Лавка древностей

Я миновал лавку и несколько раз прошелся от угла к углу, борясь с чувством нерешительности, знакомым каждому, кто боится, что его неожиданное посещение будет некстати. Дверь дома была затворена, и, следовательно, меня не могли увидеть оттуда, сколько бы ни продолжались мои прогулки взад и вперед по тротуару.

Наконец оставив колебания, я вошел в лавку торговца древностями.

Хозяин и еще какой-то человек стояли в глубине ее и, вероятно, вели не совсем приятный разговор, так как при моем появлении их громкие голоса сразу смолкли, а старик поспешил мне навстречу и взволнованно пробормотал, что очень рад меня видеть.

— Вы весьма кстати прервали наш спор, — сказал он, показывая на своего собеседника. — Этот человек когда-нибудь убьет меня. Он давно бы это сделал, да только не смеет.

— А, перестаньте! Будь на то ваша воля, вы бы сами давно отправили меня на виселицу, — огрызнулся незнакомец, предварительно бросив в мою сторону дерзкий взгляд из-под нахмуренных бровей. — Это всем известно.

— Да, пожалуй, ты прав! — в бессильной ярости воскликнул старик. — Я дам любую клятву, сотворю любую молитву, лишь бы отделаться от тебя! Твоя смерть была бы для меня избавлением!

— Знаю, все знаю, — сказал незнакомец. — О том я и толкую! Но ни ваши клятвы, ни ваши молитвы мне не повредят. Я жив и здоров и умирать не собираюсь.

— А мать его умерла! — Старик горестно стиснул руки и устремил глаза ввысь. — Где же она, справедливость!

Незнакомец стоял, поставив одну ногу на табуретку, и с презрительной усмешкой посматривал на старика. Это был молодой человек, примерно двадцати одного года, стройный и бесспорно красивый, хотя в выражении его лица, в манерах и даже одежде чувствовалось что-то отталкивающее, беспутное.

— Не знаю, как там насчет справедливости, — сказал он, — но я, как видите, здесь; и здесь и останусь до тех пор, пока сочту нужным или пока меня с чьей-нибудь помощью не выставят за дверь, чего вы, конечно, не сделаете. Повторяю еще раз: я хочу видеть свою сестру.

— Сестру! — с горечью воскликнул старик.

— Да! Родство есть родство, тут уж ничего не попишешь. Вы давно бы его похерили, будь это в ваших силах, — сказал молодой человек. — Я хочу видеть сестру, которую вы держите взаперти и только портите, впутывая в свои тайные дела! Да еще прикидываетесь, будто любите ее, а на самом деле готовы вогнать ребенка в гроб ради того, чтобы наскрести еще несколько жалких грошей в придачу к своим несметным богатствам. Я хочу видеть ее — и увижу.

— Полюбуйтесь на этого праведника! И он говорит о том, что я порчу Нелл! Он, щедрая душа, пренебрегает лишним грошом! — воскликнул старик, поворачиваясь ко мне. — Этот беспутный человек, сэр, потерял всякое право требовать что-либо не только от тех, кто имеет несчастье быть с ним в кровном родстве, но и от общества, которое видит от него одно лишь зло. И, кроме того, это лжец! — добавил он, понизив голос и подходя ко мне вплотную. Ему ли не знать, как я люблю ее, и все-таки он старается оскорбить меня в моих лучших чувствах, пользуясь присутствием постороннего.

— Я, дедушка, посторонними людьми не интересуюсь, — сказал молодой человек, расслышав его последние слова. — И надеюсь, они мной тоже. Пусть занимаются своими делами и оставят других в покое, это будет самое лучшее. Меня дожидается один приятель, и, с вашего позволения, я приглашу его сюда, так как мне, видимо, придется задержаться здесь.

С этими словами он вышел за дверь и, посмотрев направо и налево, замахал рукой какому-то невидимке, которого (судя по горячности этой сигнализации) не так-то легко было подманить. Но вот на другой стороне улицы — якобы совершенно случайно — появилась фигура, сразу бросавшаяся в глаза своим костюмом, затасканным, но с поползновением на щегольство. Фигура эта долго гримасничала и мотала головой, отказываясь от приглашения, но в конце концов пересекла дорогу и вошла в лавку.

— Ну, вот. Это Дик Свивеллер, — сказал молодой человек, подталкивая его вперед. — Садись, Свивеллер.

— А как старичок, не противится? — вполголоса спросил мистер Свивеллер.

