На букву "М"

Мокрые, счастливые, совершенно обезумевшие от этой неожиданной близости мы ввалились на кухню, и Софья торжественно вручила Зине чудом не намокший хлеб

— Съездили за хлебушком, — всплеснула та руками. — Ну идите уже переодевайтесь, добытчики. Да за стол.

— А знаешь, что? — неожиданно спросила Софья за ужином. — А напиши что-нибудь весёлое.

— Например? — послушно открыл я рот. У неё так естественно получалось засовывать в него то кусочек жареной курицы, то ложку картошки, словно она всю жизнь только тем и занималась, что кормила таких слепых желторотых птенцов, как я.

— Например, пусть коронесса устроит бал-маскарад, где все будут в масках. Какой-нибудь праздник. Хоть день урожая. Ну что они всё страдают и страдают. Подари им хоть один чудесный день. Или ночь, — задумчиво добавила она. — Какую-нибудь ночь Ивана Купала.

— Возьми меня море и тресни об скалы, — шваркнула чем-то о стол Зина, — они и за ужином уже о работе. Ну хоть поесть без этих ваших коронесс можно?

— А как тебе идея сделать Зину старой нянькой? — улыбнулся я, жуя очередной хрустящий, как только Зина может, кусок цыплёнка-табака.

— И она будет ругаться: скотинусы! Поганюги! Слюна драконья! — подхватила Софья.

— А вот ещё, её любимое, детям: «Глупые пучки перьев!»

— Я вам щаз как дам, скотинусам таким, — любя шлёпнула меня Зина по спине полотенцем. — Ишь, спелись они, вонявки негодные. Как дам — Зину писать! — похоже досталось и Софье. — Доедайте и по койкам. Завтра вам, Леонид Юрьевич, к доктору, между прочим. Забыли? И то вздумаете ещё на доктора перегаром дышать.

— Да мне ж вроде пить не запретили, — допивал я на ходу чай.

— Не запретили ещё не значит, что разрешили. Марш! — погнала она меня, проводив по ступенькам. — А нам с Софьюшкой ещё надо потолковать.

Я плохо слышал о чём они говорили. Может, и обо мне, но, кажется, Зина вызнавала у Софьи про какие-то лекарства. Есть ли в аптеке. Та обещала купить, если есть.

Когда отшумела газовая колонка, бесперебойно подавая на кухню горячую воду. Отгремели чистые вилки, укладываясь рядками в ящик. И девчонки разошлись по своим комнатам, я всё ещё не мог уснуть. Усиленно моргал, словно надеялся согнать с глаз эту плотную непроницаемую пелену. Или не моргая, слепо пялился в потолок.

Как же безумно жаль тратить такой волшебный вечер на бездарный сон. И я нацепил на глаза повязку и вышел.

Стоял у её комнаты, упираясь лбом в стену и не знаю, чего ждал: второго пришествия, пинка, у моря погоды. Слушал, как она ходит за дверью, что-то мурлыча под нос, и не мог ни постучать, ни уйти.

Я, конечно, не принц с хрустальными яйцами, чтобы меня ждать, но в глубине души неистово желал, чтобы она почувствовала, что я здесь и вышла. И я бы такой «ой, а я на кухню, водички попить, а ты как тут?»

Уверен, она услышала стук лбом в стену, которым я изгонял все эти глупости из головы. Но я её опередил. Вошёл, даже не постучавшись.

— Лео! — возмутилась она, чем-то поспешно прикрываясь.

— Не волнуйся, я всё равно ничего не вижу, — остановился я где-то посреди её комнаты. — Я, знаешь, о чём подумал? Можем, посмотрим какое-нибудь кино? Ты посмотришь, я послушаю. Будешь мне пояснять, если что. И семечки вот эти свои, — я наугад показал в сторону кровати, — лузгать.

— А что будем смотреть? — заскрипели пружины, выталкивая её с постели.

— Выбери сама. Я не помню, но у меня там много чего есть, — теперь я показывал для наглядности в другую сторону.

— Тогда давай, ты будешь слушать, а я работать, — взяла она меня за руку. — Принесу сюда твой ноутбук?

Вообще-то я имел в виду, что мы пойдём в гостиную, но поспешно воскликнул:

— Да!

Глава 47. ВП

В её маленькой комнате, рассчитанной на полтора гостя, архитектор намекал в перспективе сделать детскую, но я утвердил дизайн а-ля «дешёвый мотель»: кровать боком у стены, сидячий диванчик, обитый тёмным велюром, во всю стену портрет Мерилин Монро по грудь в стиле Энди Уорхола. Вышло аскетично, строго, по-мужски, в стиле «прощай оргазм».

