Сибирский фронтир

Наполнив закрома охотского компаньона, я перебрался на плотбище. Строительство очередного галиота было далеко от завершения, зато сам городок заметно разросся. Рядом со старыми постройками и собственно верфью, выросло туземное стойбище. Шалаши коряков венчали конструкции, отдалённо напоминающие чашечки радиотелескопов. Эдакая деревянная обсерватория.

Анчо–мухоморщик шёл навстречу вразвалку. Шёл и жевал на ходу. Что жевал? Наверняка мухомор. На его лице не проявлялось ни радости, ни заботы, ни даже наркотического блаженства. Опустив приветствие, будто я отлучался всего на минутку, он сходу принялся рассуждать о пользе грибочков. Предложил попробовать.

Я машинально отметил, что с чужими Анчо так вольно себя не ведёт, а значит, моя маскировка раскрыта и здесь. Мифического брата следовало отправлять в архив.

–Давай, рассказывай, – прервал я словоблудие коряка.

–На сегодня имеем две двадцатки семей, – доложил тот. – Все при деле. Женщины плетут сети, верёвки, заготавливают черемшу, коптят рыбу. Мужчин по морскому делу в обучении два десятка без одного. У Харитона на работах тринадцать: шестеро плотничают, столько же шьют паруса, ещё один пошёл в ученики к кузнецу. Остальные на заготовке провианта.

Он подумал немного и решил высказать собственное суждение:

–Из коряков русских не сделаешь. Так охотниками и останутся.

–Для отряда отобрал кого–нибудь?

–Отобрал, – кивнул Анчо. – Вместе со мной как раз две ладони получается. Ружья изучают покуда.

–Данила говорил, будто новенькие к нам прибились?

–Недели три назад пришло семь человек чукчей, – подтвердил Мухоморщик. – Тебя искали. Спрашиваю, зачем, молчат. Со мной о делах говорить не желают. Гордые, мудрёнть.

–Чукчи? – удивился я.

–Поселились на отшибе. Работать не рвутся. Хотя если кто просит подсобить, то помогают. Похоже, воины. Без женщин пришли.

–Показывай.

Анчо повёл меня через корякский посёлок. Возле деревянных шалашей с разлапистыми верхушками теребили крапиву женщины, рядом бегали дети. Мужчин я не заметил, видимо и впрямь все пристроены.

–Там, к острогу много ваших понагнали, – вспомнил я ещё об одной заботе. – Вызволять их сейчас не стану. Нового начальника сперва пощупать нужно. Понять что за птица. А это надолго затянуться может. Так ты им пока что провианта подбрасывай. Да намекай между делом, что есть человек, к которому всегда за подмогой обратиться можно.

–Они не наши, – заявил вдруг Анчо.

–А чьи же? – опешил я.

–Чаучу – пренебрежительно произнёс Мухоморщик.

–Кто?

–Бродячие они. Оленей гоняют по земле. На месте не живут. Как с такими дела вести?

Из дальнейшего разговора выяснилось, что у коряков национальное сознание развито слабо. Похожий язык, что с того? Береговому коряку (или пешему, или сидячему, как называли их русские) гораздо проще понять берегового же чукчу, нежели своего пасущего оленей соплеменника. Образ жизни перевешивал этническую идентичность.

–Ваши или не ваши, а ты всё же подкорми народ, – сказал я. – Мне, знаешь ли, всякие сгодятся. И оленные тоже.

Мы, наконец, пришли. Семеро парней устроились на земле, прислонив спины к поваленному топольку, и мирно курили трубки. Их возраст на глаз определить было сложно. Как и все здешние туземцы, они выглядели подростками, пока однажды не становились вдруг стариками.

Анчо представил меня. Один из семёрки поднялся для приветствия первым. В его ладони я заметил вырезанную из кости фигурку пузатого старика с идиотской во всё лицо улыбкой. Чукчу звали Уаттагин. Судя по решительности, с какой он поднялся и по открытому, даже где–то дерзкому взгляду, он значился среди сородичей заводилой. Пока мы рассматривали один другого, Анчо, ничуть не стесняясь присутствия Уаттагина, рассказал о нём байку, подтверждающую отчасти моё первое впечатление. Оказалось, что на второй же день русские зверобои и плотники окрестили его Ватагиным. Окрестили для простоты, по созвучию имени. И вот – великое дело имя – незаметно для всех он стал старшиной чукотской диаспоры.

