– Верь мне

– Я поеду, – сказал отец, отпустивший меня за руку и собиравшийся взяться за ручку двери.

– Уже? – спросила мама, кинув безнадёжный взгляд – кошка подбежала к ней.

Мне всегда хотелось знать, что чувствуют люди, некогда любившие друг друга и спустя месяцы снова встретившиеся. Может, это было сожаление, которое я видела в глазах матери, укутавшейся в огромный платок, или забытая любовь, которую я наблюдала в трясущихся руках отца и его нервной яркой улыбке.

Неловкость висела между ними, а точнее кроилась во мне, пока я снимала обувь и опиралась о стену, наблюдая за родителями.

– Дождь, – напомнила я отцу.

– Дождь, – повторила за мной мама.

– Дождь, – подтвердил отец, кивая головой, и стал снимать обувь.

Я провела его за руку на ту кухню, в которой он не был со времени удачной случайности в кафе, когда мама узнала про измену и не разбила вазу, стоящую раньше на столе. Она осталась такой же, застыла во времени, но уже без осколков.

– Чай? – предложила мама, уже зажигая огонь, пока отец, повесив пиджак, шёл к столу. – Никакого чая, – она наконец посмотрела на что-то ниже отцовского лица. – Одежду в стирку! – крикнула.

Я молча наблюдала за происходящим и думала о том, испытывают ли ностальгию родители, пока разговаривают, и когда же вернётся Арнольд со своих занятий: мне хотелось показать ему эту старую картину.

– Как я поеду обратно? – спросил отец, уже усевшийся на стул.

– У нас осталась твоя одежда, – направилась в сторону ванной, махая рукой бывшему мужу.

Тогда я снова осталась одна на кухне и стала вспоминать, когда в последний раз видела маму такой поистине радостной. Может, в прошлую среду, когда Арнольд принёс серебряную медаль, или в понедельник, когда я принесла «отлично» по математике? Всё «до» было ничём по сравнению с сегодняшним «сейчас». Но ведь должно быть и «после» – вина легла на мои юные плечи: «Не стоило его сюда приводить», – думала я, перекидывая кольцо с пальца на палец.

Мне было больно наблюдать за мамой на протяжении этих лет, когда копалась по ночам в свадебных фотографиях, плакала, думая, что я не слышу, и мне не хотелось, чтобы из-за него страдала ещё одна женщина, даже мне не знакомая, но носящая ребёнка моего родителя. Тогда я, схватив отцовский телефон, побежала прямиком в ванную, где стояли они, смотрящие друг на друга и чуть ли не съедавшие один одного. <…>

– Элиза! – крикнула она мне и спустя пару фраз метнула свою горячую ладонь в сторону щеки своего бывшего мужа, не ставшего ждать, а выбежавшего без объяснений со злостью, кинутой в мои глаза, в сторону «выходной» двери.

В этом был весь он, разоблачённый, не имеющий сил и желания строить всё заново при малейшем шансе – дешёвый и недостойный всего того, что мама так сильно любила и защищала. Может, этот «шанс» в виде соприкосновения губ и не вернул бы их в прошлое, но тогда бы отец на пару секунд вспомнил, что раньше любил эту женщину с головы до пят, а это дороже любого поцелуя даже французского.

«Ты и сейчас мне врала?»

Почему-то время в этом месте шло слишком быстро, отчего казалось беспощадным. Может, поэтому днём и все эти пятнадцать тысяч человек в городке выглядели старше своих лет. Гуляя по улицам, Элиза удивлялась тому, как половина населения не жалеет времени, проживая всю свою жизнь в этом крошечном порту, не путешествуя по миру, а лишь разглядывая красочные картинки в Интернете. «Когда отец говорил мне о том, что когда-нибудь я пойму его, то, наверное, имел в виду переезд в другой город, когда в старом оставаться до невозможности сложно, а в новый перебираться до невозможности больно, хоть и смотреть на него я буду, как на восьмое чудо света», – думала она.

Бар, к которому её проводил чудаковатый Кристофер со своей мохнатой собакой Лукасом, находился в старом подвале захолустья, а к вечеру подсвечивался маленькими золотыми фонариками, как в Рождество. Вечером Карлинген будто оживал, принося улицам новых людей: вероятно, к тому времени рыба начинала ловиться, а булочки в пекарнях становились вкуснее и более хрустящими, отчего вытаскивали жителей из нор. Желая просмотреть весь город до захода солнца, Элиза катала свой чемодан в радиусе сотни метров от сегодняшнего мероприятия, поглядывала на лица прохожих, и думала о том, как время стало идти медленнее, а их внешний вид наконец соответствовал возрасту.

