На букву "М"

— Ты не рановато меня в старики-то записала, душа моя? — в отличие от кочующего по её ручным зверушкам «масика», я ей даже прозвищем не изменял.

— А дальше будет только хуже, Данилов. Хуже. Потому что ты как был мудаком, так мудаком и остался. Тебе же ничего не надо, кроме своих книг. Ты же, блядь, великий писатель. Тебе никто не нужен. Только твоя работа. Твои истории. Ни друзья, ни семья, ни дети.

Ну, началось! Хотя со «стакана воды» я уже знал к чему она клонит.

— Я не заставлял тебя делать аборт. Не заставлял.

— Но ты был не против, — загремела она стулом поднимаясь.

Сколько лет мы повторяем эту сцену слово в слово, как актёры, что раз и навсегда заучили роли. И если что меняется, только декорации. То лето, то зима за окном. То мы женаты, то уже нет. Но ничего нового. Она не простила. Я не согласился, что виноват.

— Я не был готов стать отцом. Именно поэтому и надевал по два презерватива разом, — пытался я даже пошутить. Напрасно.

— Ты никогда не хотел детей, — привычно закипала она.

— Нет, и никогда не скрывал этого. Но не моя вина, что тебе достался криворукий хирург. Не моя. Ты выбрала его сама. И пошла тайком. Ничего мне даже не сказала.

— Можно подумать, ты бы меня остановил.

— А я бы смог? — заученно, обречённо повторил я. И также привычно произнёс про себя: нет. Ксения Холмогорова второго шанса не давала. Она всегда жила как в глупой детской фразочке: первое слово дороже второго. Я не сказал: ура, у нас будет ребёнок. Я воскликнул: Ребёнок?! Нет, нет, только не сейчас. И что бы я потом ни говорил, сколько бы ни стоял на коленях, она бы сделала этот аборт всё равно. И я бы всё равно был виноват. Всегда.

Только жизнь тоже сыграла с ней в дурацкую считалочку. И второго шанса после неудачного аборта не дала. Больше она не может иметь детей. А я… я могу. Когда она заставляла меня сделать вазэктомию, перевязать, перерезать семенные каналы, я отказался. Вот с того времени и стал мудаком. Точнее, лицемером. Но таких слов Ксения Свет Андреевна не разумела. Только с того дня какая бы дрянь со мной ни случалась, прыщ ли на носу вскочил, кирпич ли упал на ногу, по мнению бывшей жены я её заслужил.

— Ну и кто ты теперь, Данилов? Без своей славы, почитателей своего таланта, своих тиражей, которыми так гордился. Кто ты без своих книг? — вдруг пропустила она целый кусок речи, в котором говорилось, что дело не в хирурге, а в моём «нет» и прочее пустое бла-бла-бла. И столько лишних «свой, своя, своих» в её богатой на связки слов речи я за жизнь наслушался изрядно, а вот столько злорадства, даже злонаслаждения, зловосторга в её голосе не слышал никогда.

— Я что-то пропустил? — На всякий случай уточнил я. — Моя слепота пожизненная? Мой мозг отмирает? Или меня заблокировали в интернете?

— Нет. К сожалению, нет. Надеюсь, ты поправишься, — произнесла она с досадой. — Но как писатель ты уже умер, Данилов. Камон!

— Аминь, — привычно поправил я. — В таких случаях говорят «аминь», — и хмыкнул. — А «камон» или come on…

— Заткнись! — перебила она тем тоном, что обычно говорила «не умничай». — Чао, масик!

— Встретимся в аду, душа моя! — улыбнулся я ей вслед. — Встретимся в аду.

Нашарил рукой бесполезный телефон. Чёртовы современные гаджеты! Я даже позвонить не могу. Если только вызвать голосовую помощницу. Но я же не дебил с телефоном разговаривать, я её отключил.

— Леонид Юрьевич, вам что-нибудь нужно?

— Светочка! — радостно узнал я по голосу медсестру. — Вызовите мне, пожалуйста, такси. Пора возвращаться домой.

— Но вам ещё нельзя…

— Можно, Светочка. Мне уже всё можно.

Глава 19. Софья

Я собиралась. Обязательно собиралась навестить Данилова в больнице ещё раз. Но в ресторане катастрофически не хватало официанток. И чтобы поменяться сменами на обеих работах и не встречаться больше с Дримом и Натальей, мне только душу дьяволу продать не пришлось. Выходить на полный день три дня подряд. Ползать на коленях перед администратором «женского клуба». Спать по три часа в день. Некогда поесть. Некогда присесть. Но у меня получилось.

