Страница 22 из 61
Антрос охнул от боли, когда его вдруг захлестнула невообразимая ярость. Рацел подхватил его, не дав упасть, и пристально посмотрел в глаза.
— Что… выдохнул Луций, но в это мгновение над полем битвы разнесся ужасающий вой, заглушивший даже грохот взрывов бомб и снарядов.
На развалины опускалась тень, словно что-то заслоняло солнце. Когда лексиканий снова взглянул на воронку, то понял, что это кричит Калистарий. Немыслимый гнев преобразил библиария так же, как это произошло на Термин V. Он поднял руки, словно моля небеса о помощи, из его горла к небесам летел страшный неумолчный вой.
Антрос мог лишь благоговейно смотреть, как небеса отвечают на зов Калистария. Кружащиеся токсичные облака затвердели, превратившись в громадные глыбы камня, а затем рухнули вниз.
Когда исполинские копья начали падать на разрушенный город, сотрясая землю, Луций прикрыл лицо. Немногие из еще стоявших башен рухнули, столбы пыли и пламени вздымались до неба. Антрос взобрался на крыло разбитой статуи и окинул взором улей Гадес. Большая часть пейзажа была скрыта облаками пепла и дыма, но в просветах он видел, что чудовищный град уничтожает целые кланы орков. Впрочем, природа не делала различий: поражала колонны имперской бронетехники, исчезавшие под гигантскими плитами, сбивала эскадрильи штурмовиков «Грозовой ворон».
Буйство стихии усиливалось, а рев Калистария становился все громче. Теперь сквозь гнев пробивались нотки страха, и Антрос чувствовал, как чужие мысли проникают в его разум, пока Кровавый Ангел вопил в бушующее небо. То была агония Калистария.
«Сейчас! — прогремел голос в его голове. — Сейчас!»
Шум в сознании Луция сливался с общей какофонией, пока наконец он не выдержал и не завыл вместе с Калистарием.
Затем, так же внезапно, как и появилась, сцена исчезла. Антрос пошатнулся и упал на пол. Он вернулся в Химические Сферы. Признаков крипты не было, а значит, он находился внутри купола — только теперь уже не цвета слоновой кости. Замысловатая сеть красных линий пересекала всю сферу, и с нее постоянно капало, так что, когда Антрос поднял голову, мелкий алый дождь омыл его лицо, и ему пришлось сморгнуть кровь.
Напротив него в высоком медном кресле, украшенном тысячами крошечных символов, сидел Мефистон. Его лицо снова стало изможденным и мертвенно-бледным, он был одет в привычные алые доспехи и мантию. Один из шприцев, отстегнутый от доспеха, лежал у его ног пустой. Голова Мефистона была запрокинута, глаза закатились, тело обмякло в кресле, как труп, и Антрос подумал, что старший библиарий, наверное, мертв. Тем более он был в крови, заливавшей все вокруг и тяжелыми каплями падавшей на блестящий белый пол.
— Старший библиарий! — закричал Антрос и вскочил на ноги; но его остановила рука на плече.
Рацел кивнул, показывая на дальнюю сторону сферы; на глазах Антроса из воздуха возникло второе медное кресло, покрытое все теми же странными знаками. Когда оно материализовалось из эфира, по полу растеклась причудливая сеть иероглифов, линий и чисел, будто выведенная в крови незримым писцом, — багровая паутина, соединявшая два кресла. Антрос заметил, что кровавые глифы на полу меняются и обтекают его шаги, реагируя на них.
Рацел пошел в другую сторону и уселся в третье медное кресло, материализовавшееся перед ним. Теперь пол покрывала сложная сеть из красных линий и эллипсов, соединявшая три кресла, словно те были небесными телами на звездной карте. Библиарии молча сидели, глядя на обмякшее тело своего господина. Было слышно лишь, как с потолка капает кровавый дождь, высекая багровые звезды на мокром полу.
Антрос уже собирался заговорить, когда поток образов наводнил его разум. Он снова очутился в улье Гадес, но на этот раз его придавило огромной тяжестью, и он не мог пошевелиться, несмотря на невероятную ярость, пульсирующую в венах. Это была агония, но Антрос чувствовал, что теперь видит правду.