Некоторые продолжали здороваться с ней на французском, произнося кривое «бонжур», но, на самом деле, французов в городе она не наблюдала, отчего прибывала в ступоре, а другие же обходились своим голландским «халоу», приветливо улыбаясь.

Большая короткая стрелка двигалась к полночи, и она пошла прямиком к бару, чьё мероприятие так ждала весь день.

Вы когда-нибудь слушали песни Эдиты Пиаф? Если, как и Элиза, нет, то вам непременно стоит скупить пару пластинок с её песнями, если же да, то вы, должно быть, знаете, на что способна её музыка: вернуть вас в Париж, даже если вы в нём не были, и доказать, что этот мир невозможен без любви, – её музыку героиня услышала, зайдя в кабак, полный людей в беретах и жёлтых жилетах.

– Бонжур! – крикнула ей девушка, сидящая у барной стойки с такой же шапочкой, как у Элизы, и в пиджаке.

– Я плохо знаю французский, – подсела она к ней, положив свою правую руку на стойку и поставив рядом чемодан.

– Я тоже, – посмеивалась, отпивая алкогольный напиток из своего стакана. – Гарсон! – подозвала мужчину, вытиравшего стеклянную посуду, проговорив картавую «r». – Налейте арманьяк, – щёлкнула пальцами.

– Я не пью, – готовая встать, сказала Элиза.

– Как говорят во Франции, «мы подарили миру коньяк, а арманьяк оставили себе», – придержала её за плечо, – или вы нарушаете традиции?

– Я не из Франции, – уселась обратно.

– Тогда откуда Вы?

– Канада, – девушка хотела выпить глоток напитка, – Торонто. Почему французы оставили арманьяк себе? – но решила, что в новом городе пить с незнакомцами не стоит.

– Себе оставляют лучшее, – протянула руку. – Анна.

Вокруг нас сидели люди, которые, по всей видимости, прятались от Элизы весь день, но теперь она могла в полной мере наблюдать за ними: за их мимикой, голосом, повадками.

– Элиза, – пожала её. – В честь чего праздник? – спросила она.

– «Жёлтые жилеты»6, – указала на всех вокруг, – сегодня во Франции пройдёт новый бунт, – тогда-то Анна и заметила, как страстно бармен подслушивает их.

– Почему ты без жёлтого жилета? – перешла «на ты».

– Я не из Франции, – поправила свою светлую прядь волос с покрасневших от алкоголя щёк. – Амстердам – удивительное место.

– Ты проездом?

– Да, – усмехнулась. – Как раз в Париж: буду учиться на кинорежиссёра. А ты?

– Я?

– В чём хороша ты?

– Отлично играю на фортепиано, – решила солгать Элиза, – на прошлой неделе была в Эйндховене в филармонии, собрала все подаренные цветы и везу на могилу отца.

– И сколько там клавиш?

– На фортепиано? – задумалась. – Семьдесят восемь.

– Врёшь ты лучше, – посмеялась. – На десяток больше, – сделала глоток, чуть удержав алкоголь во рту.

– Как ты поняла, что я солгала? – нахмурила брови.

– Пальцы, – взяла её за руку и подняла вверх, – не музыкальные – мелочи выдают.

– Извини, – прикрыла глаза ладонью. – Я с детства так: неосознанно вру, а потом бывает, что прокалываюсь по глупости. Как– то раз в четвертом классе рассказала всем о том, что мой папа – король, а когда все узнали, что это неправда, то засмеяли меня.

– Засмеяли ребёнка?

– Это же дети: они не будут разбирать, сколько тебе лет и почему ты врал. Сначала в их глазах ты принцесса, а когда опускаешься на сотню рангов ниже, то кажешься и ниже их самих.

– Когда мне было восемь, мой отец беспробудно пил, а мама всегда прощала каждый его замах в её сторону, тогда я всем в школе говорила, что у меня нет отца, а когда тот, выпивший, пришёл за мной в класс, чтобы забрать домой, я сквозь землю провалилась и думала: «Это сон. Это не мой отец и не моя история», – Элиза, ослеплённая, смотрела на девушку напротив глазами ребёнка. – Никто не понимал, что за шатающийся мужчина зашёл в класс, – сделала глоток.

6

Спонтанное протестное движение во Франции без выраженного лидера. Их главная движущая сила – "жёлтые жилеты", которые изначально выступали против повышения цен на топливо, но теперь требуют более радикальных мер вплоть до отставки главы государства.