Испытательный срок

— Вы… не станете… — она замялась, пытаясь подобрать слова. Как заставить полуграмотного местного оставить её в покое? Неумолимо убегали секунды; чары действуют или уже нет? — Вы не станете…

— Станете, — лениво протянул знакомый голос. Ира вздрогнула и обернулась, уже зная, кого увидит. — Митар, можешь её не слушаться. Весьма жестоко, барышня. Разве можно вот так устраивать людям полный паралич? Кто ваш наставник?

На неё обрушились разом две страшные мысли, одна другой хуже: Георгий Иванович явился за ней лично — и она только что едва не убила Кузнецова. Нелегал привалился к ближайшему дереву и отчаянно хватал ртом воздух; ему только что вновь разрешили дышать. Старый волхв не спеша, почти равнодушно прошёл мимо Иры, небрежно тронул виски заходящегося беззвучными слезами подручного. Жест вышел знакомым и при этом каким-то обезображенным, словно в складную мелодию кто-то вбросил горсть лишних колючих нот. Кузнецов разогнулся, задышал ровнее, взглянул на Иру с неприкрытой ненавистью.

Её словно калёным железом ожгло: бежать! Против опытного волхва она ничего не сделает — значит, надо рвать когти, пока он занят незадачливым подручным. Реветь и каяться можно будет потом. Пара крохотных шажков в сторону — не может же этот тип видеть спиной! — и прочь со всех ног, всё равно, куда…

Земля предательски выскользнула из-под ног, и Ира ткнулась носом в пахнущую сыростью палую хвою. Вызывающе искристая, похожая на светящуюся золотую проволоку ловчая сеть плотно спеленала её по рукам и ногам — как нежить какую-нибудь! Подбородком она чувствовала жёсткое прохладное серебро цепочки; амулет выскользнул из-под воротника и лежал прямо перед глазами, совершенно бесполезный. Позади в ужасе захрипел кто-то невидимый.

— Крамолец… Как есть крамолец… Я вас, тварей, в Летице…

— Не был ты в Летице, — холодно бросил Георгий Иванович. — Там был я. Забудь обо всём и спи.

Глухой звук упавшего тела — и тишина. Ира до боли закусила губу. Да что же они все творят! Разве можно вот так запросто пользоваться людьми?! Тугие, осязаемые магические путы не желали ослабевать, как бы она ни дёргалась; теперь действительно только звать на помощь… У Кузнецова есть нож и наверняка нет никаких запрещающих клятв, он не станет жалеть заведомого врага…

— Я не услышал, — голос Георгия Ивановича зазвучал ближе; похоже, жизнь Кузнецова уже вне опасности, и пришло время заняться пленницей. — Кто ваш наставник? Кто вам позволил пользоваться даром, не привив малейшего представления об ответственности?

Ира повернула голову, сколько позволила сеть. Увидела только бездыханное тело одноглазого селянина; волхв стоял вне поля её зрения. У магов способности к старости постепенно выцветают, а здесь как? Какие шансы у Ярослава против этой парочки?.. Пустая глазница укоризненно вперилась ей в лицо мёртвым взглядом. Точь-в-точь как у лиха…

— Тихон! — голос почти сорвался — как будто от громкости что-то зависело. Это должно сработать! Пожалуйста, пусть сработает; он ведь был при жизни… Должен был быть… — Тихон, помоги! Тихо-о-он!

Она ещё кричала, а тяжёлые чары, не разбирающие своих и чужих, уже сдавили рёбра, мешая дышать. В воздухе рассыпался негромкий сухой смех, будто кто-то встряхнул жестяную банку с гречкой. На глаза навернулись горячие слёзы — не то от боли, не то от радости. Глухо выругался Георгий Иванович; наверное, лихо ему не по зубам!

— Митар, вон, — гаркнул волхв. Угрожающе загудело пламя.

— Ох-ох-ох, — Тихон насмешливо закудахтал, ничуть не напуганный. Его голос слышался отовсюду сразу. — Кто ж тут? Не Ергол ли из Тайрады… или откуда нынче? Сладко, небось, живётся на чужой на сторонушке, а-а-а?

Собрав остатки сил, Ира перекатилась на спину. Увидела удирающего в чащу Кузнецова; он бежал как-то странно, припадая то на одну, то на другую ногу. То ли Тихон забавлялся, то ли её, Ирины, чары не прошли даром. Седовласый волхв стоял, выпрямившись во весь свой немалый рост; над широкими ладонями полыхал огонь, похожий на солнечный свет.

