Тигр в камышах

Эпические размеры колеса завораживали. Верхний край его уходил за кромку снимка. Древесина, из которой оно было сделано, потемнела от времени, покрылась слизью и больше походила теперь на камень или… металл?

— Очень похоже, — вполголоса, совсем рядом, сказал Ханжин. Положительно, мне следует контролировать себя получше: привычка разговаривать вслух как следствие головной контузии известна медикам…

Я вдруг осознал, что Ханжин исчез практически сразу после нашего прихода в трапезную. По блеску его демоновых глаз я понял, что отсутствие сыщика не было для него — для нас — беспредметным.

Некоторое время мы слушали увлеченный рассказ девушки о Смурове и его окрестностях, который сопровождался демонстрацией проекционных дагеротипов. Мы даже позабыли об ужине, равно как и о хозяине — настолько интересным и насыщенным фактами была история, рассказываемая Анной.

Последние несколько снимков имели прямое отношение к пропавшей хозяйке маетка. Анна быстро поскучнела, ее пояснения стали короче, отрывистее, и в какой-то момент она просто замолчала, глядя на автоматически переключающиеся дагеротипы.

Воистину, Марыся была красавицею. Усинскому можно и должно было бы позавидовать… Но она исчезла, и Анна имеет серьезные подозрения по поводу участи свояченицы.

Последний снимок привлек наше внимание: Марыся была запечатлена в группе господ на какой-то не то выставке, не то научном собрании. Она беседовала с узкоплечим мужчиной средних лет в пенсне, с залысинами и с окладистой бородой, расчесанной надвое ровным пробором. Мы с Ханжиным обменялись быстрыми взглядами.

Это был Анри Беккерель.

— Где, как вы полагаете, это снято? — ровным голосом спросил мой друг.

— Не знаю, — Анна покачала головой. — Марыся очень прогрессивная, она ездит… она ездила… — девушка опустила голову на мгновение. — на всякие научные совещания в Европу. Этот снимок сделан, как она говорила, где-то во Франции, она ездила туда месяца три тому, поговорить с…

— Ганна, наверное, достаточно кормить наших залетных соловьев баснями! — Усинский вошел, почти влетел в трапезную. Ему явно не нравилось, что сестра разоткровенничалась с нами о Марысе. — Простите, господа… дела, я слегка подзадержался.

Ханжин подобрался. Глаза его сузились. Он, кажется, готов был испепелить взглядом Усинского.

— Пожалуйте к столу! Ганна, гаси агрегацию! — ему явно не нравилось, что мы просмотрели коллекцию дагеротипов. — Эй, где вы там? Гаврюха, Пашка, подавайте, остыло небось все! — Он захлопал в ладоши, зовя слуг.

Я продолжал украдкой наблюдать за Ханжиным. Внезапно подумалось, что кратковременное отсутствие моего напарника и опоздание Усинского могут быть как-то связаны, но я прогнал паранойю.

Ужин удался на славу. Усинский изо всех сил старался произвести на нас впечатление, буквально наталкивая гостей изумительными по вкусу и изысканности яствами (вспомнился Причетт, что провел «вьязнем» несколько зим в маетках местной шляхты; случаи, когда проезжалые гости, что останавливались на день-другой у скучающих шляхтичей, и становились жертвами закармливания вусмерть, были не единичны в истории здешних краев).

И тем не менее, я пристально следил за сестрой и братом Усинскими. Анна, никак не желающая оставить подозрения и хотя бы для гостей поддерживать нейтральные отношения с Мстиславом, разговаривала с ним отрывисто-сухо, словно подчеркивая неприязнь. Она ежеминутно бросала на него испытующие взгляды, словно надеялась раскрыть таки образом тайну его поездки в ночь пропажи свояченицы, с грузом, который Анна считала страшным.

В момент, когда Усинский, подвыпив, стал вспоминать Марысю и, жалея жену, расчувствовался до слез, Анна не выдержала:

— Лицемер! Какой же ты лицемер, Стисл! Ты ее никогда не любил, она нужна была тебе для камуфляжа, для придания веса твоей жалкой фигуре, твоему ничтожному реноме в среде этих… этих… — она задохнулась от гнева. Анна была занебесно хороша, когда эмоции опаляли ее лицо, когда гнев красил ее щеки. — Ты всегда, всегда печешься только о себе, о роде Усинских, об этой проклятой мельнице! И женился ты на несчастной Марысе только для того, чтобы…

— Замолчи! Панове, пшепрашам, извините, Анна явно хватила лишку, не зважаме… не обращайте внимания, — путаясь, скороговоркой выпаливал слова Усинский. Бедняжка Анна вскочила, опрокинув при этом тяжелый стул, и с плачем выбежала из трапезной.