«Всегда одно и то же, но всегда по-разному, — раздался в голове голос Мефистона. Антрос посмотрел на старшего библиария, но тот пребывал без сознания. — Это всегда Армагеддон. Но всякий раз, как я пытаюсь осознать источник своей силы, меняются детали, не давая узреть картину моего рождения и открыть истину о моей природе».
— Я не понимаю, — выдохнул Антрос.
«Нет, понимаешь, лексиканий. В нашей крови есть благородство. Неимоверное благородство. Кровь Ангела. Божественность. Бьющаяся в наших сердцах. Растекающаяся по нашим венам. Наш отец был чистейшим из сынов Императора, и мы продолжаем его род. Я знаю, ты чувствуешь это, лексиканий: веру и ярость, честь и голод, пылающие в тебе, как и в каждом из сынов Ангела».
Стены купола словно разошлись, открыв десятки обращенных к нему налитых кровью глаз.
«Все, кроме меня. Я избежал проклятия. Легенды не лгут. Сколь бы яростной ни была битва, меня не преследует обычный голод, в моих сердцах не гремит зов страшной жажды. Я ускользнул от участи ордена. Я не связан узами и готов доказать наше благородство. У меня есть силы рассеять нависший над нами злой рок — прекратить этот неотвратимый упадок, эту медленную смерть».
Глаза закрылись, и стены вновь стали обычными. Гротескные образы исчезли, но разум Антроса вновь наполнился видениями разрушений и развалин улья Гадес.
«Но, подобно приливу и отливу, я снова и снова возвращаюсь туда, каждый раз переживая иначе миг смерти, что была и рождением. Видишь ли, я спасся от проклятия, но столкнулся с иной пыткой, еще более жестокой. Увиденное тобой на Термин — эхо той первой бойни в улье Гадес. Но вместо того чтобы затихать, оно становится громче с каждым повторением. Всякий раз, когда я даю волю своей силе, она становится более дикой, более опасной, более неудержимой. Поначалу я мог использовать ее как оружие, но теперь она завладевает мной, и, когда я опять становлюсь самим собой, я не могу вспомнить ничего из того, что сотворил. Я лишь вижу, какую учинил бойню».
Раздался лязг керамита, и Мефистон выпрямился в кресле. По лицу текли капли крови, волосы прилипли к коже.
— Но я должен управлять ею, лексиканий, — заговорил он вслух. — Если я смогу найти опору для силы, что растет во мне, то стану живым воплощением того, чем могут быть Кровавые Ангелы. Доказательством того, что мы избежим проклятия. Понимаешь? Если я овладею даром, то смогу спасти всех нас. В варпе нет силы, равной той, что была передана мне, и она не похожа на те дисциплины, которые мы стремимся освоить. Такое не способна дать ни практика, ни изучение. Эта мощь необузданная и благородная. Это высвобожденная кровь самого Сангвиния. В ней есть сила… — Он запнулся, посмотрев на окровавленный пол. — Я так близок к исполнению судьбы, похищенной у Ангела, но, если не смогу укротить ее… если я не смогу направлять эту силу… если она будет становиться неистовее, а я не смогу покорить ее… — Он замотал головой, и, когда заговорил снова, в голосе его ощущалась боль. — Тогда мне следовало бы умереть Калистарием под камнями. Тогда я не спасу нас, но стану последним гвоздем в крышке гроба сынов Ангела.
Мефистон замолчал, и через некоторое время заговорил Рацел. Он заметил удивление Антроса и отбросил своеобычный сардонический тон.
— Десятилетиями я наблюдал за старшим библиарием в этом тайном зале. Лицезрел его страдания вновь и вновь, пока он загонял себя на грань погибели, пытаясь найти ключ к разгадке. — Эпистолярий поднялся и прошел по полу, на котором вновь расцвели кровавые знаки. — Но каждый раз мы сталкивались с неудачей.
Когда Рацел приблизился к стене сферы, из ослепительного сияния возник медный постамент высотой ему по пояс. На вершине изящной и покрытой прекрасной филигранью плиты покоилась книга — тяжелая, в кожаном переплете, закрытая на металлический засов. На обложке не было названия, но ее украшала крылатая капля крови, выведенная сусальным золотом. Рядом стояли перо и чернильница.
— Я записываю все, — объяснил Рацел. — Каждое слово и деяние, что доводит старшего библиария до предела; и в момент, когда я чувствую, что его рассудок может не выдержать… — он кивком показал на лежащий на полу шприц, — …я возвращаю его.