Теперь на оставшиеся дни моим су-шефом была Екатерина Михайловна. Требовательная, резкая, требующая на каждый её приказ ответа чёткого и хором: Да, шеф! Хотя по факту она не шеф. Но шеф-повар в «Тигровой лилии» вечно занимался какими-то административными делами, а сейчас и вообще был в отпуске. Поэтому на кухне каждый в свою смену властвовали су-шефы. И пусть постоянные посетители больше любили харизматичного и молчаливого Дрима, порой под настроение устраивающего целые представления с жонглированием ножами и файер-шоу с приготовлением фламбе, с Катей мне было спокойнее.

Был в этой суете и хроническом недосыпе только один плюс — накапавшая на мой счёт зарплата. Это такая удобная вещь — программа компании с онлайн-зарплатой. Видна каждая циферка за переработанный час, ночную смену или смену на более высокооплачиваемом месте и прямо с телефона. Стоит, например, рядовой повар на своём месте и получает сто семьдесят рублей в час, выходит на день за хосперщика — и уже считают по двести. У горячей печи-гриля, хоспера, стоять особенно в летнее время и правда тяжелее. Так что всё по справедливости, открыто, честно, прозрачно.

И пусть «хедхантер» и «работа. ру» на эти дни стали моими любимыми настольными книгами, романы Данилова я бросить не смогла. Практически жила в них. Да и он сам, как личность, маленькой лампадкой горел у меня внутри — я никак не могла про него забыть. Обычно я так не делаю, не интересуюсь личной жизнью автора, актёра, художника, если мне нравится его работа. Безразлично мне его семейное положение, сексуальная ориентация, порода его собаки. Я хочу наслаждаться его талантом, а не его жизнью. Но с Даниловым всё как-то сразу пошло не так. Он сам вмешался в мою жизнь, и я в его тоже застряла по уши. Перетрясла весь интернет, прочитала всё, что смогла найти, пересмотрела все интервью. Как фанатка впитывала манеру его общения, тембр его голоса, невольно проникалась. И в маленький чёрный блокнотик даже записывала вопросы, что хотела бы ему задать. Нет, не факт, что он захочет со мной говорить. Не факт, что я и рот-то смогу открыть. Но как-то нечаянно на эти несколько дней он стал моим мысленным собеседником.

Я даже про Дрима меньше думала. Да и о чём думать? Пусть трахает свою Наташку, растит дочь, платит ипотеку. Он со мной встреч не искал, не писал, не звонил, больше не ждал после смены. А я… я работала, искала работу и читала Данилова. Я даже про Агранского забыла. Говорили, он и правда улетел по делам. Говорили даже, что собирается продавать ресторан. Но какое мне было дело до этих разговоров — я дорабатывала здесь последние дни. И у меня были дела поважнее.

В первое же свободное утро я рванула в больницу.

Волновалась, аж руки тряслись. Даже больше, чем в первый раз. Даже больше, чем на экзаменах. На неверных ногах поднялась на нужный этаж. И… застала в палате девушку в больничной униформе, перестилающую постельное бельё на его пустой кровати.

— Так уехал он, — пожала она плечами на мой вопрос.

— Как? Куда? — пол качнулся у меня под ногами, и я без сил рухнула на стул.

— Домой. Вот, — видимо, произвело на неё впечатление выражение вселенской скорби на моём лице. Искреннее, между прочим. (Как? Где я теперь его найду? Мы же с ним как два параллельных курса по отношению к рублю. Только я иранский риал, а он кувейтский динар. Один к ста сорока тысячам). Порывшись в кармане, она протянула мне огрызок бумажки. — Я ему такси вызывала. Это же вы к нему приезжали с цветами?

— Часы, — засомневалась я. Цветы мог принести кто угодно. — Я ему часы, его часы привозила. И пиджак.

— Да, часы. А он вас так ждал. И ваш букет всё хранил, выкидывать даже засохший запрещал. Но у нас такую антисанитарию нельзя, сами понимаете, больница, — улыбнулась она мне так, словно я была какой-то святой. Избранной. Мне даже стыдно стало, что я принесла чужие цветы. И это не укладывалось у меня в голове: Данилов? Ждал? Меня?