— Господин Усинский, ваше предпри… ваша мельница, насколько она финансово стабильна? — неожиданно спросил Ханжин.

— Что вы имеете в виду? — ошеломленно спросил магнат.

— Я имею в виду то, что владелец такого мощного, веками процветающего, натурально, — хмыкнул Ханжин, — … бизнеса не может обойтись без завистников. Итак — кто в городе спит и видит, чтобы выкрутить вам руки и лишить дохода… Вы же не станете утверждать, что все новомодные финтифлюшки и паровички в усадьбе куплены за понюшку? Значит, деньги мельница приносит приличные?

— Д-дда, в общем, жаловаться не пристало, — выдавил Усинский. Он побагровел. Похоже, подобная мысль не ночевала в его голове.

— Ну, а теперь давайте вместе подумаем, кому в городе приспичило бы насолить вам любым способом… пусть даже самым жестоким. Вплоть до похищения… или даже чего-то более радикального, простите. — Ханжин прикрыл глаза. — Вот, скажем, новоявленные деловари, или дельцы, индустриальной революции — у вас в Смурове же есть такие? Те, которые завидуют вашей энергии антрепренера, тому, что вы предприятие в почти полмиллениума возрастом сумели обернуть вокруг собственного пальца и сделать его прибыльным? Или вот группа эта, с которой мы сегодня схлестнулись в ресторации… или они слишком, как бы это помягче, пацанковаты? То есть, более литературно, мужланисты?

Усинский пожал плечами. Получилось это у него предельно неубедительно, и я подумал, что последует разъяснение, но…

Ханжин быстро прикрыл глаза. Я уловил, что по реакции Усинского сыщик понял — он попал в больное место.

Сыщик подошел к курио, к шкафу со стеклянными стенками, в котором хранился прелюбопытный экземпляр средневековых доспехов — сияющие позолотой насечки стальные латы… с огромными крыльями за спиною. Крылья были выполнены вполне реально, но даже без особого воображения было видно, что они несут скорее украшательную, чем утилитарную, функцию.

— А вы, господин Усинский, никак к гусарии Вишневецкого имели отношение? — живо поинтересовался сыщик. — Вернее, ваши предки?

Усинский стушевался по непонятной причине. Мне показалось, что он не полагал наличия энциклопедичности знаний истории местных краев у сыщика.

— Д-д-да… — выдавил он. — Усинские всегда входили в состав «Крылатых»…

Совершенно неожиданно в трапезную вновь ворвалась Анна, прервав брата на полуслове. Фурия в ней явно импонировала мне более, чем холодная рыба печали. Рыба-солнце.

— Вот! — она швырнула на стол перед Усинским письмо, лист, сложенный конвертом — со взломанной сургучной печатью. — Видишь? Это я обнаружила в своем бюваре, в ночь ее пропажи…

Ханжин опередил всех, схватив письмо. Вышло не совсем почтительно, но сыщику было наплевать на знаки приличия — он работал.

Вверху листа было написано: «Анна,».

Именно так — имя с запятой. Остаток листа был девственно чист.

— Почему ты скрыла это от полиции, от Лестревича? — теперь настала очередь Усинского для того, чтобы взъяриться.

— Потому что я тебе не верю! — выпалила Анна. — ты ускакал в ночь ее исчезновения, убедившись, что я сплю! А я не спала и видела, что ты увозил что-то верхом на Апаче, что-то ужасное, по виду похожее на… на…

— Труп вашей свояченицы, так? — холодно спросил Ханжин.

Истерика охватила Анну. Ее била крупная дрожь, зубы стучали похлеще кастаньет, и мне пришлось силой увести ее на турецкий диван в углу трапезной. Отодвинув непомерных размеров кальян, я убедил ее прилечь.

У стола меж тем разыгрывалась любопытная сцена.

Я заметил, что Ханжин в какой-то момент разговора ушел в себя. Он продолжал механически наблюдать за Усинскими, якобы внимая тому, что говорили брат и сестра, но я точно знал — мой друг работал. Он был и здесь, в кабинете, и не здесь; это был тот редкий момент, когда вся мощь его мысленной силы, неукротимый локомотив его дедуктивного экспресса таранили загадку, о которой пока только он имел представление.