие, будто бархатные. Серый такой бархат, я такой только в лавках с тканью для богачей видел. Волосы… так и хочется потрогать.

Я будто со стороны наблюдала, как Грым протянул руку и дотронулся до моих волос, погладил по голове, как маленькую.

— И кожа нежная… — лёгкое прикосновение к щеке, а в следующий миг мои ноги потеряли землю под ногами, потому что Рым подхватил меня на руки.

Я чувствовала себя лёгкой, как пушинка. Наверное, я ему такой и казалась — всё-таки из Грыма можно десять меня сделать, если не больше.

В его руках было уютно.

— Я думала, ты не любишь «человечину», — прошептала я Грыму на ухо. Он не делал ничего плохого — просто обнимал меня, словно хотел защитить от враждебного мира.

— Я коснулся твоей души, Линн.

Я вновь решила не спрашивать, что это значит. Наверное, потому, что всё же понимала.

Ведь если Рым коснулся моей души… Значит, и я прикоснулась к его.

Поэтому в тот момент я разделила с ним все чувства — поделила их пополам, как дети делят апельсин. И не было ничего, что я бы не понимала.

Он отнёс меня обратно, завернул в одеяло, а потом вернулся к себе. Больше мы не произнесли ни слова. Остальные так ничего не заметили, продолжая посапывать.

А я, повернувшись на бок, сжала кулаки и изо всех сил поклялась, что завтра сделаю всё, чтобы Грым не погиб. Ни одна стрела не коснётся моего орка! Хоть зубами ловить буду, но Рым будет жить.

В конце концов, у меня же есть какая-то сила?! Попробую ей воспользоваться…

.

За пределами повествования

…Живший почти два века назад тёмноэльфийский предсказатель Альгиус отличался крайней плодовитостью — он изрекал по нескольку пророчеств в месяц — и загадочностью, так как никогда не пытался толковать собственные изречения.

О детстве и юности Альгиуса ничего не известно. Наши исследователи уверены, что в источниках тёмных эльфов о нём можно прочитать много всего интересного, но Повелитель Робиар закрыл свою библиотеку от всех любопытствующих, даже с протекцией императора прорваться туда крайне сложно.

Достоверно известно лишь то, что Альгиус родился у людей из ближайшего окружения тогдашнего Повелителя — Дейвира, отца Робиара — и начал предсказывать уже с юных лет. Его пророчества были туманны и далеко не всегда правильно расшифровывались, но, те, которые расшифровывались, сбывались абсолютно все. Именно поэтому, когда Альгиус вырос, Повелитель сделал его личным советником.

Должность эту великий предсказатель занимал несколько десятилетий, но однажды просто исчез. Жив он или умер, никому неизвестно. Но в ту ночь, когда пропал Альгиус, несколько тёмноэльфийских деревень рядом с Эймом оказались выжжены дотла…

«Великие предсказатели и их судьбы», императорская библиотека

Целых полторы недели Эдигор наслаждался своим секретом. После того как его укладывали спать, будущий император вскакивал с постели и мчался к Люку на чердак. Три часа абсолютного счастья с единственным другом — чего ещё может пожелать лишённый детства пятилетний мальчик?

Но ничто не вечно, и Эдигор понял — пока его тайну не разгадали, и Люка вместе с его матерью не выкинули из дворца (а с Матиаса станется — он и на такое способен), нужно действовать.

Возможно, если бы Эдигор был обыкновенным пятилетним мальчиком, у него ничего бы не получилось. Но… на его беду, он не был обыкновенным. И это поняли все, даже император Эдигор Первый Вспыльчивый и императрица Мариника Вторая Прекрасная. Потому что сразу после рождения наследника в императорский дворец с визитом прибыл Аравейн, легендарный и великий маг.

— Добрый вечер, ваши величества, — спокойно сказал он, поклонившись. — Я прошу у вас разрешения остаться во дворце, дабы стать придворным магом и личным наставником принца Эдигора в будущем.

Что заставило Аравейна бросить все дела и явиться во дворец (а делал он это крайне редко — не любил высший свет), чтобы остаться в нём жить и заботиться о наследнике — не знал никто. Даже император терялся в догадках. Но все сходились во мнении, что Эдигор очень необычный мальчик. Магической силы в нём, правда, не обнаружилось, зато обнаружился такой характер, которому и взрослый бы позавидовал.

Упрямый, как горный козёл, серьёзный, как мировой судья на оглашении приговора, бесстрашный, как лучшие воины империи, и рассудительный, как сто великих философов древности, Эдигор одним казался маленьким старичком, другим — несчастным принцем, раздавленным бременем ответственности с самого раннего детства, третьим — заносчивым и чересчур властным ребёнком.

Истина, как это обычно и бывает, находилась где-то посередине. Но было и ещё кое-что, о чём порой забывали учителя и наставники маленького принца, да что говорить — родители тоже. Эдигор в первую очередь был человеком — да-да, именно человеком, а не вашим высочеством, будущим императором и наследным принцем — и, как любой человек, нуждался в настоящей дружбе.