Не знаю, почему она выбрала эту комнату. Разве что она ближе всего к моей. Спрашивать не стал, чтобы не разочаровываться. И фильм, что она выбрала, про королеву Англии уже смотрел. Восхитительно непристойный фильм с остроумными диалогами и очень тактильными, атмосферными декорациями. Я было прихватил оттуда для книги невыносимо длинные галереи и тёмные лестницы, но потом передумал.

А вот Людовик Пятнадцатый запахом шарфа в романе незримо витал, с его «придворными пустяками»: выгнутыми ножками стульев, спинками-кабриоль, оттоманками и мадам де Помпадур. Я думал о маскараде, что предложила Софи, растянувшись на её кровати. И о знаменитой маркизе, что явилась на бал к самому Возлюбленному из Бурбонов в костюме богини охоты.

Я думал о чём угодно, уже свернувшись креветкой вокруг Софьи, что сидела перед стулом с ноутбуком и колотила по клавишам, лишь бы не думать о том, как сильно я хочу зарыться в её мягкий плюшевый халат.

«Эбигейл: «Я могу спросить?»

Герцогиня Мальборо: «Не забывай, у меня ружьё».

Я усмехнулся диалогу, прозвучавшему с экрана телевизора, и положил под голову руку.

— Что ты пишешь?

— Вставляю куски, что ты просил, из черновиков. И делаю пометки, где у меня есть вопросы, — смахнула она что-то с моей щеки, и я невольно дёрнулся. — Не бойся, — пригладила она бороду. — Как ты быстро обрастаешь. Ещё и кучерявишься.

— Можно мне… тоже, — протянул я руку к её лицу. И она доверчиво легла щекой на ладонь:

— Конечно.

Безусловно, я не Роден, кончиками пальцем вряд ли смогу осязать её лицо как скульптуру настолько, чтобы представить живую картинку, но это было так приятно — касаться её.

Я сел, согнув ноги, и медленно, сантиметр за сантиметром двинулся по краю скул. Очертил линию бровей, убрал со лба густую непокорную чёлку, прошёл по носу до кончика, коснулся губ.

— Какая ты, Софи?

— О, этот точёный профиль! О, изгиб лебяжьей шеи. О, нежная персиковая смуглость кожи, с божественно-медовым оттенком и щенячьим пушком, — процитировала она меня. А потом взяла за руку и заставила встать.

Халат мягко упал к ногам.

— Я не могу, — покачал я головой.

— Тогда ты никогда не узнаешь, — положила она мои руки на шею.

Но я их убрал, нагнулся, поднял халат и укутал её в мягкую ткань.

— Я и не хочу знать.

Но я хотел. И писатель во мне уже мысленно большим пальцам повёл от подбородка по её беззащитно закинутой шее до ямки у основания. Двумя руками, симметрично отрисовал линии ключиц. Прочувствовал как обнажённые плечики легли в ямки ладоней. Его руки заскользили вниз через острые локотки, замерли на невесомых запястьях, и по теплу ладоней дошли до пальцев.

Добрый боженька, зачем ты создал меня таким толстокожим? Облапь я её всю от головы до пят — я бы всё равно ничего не понял, поэтому и не стал. Я не вижу, не понимаю, не смогу нарисовать даже её лицо, что только что касались мои пальцы. Я родился зрячим, я привык оценивать глазами. И пока не увижу её, всё равно не пойму, что за птица у меня в силках.

Что за упрямая вольная птица. Она ведь меня не послушалась. Снова сняла халат. Сплела свои пальцы с моими, а потом уверенно переложила на талию. И обхватив её, они едва не сошлись. А я едва не задохнулся от ощущения, что она стоит сейчас передо мной обнажённая. Но я нормальный взрослый мужик. Я принимаю решения головой, а не членом. Я нервничал. И больше ничего.

— Ты описываешь в книге меня, — переложила она мою руку на обнажённую грудь. Но я отдёрнул ладонь, словно обжёгся.

— Нет, Сонь, — сделал я шаг назад, пряча руки за спину, и упёрся в кровать. — Ты не понимаешь. Это не ты. Это… образ. Девушка, с которой я пишу Анну… я её даже не знаю. Просто увидел на банкете, она разносила шампанское. А потом… в общем, это неважно, — не хотел я вдаваться в подробности инцидента, пусть это останется между мной и Цапелькой.