Я улыбнулся – почти товарищ Вакутагин из советского фильма, и чем–то похож, пожалуй. Уаттагин бросил на коряка полный презрения взгляд, но комментариям возражать не стал.

Того, что поднялся вторым, звали Тыналей. Как его имя переиначили наши парни, я сумел догадаться и без подсказки ехидного Мухоморщика. Парень нисколько не походил на выпивоху, но что–то такое в прозвище легло в масть – его лицо просто лучилось добродушием. Такой и винца нальёт, и человека зарежет с неизменной улыбкой.

Прочие имена в голове не удержались. Да в этом и не было необходимости. Как водится, люди с запоминающимися именами очень быстро выделились из общей массы. Русские обращались к тому, кого могли позвать и постепенно эти двое стали представлять всех остальных. Хотя между собой, как я заметил, чукчи держались на равных.

Мне стало любопытно, как они узнали о моих делах и зачем вообще отправились в такую даль. Тем более что работать, как утверждает Анчо, они не рвутся. Из дальнейшей беседы выяснилось, что слухи о "великом походе" распространились далеко за границы русских поселений. Парни узнали о нём по какому–то своему туземному телеграфу. Некоторым новость пришлась по вкусу. Чукчи собрались на мальчишник в большой яранге, перетёрли вопрос так и эдак, после чего семеро из них решили податься в мои ряды.

В каждом народе случаются авантюристы, джентльмены удачи, а у чукчей, как оказалось, было в порядке вещей присоединяться к заезжим эрмэчинам.

–Это что–то вроде ваших богатырей или атаманов, – охотно пояснил Анчо. – Ходят по стойбищам и набирают ватагу на отдельный набег или на целую войну. Но эрмэчины не правят и не пытаются удерживать войско подле себя. После общего дела все разбегаются по домам.

Я хмыкнул. Махновская вольница, да и только. Однако ясности не прибавилось. Одно дело собственный богатырь, и совсем другое богатырь вражеский. Войну между нашими народами никто не отменял и, судя по фронтовым сводкам, чукчи ещё долго собираются воевать. Есть куда вольному человеку податься, есть где силушку молодцу применить.

–Там и без нас справятся, – без тени сомнения заявил Ватагин.

Туземцы вообще не переставали меня поражать. Каким–то природным чутьём они постигли мои замыслы куда лучше русских, возможно даже лучше меня самого. Всё на чём я строил агитацию, для туземцев оказалось пустым звуком. Их не манила богатая добыча на островах. Они привыкли брать у природы кров, еду и одежду по мере надобности. Их не прельщал прииск новых земель и уж тем более захват территорий для приращения империи. Но дух авантюры, приключения, игры, и тот кураж, который втянул меня в это дело, о котором я не рисковал говорить с соплеменниками и который, возможно, сам понимал не до конца, туземцы чувствовали и принимали как должное. Преданность коряков ещё можно было отнести на счёт помощи, оказанной племени. Однако вот чукчи пришли сами.

–Старики говорят, что ты Куркыль, – заявил на это Ватагин.

–Куркыль? – переспросил я с подозрением.

Слишком уж похоже на куркуля. Может, следовало обидеться?

–Ворон, по–вашему, – пояснил Анчо. – Но это не птица, конечно, хотя и птица тоже. Здесь многие Ворона почитают. И коряки и чукчи и ительмены.

–Ворон? – удивился я, припомнив фальшивый немецкий паспорт. – Знаешь, одно из моих имён действительно звучало как ворон, правда, на другом языке. Кузгун.

–У Ворона много лиц и имён, – кивнул Ватагин, поглаживая большим пальцем пузо зажатого в ладони божка. – Но его можно узнать по повадкам

–И какие же у меня повадки?

–Ты делаешь много странного. И тобой движут боги.

Кстати, что коряки, что чукчи восприняли мою способность находиться в разных местах как должное. Они ведь прекрасно знали, что я ушёл на корабле к далёким островам, но не удивились, увидев меня под Охотском.