— Садись, — повторил его приятель. Мистер Свивеллер повиновался и, с заискивающей улыбкой оглядевшись по сторонам, сообщил, что на прошлой неделе погода была хороша для уток, а на этой неделе им хуже — ни одной лужи, и что, стоя на перекрестке у фонарного столба, он видел свинью, которая вышла из табачной лавки с соломинкой во рту, — а значит, уткам на следующей неделе опять будет раздолье, ибо без дождя не обойдется. Далее сей джентльмен извинился за некоторую небрежность своего туалета и, объяснив ее тем обстоятельством, будто бы вчера вечером он основательно «заложил за галстук», таким образом в самой деликатной форме дал понять своим слушателям, что был мертвецки пьян накануне.

— Но какое это имеет значение, — со вздохом заключил мистер Свивеллер,покуда нас на пир зовет веселый звон стаканов и осеняющие нас крылья дружбы не роняют ни перышка! Какое это имеет значение, покуда в крови кипит искрометное вино и мы упиваемся блаженством и страданьем!

— Перестань развлекать общество, — буркнул его приятель.

— Фред! — воскликнул мистер Свивеллер, пощелкивая себя пальцем по носу. — Умному человеку достаточно лишь намекнуть. Зачем нам богатства, Фред? Мы и без них будем счастливы. Ни слова больше! Я поймал твою мысль на лету: держать ухо востро. Ты только шепни мне: старичок благоволит?

— Отвяжись, — последовал ответ.

— Опять же правильно, — согласился мистер Свивеллер. — Приказано быть начеку, и будем начеку. — Он подмигнул, скрестил руки на груди, откинулся на спинку стула и с необычайно глубокомысленным видом уставился в потолок.

Из всего вышеизложенного резонно было бы заключить, что мистер Свивеллер еще не совсем пришел в себя от необычайно сильного воздействия искрометного вина, на которое он сам ссылался, но если бы даже таких подозрений не вызывали речи этого джентльмена, то взлохмаченные волосы, осоловелые глаза и землистый цвет лица свидетельствовали бы не в его пользу. Намекая на некоторую неряшливость своей одежды, мистер Свивеллер был прав, ибо она не отличалась чрезмерной опрятностью и наводила на мысль, что ее обладатель проспал ночь не раздеваясь. Костюм его состоял из коричневого полуфрака с множеством медных пуговиц спереди и одной-единственной сзади, шейного платка в яркую клетку, жилета из шотландки, грязно-белых панталон и шляпы с обвислыми полями, надетой задом наперед, чтобы скрыть дыру на самом видном месте. Полуфрак был украшен нагрудным карманом, откуда выглядывал самый чистый уголок очень большого и очень непрезентабельного носового платка; грязные манжеты рубашки, вытянутые до отказа, прикрывали обшлага. Мистер Свивеллер обходился без перчаток, но зато был при желтой тросточке с набалдашником в виде костяной руки, поблескивавшей чем-то вроде колечка на мизинце и сжимавшей черный шарик.

Итак, сей джентльмен развалился на стуле во всеоружии своих чар (к коим следует прибавить также сильный запах табачного дыма и весьма потрепанный вид), вперил глаза в потолок и, предварительно попробовав голос, угостил общество несколькими тактами крайне заунывной песни, потом вдруг оборвал свои рулады и снова погрузился в молчание.

Старик сидел со сложенными на груди руками и поглядывал то на внука, то на его странного приятеля, зная, должно быть, что ему не обуздать их. Фред привалился спиной к столу неподалеку от своего дружка и делал вид, будто ничего не произошло, а я, зная, насколько трудно постороннему вмешиваться в чужие дела, притворился, будто рассматриваю вещи, выставленные на продажу, и ни на кого не обращаю внимания, хотя старик с первой же минуты взывал к моей помощи и словами и взглядами.

Впрочем, молчание не затянулось, ибо мистер Свивеллер, предварительно поведав нам нараспев, что в горах его сердце, доныне он там и что для свершения доблестных, героических деяний ему не хватает только арабского коня[7], отвел взгляд от потолка и снова вернулся к презренной прозе.

7

...поведав нам нараспев, что в горах его сердце, доныне он там и что для свершения доблестных, героических деяний ему не хватает только арабского коня… — Речь Дика почти вся построена на цитатах из популярных стихотворений, нередко неточных и «приспособленных к случаю». Все эти цитаты перемешаны с плодами собственного «поэтического творчестна» Дика. В данном случае использована строка, которой открывается известное стихотворение Роберта Бернса (1759—1796) «Мое сердце в горах», и строка из стихотворения английской писательницы Каролины Нортон (1808—1877) «Прощание араба со своим скакуном».