Я тебя придумала

— Откуда ты знаешь, что мы решили назвать её Луламэй?

От необходимости отвечать Эдигора спасла сама Лу, неожиданно громко заплакав.

Глава шестая, в которой мы начинаем путешествие к столице

Туда ехали — за ними гнались. Обратно едут — за ними гонятся. Какая интересная у людей жизнь!

«Не бойся, я с тобой»

Сборы заняли не более получаса — все проверяли свои вещи, подтягивали подпругу на лошадях, о чём-то тихо переговаривались, Рым раздавал указания. Особенно это касалось Милли и Браша. Я ошарашенно косилась на своего «клона», которая упрямо и совсем не по-моему иногда встряхивала лохматой головой, думая о том, как же всё-таки странно…

Я здесь всего пару дней. Я чужая, Эрамир не принимает меня — и никогда не примет, как свою создательницу. Таков закон, правила, традиции, и что там ещё может быть. Если я хоть как-то выдам в себе демиурга, воспользуюсь этой силой — хоть я понятия не имею, как — Эрамир уничтожит меня, сведёт с ума, выкинет прочь, словно захватчика.

Но, вопреки здравому смыслу, меня почему-то приняли эти люди — и не-люди — которых я когда-то сама придумала, сидя перед монитором. Хотя они тоже являлись частью Эрамира, хотя я появилась здесь при весьма странных обстоятельствах и в целом была очень странной, хотя из-за меня они влипли в огромные неприятности… Но почему-то принялись мне помогать, не задавая лишних вопросов, без колебаний, сомнений и упрёков.

И теперь я тихо сидела на брёвнышке и рассматривала их всех — Милли, сейчас полную мою копию, которая осторожно подпитывала свой артефакт, позволяющий ей скрываться от отца и братьев; Браша, сосредоточенно роящегося в мешке с вещами; Тора, чистящего свой меч; Гала, проверяющего, туго ли затянуты ремни седла; и, наконец, Рыма, разглядывающего карту этих земель при помощи крошечного магического огонька, выпущенного Брашем…

В моей прошлой жизни, которую так неосторожно оборвали автомобиль и моя рассеянность, никто из знакомых не стал бы делать ради меня ничего подобного. Рисковать собственной жизнью и спокойствием, тратить силы, даже просто отдавать одежду, потому что моя благополучно почила в недрах Эйма. Только Игорь сделал бы ради меня всё, что в его силах, а возможно, даже больше. Но его теперь нет рядом. И, скорее всего, я никогда не увижусь со своим мужем.

Смотреть правде в глаза оказалось неожиданно очень больно — изнутри что-то неприятно кольнуло, и я с силой сжала кулаки, стараясь справиться с накатившими эмоциями. Встала, чтобы отвлечься, и подошла к Рыму.

Завидев меня, орк поднял глаза от карты.

— Скоро выдвигаемся, — сказал он тихо. — Поедешь со мной?

Это был, скорее, не вопрос, а утверждение, но я, тем не менее, кивнула. А потом так же тихо спросила:

— Зачем нам Тропа Оракула, Рым? Что ты хочешь у него спросить?

Глаза орка опасно вспыхнули. Он отложил карту и взял меня за руку, обронив:

— Пойдём.

Я не очень поняла, куда именно мы пойдём, но послушно потрусила за Рымом.

Мы отошли от лагеря всего на десять шагов, скрывшись за ближайшими кустами. Магический огонёк Браша каким-то чудом не отставал, и только благодаря этому я не сломала шею. Если вы когда-нибудь были в ночном лесу, то сможете меня понять.

Рым остановился очень резко, развернул меня лицом к себе и, положив большие ладони мне на плечи, чуть сжал их.

— Ты ведь знаешь, что такое Тропа Оракула, Линн? Верно?

Я кивнула. Ещё бы мне не знать! Только Милли пошла туда в самом конце книги. А мы прёмся сейчас, и не понятно, за каким хреном Рыму это понадобилось.

Тропа Оракула — кратчайший путь в Лианор. Но им пользовались только те, кому действительно нужно было к Оракулу, чтобы что-нибудь у него спросить. Он давал ответ на один вопрос, и только раз в жизни, дважды попасть к Оракулу было невозможно.