— А я знавал кой-кого, кто б с тебя спросил должок, — вкрадчиво пропел ветер. Лихо кружило меж деревьев, не связывая себя человеческим обликом. — Ежли б дожил. Слыхал, мабудь, как его отыскали в глуши-то?

Волхв не отвечал. Он был бледен; Ира готова была поклясться, что напугало его отнюдь не присутствие лиха. Длинный узкий язык пламени вытянулся в воздухе — наудачу, без надежды достигнуть цели. Невидимый Тихон язвительно захихикал, а в следующий миг мир вокруг рассыпался стеклянным звоном в ушах. Ира судорожно втянула носом острый, как лезвие, воздух и не услышала собственного дыхания. В кромешной тьме было больно и холодно, и ничего больше. Ни света, ни звука, ни времени.

— Девонька… Девонька, ну что ж ты…

Скрипучий голос говорил непривычно мягко. Ира повернула голову на звук, открыла и закрыла глаза, ещё раз, ещё — ничего не менялось. Только тишины, кажется, убавилось; вернулись случайные лесные шорохи. И голос Тихона.

— И-э-эх, я, дурная голова… Слышишь хоть? Видишь чего?

Она один раз кивнула, один раз качнула тяжёлой головой. Тугая сеть всё ещё не давала толком пошевелиться. Ира осторожно повела плечами, пытаясь освободиться, и скривилась от боли в сведённых судорогой мышцах.

— Полегче, полегче… Ты её за узелок возьми да сдёрни. Всё одно что паутинку смахнуть.

Паутинку!.. Попробуй её смахни — в роли мухи! Ира попробовала вслепую дотянуться до перекрестья магических нитей, но добилась только ломоты в пальцах. Солёная влага обожгла щёки. Она с радостью позвала бы на помощь, если бы голос её слушался. Тихон не хочет, да и не может; он знает лишь фальшивое имя, а отозваться можно только на настоящее, данное при рождении…

— Да ты не ручками! Разве ж её ручками-то ухватишь? Гляди-кось, вот она, вот. Р-р-раз её!

Могильный холод коснулся груди сквозь слои ткани. Теперь она точно знает, где узел; а толку? Никто никогда не учил её черпать для магии собственную жизненную силу, выворачиваться наизнанку, рассеивать себя вовне… Колдовство — оно совсем другое, оно смотрит внутрь, бережно собирает по капле чувства и настроения, действует исподволь. Ему не под силу стреножить человека, зажечь пламя из ничего, заставить чайную чашку взмыть над столом…

Медленно догорает солнечный летний денёк, старая яблоня сонно покачивает ветвями, струится из самовара белый дымок, похожий на заблудившееся облачко. Бабушка растерянно улыбается, подслеповато щуря добрые глаза. Чашка, опасно покачиваясь, висит над красным блюдцем с золотой каймой. Пусть бы и висела так. Отсюда, из непроглядной темноты, минувший день виден отчётливо и ярко, как фильм на экране кинотеатра. Хочется туда. Где все они улыбаются, где ничего ещё не случилось…

— Во-о-от, умница, умница! Так её!.. Да ты дыши, не забывай! Оно пройдёт всё, то ж я так, вполсилы, разойтись-то не успел…

Дымчато-зелёный еловый полог. Виновато улыбающееся одноглазое лицо. До слёз жалко растаявшего воспоминания; в нём лучше, чем здесь, посреди леса, на сырой прохладной земле. Ни Кузнецова, ни Георгия Ивановича не видно. Тихон их прогнал. Тихон её спас.

— Спа… спасибо, — с трудом выговорила Ира. О том, что он чуть её не убил, лучше не думать. — И… извини, что… Ох…

— Чего ты? — Тихон весь подобрался, как заботливая нянька у постели хворого ребёнка. — Головушка болит? Так ты полежи, полежи…

— Ерунда, — пробормотала Ира, избегая смотреть на лихо. — Он тебя теперь убьёт.

Тихон тряхнул спутанными патлами.

— Нет, не станет. Узнает, ради чего набезобразил — простит.

— Я скажу, — горячо пообещала Ира. — Скажу, что… сама позвала. Что это я виновата.

— Брось ты, девонька, — с мягкой укоризной прошелестел Тихон. — Что ж он, сам не поймёт? Сердце-то у него где надо, хоть сам он в то и не верит…

Он отодвинулся, давая ей место, чтобы сесть. Ира прижала к лицу дрожащие ладони. Всё ещё немного мутило — то ли от навалившейся слабости, то ли от чувства вины. Тихон потрепал её по плечу и тут же отдёрнул руку: Ира вздрогнула от продравшего по коже мороза.