Но дело не только в этом. Пришли — спросили — ушли, дело житейское. Тропа Оракула всегда испытывала людей, причём никто заранее не знал, какой сюрприз она приготовила именно для него. Если ты не справлялся с испытанием, то не имел права идти к Оракулу, нужно было поворачивать обратно.

И проходить эти извращённые «испытания» мне вовсе не улыбалось. Оракул имеет весьма странное чувство юмора… да, пожалуй, моё чувство юмора. Я помню, как придумывала его. Но тогда я в тёплой комнате сидела, попивая сладкий чай, а сейчас… Я не хочу! Я боюсь!!

Кажется, я сказала это вслух, потому что Рым вдруг усмехнулся, наклонился ближе к моему лицу и прошептал:

— Совсем недавно ты уверяла, что ничего не боишься, маленькая.

Я вздохнула. Да, так было… Но, наверное, в другом мире. Этот, созданный мной самой, действительно меня немного пугал. И хуже всего было именно осознавать то, что я сама всё придумала, сочинила и описала. Но фантазии фантазиями, а жизнь жизнью. И мне совсем не улыбалось проходить испытание Тропы Оракула. Тем более что я представляла, каким именно оно будет.

Я уже открыла рот, чтобы ответить Рыму, как вдруг поняла — он наклонился уже так близко, что я не вижу его лица. Зато чувствую обжигающее дыхание на своей щеке.

— Всю жизнь я ненавидел людей, Линн, — от хриплого голоса Рыма у меня почему-то странно, но радостно забилось сердце. — Ненавидел с того самого дня, как твои сородичи сожгли мою деревню, убив на моих глазах мать, отца и сестру. Никого не пощадили, даже детей. Меня спасло только то, что с раннего утра я ушёл в лес за ягодами для праздничного пирога — на следующий день сестре должно было исполниться пять лет — и когда вернулся, то застыл, увидев свой горящий дом, мёртвые тела соседей, родителей, которых забивали камнями, плачущую сестру. Они прирезали её, как свинью, Линн. А меня спасло только то, что от страха я даже пошевелиться не смог. И потом тысячу раз проклинал себя за трусость, за то, что отсиживался в кустах, пока твои сородичи убивали моих родных и знакомых.

— Рым… — прошептала я, чувствуя, как в глазах закипают слёзы, как сжимается в комок сердце от осознания собственной вины — ведь это я сделала! Не они, мои «сородичи», а я! Потому что именно я написала эту жуткую историю когда-то на страницах собственной книги.

Но Рым не дал договорить, прижавшись губами к моей щеке, оглушая горячим шёпотом.

— Понимаешь, почему, увидев тебя, я так отреагировал? Понимаешь, почему называл человечиной? А потом я совершил свою самую большую ошибку, когда решил прощупать тебя, чтобы понять, есть ли в тебе нечто, чего нам стоит опасаться. И, заглянув в твои глаза, я провалился очень глубоко. Я видел твою душу, я коснулся её, и это было так… радостно и сладко… и в то же время — очень больно, Линн. Как будто кто-то сделал мне удивительный подарок, а потом — почти сразу — отнял, и отнял навсегда. А я не хочу… не хочу отпускать тебя, маленькая…

Мысли у меня путались. Я точно сходила с ума. От голоса Рыма внутри всё вздрагивало, билось, звенело и словно пускалось в пляс. От его рук, которыми он осторожно меня обнимал, по всему телу разливалось нежное, ласковое тепло, и казалось, что оно может согреть меня не хуже норковой шубы.

И почему-то хотелось заплакать. Прижаться, никогда больше не отпускать, и — плакать…

Что со мной?

— Рым… — еле смогла выдохнуть я, но он не дал мне продолжить, вновь горячо зашептав:

— Я просто хочу узнать, что мне теперь делать… с этим чувством … Я ведь… не хочу тебя отпускать, понимаешь? Никогда… Но и быть с тобой… мне нельзя, маленькая.

«А я могу спросить у Оракула, как попасть домой…» — вяло подумала я. Но так ли уж мне хотелось туда? Теперь я не была уверена.

Я обнимала Рыма обеими руками, прижималась к нему изо всех сил, и мне почему-то казалось, что вот он — дом, в который я наконец вернулась.

Тепло, нежно, удивительно, безрассудно… Я, кажется, совсем растеряла по пути свой разум. Забыла о времени, растворилась в объятиях, слыша только стук двоих сердец.

— Нам пора, маленькая