Тигр в камышах

Ханжин прошел мимо стимолётки, брезгливо морщась. В «пружинке», как назывались аппараты, использующие взвод гигантской пружины и дальнейшее вращение ею маховика, сообщающегося с колесами, никого не было. Шоффэр сидел на скамье неподалеку и меланхолично крутил на пальце кольцо с жезлом-ключом, ожидая полной заводки машинерии.

— Послушай, любезный, за сколько мы можем взять твою красавицу напрокат? — Сыщик ткнул пальцем в сторону машинерии. Я едва узнал Ханжина, настолько необычно вежлив был его тон. Он не стал даже переходить на сленг.

— Помилуй, барин, какой прокат?! А ну как ты ухайдокаешь такую лялю, — прокуренные усы шоффэра, пышные, с закрученными кончиками, негодующе встопорщились. — и чо мне прикажешь потом делать? А на мне семейство, дитёнки…

Ханжин нетерпеливо махнул рукой, в которой вдруг оказалась сложенная впополам тонкая пачка купюр. Усы разом вернулись в нормальное положение, и через пару минут, клятвенно пообещав обладателю «пружинки», что мы вернем ее на место к восьми утра, мы уже неслись с бешеной скоростью — верст двадцать в час, не меньше — по ночному Смурову.

Ханжин молча вел «пружинку», сдвинув брови, изредка оглядывая обочину дороги в поисках указателей. Цветные указатели, выполненные в виде стрел, выкрашенных той или иной краской, помогали стимоходчикам ориентироваться в городке. Короткая консультация Анны во время переезда от станции к городу пришлась весьма кстати — редким заезжанам-чужакам зеленые, красные, желтые или синие жестяные стрелки на обочинах не говорили ровным счетом ничего. Сыщик пока что ориентировался по зеленым стрелам, указывающим дорогу к станции.

Поскольку еще сегодня днем уезжать из Смурова мы явно не собирались, я открыл было рот, чтобы спросить Ханжина — не передумал ли он, но тот опередил мой вопрос.

— Примерно в трех верстах от последнего дома на Громыженке будет поворот на… — он слегка запнулся, — давайте называть это прерией, потому что просто камышами назвать то место у меня язык не повернется. Слишком там все… Странно. По крайней мере, по россказням и байкам. Было бы благоразумнее, Брянцев, прокатиться туда при дневном свете, но у меня есть предчувствие, что ночь у нас будет… занятòй.

— Предчувствие? — саркастически переспросил я.

— Да будет вам, уверенность… — сыщик впервые за вечер улыбнулся. То, что ожидало нас в густых зарослях камыша, в неведомой обстановке, в ночном мраке, явно будоражило кровь и насыщало блеском лихорадочности угольно-темные глаза Ханжина. — Кстати, ваши огнеметы…

Я с готовностью похлопал себя по кобурам под пыльником. После стычки в «Полудне Филиппа» я постоянно держал оба «Лепажа» под рукой, вернее, подмышками. Отличная штуковина, доложу я вам. Резервуар, конечно невелик, и более, чем на десять-пятнадцать секунд мощности огня у «Лепажа» не хватит… но я придумал трюк — спарил два резервуара а-ля «голова к хвосту», и тем самым удвоил продуктивность этого компактного, но страшного в коротком бою оружия. Один из танкетас, резервуаров, подтекал, и мой пиджак теперь наверняка пропахся вонью «греческого огня»… совершенно неожиданно я вспомнил, как трепетно расширялись тонкие ноздри Анны Усинской, втягивая дикий запах паро-дыма, и вообразил, как она вдыхает «аромат» моего пиджака, представил ее серые, слегка на выкате глаза, тонкие, выщипанные по последней моде, брови, локон волос, непослушно выбившийся из-под фуражки…

Тьфу, чертовщина какая-то! Я смущенно отвернулся под секундным пристальным взглядом Ханжина.

«Пружинка» завизжала гиротормозами и скатилась с «шасейки» в пыль грунтовой дороги. Ханжин ловко вертел штурвал управления, не забывая периодически подкручивать свободной рукой магнето фронтальных прожекторов — мы съехали в полную темень, и их свет теперь выхватывал то горстку деревьев у поворота, то скопление кустарников на краю дороги. Она становилась все уже, все малозаметнее… и вскоре совсем пропала. «Пружинка» теперь катилась по сухой траве — непонятно, почему она была сухой? Ведь мы, по идее, приближались к истокам речки Смуровки, и уж где-где, а здесь влаги должно было приличествовать с лихвою…

Вскоре в траве, что становилась все выше и выше, стали встречаться «островки» — возвышения с причудливо изломанными остовами бывших деревьев. Именно бывших; деревья по непонятной причине высохли, съежились и почернели, словно обуглились, и их жуткий вид в ярком свете прожекторов воскрешал в памяти емкое слово погост. «Дукаты», литые резиновые колеса машинерии, моментами напрыгивали на странные черные блины в грунте, от которых исходил резкий запах газойля. Мне припомнилось высказывание Анны, что местные болота иногда отрыгивают асфальтом.

Ханжин между тем откинул лючок слева от себя, поколдовал немного с измерительным жезлом, пожевал губами и сказал:

— Все, надо останавливаться. Иначе не хватит завода доехать назад. — Зная честность моего друга, я не мог и думать, что он нарушит обещание, данное шоффэру на площади. — Дальше пойдем пешком.

Пешком так пешком. Откинув прозрачный полог, я нашарил ногой ступеньку в высоком корпусе «пружинки» и спрыгнул вниз.

К удивлению, почва, хоть и сухая, пружинила под ногами не хуже…

— Нет, это не торф, — продолжил мою мысль Ханжин. — Это такая штука… кажется, она называется битуминозный песок, или как-то так. Нефтеносный, между прочим. Но совершенно непонятно, откуда она здесь — ведь Смуров сидит, что называется, на гранитном щите. Впрочем, мы с вами здесь не для геологических изысканий.

Меня так и подмывало спросить — «а для чего?», но я прикусил язык.

Мы довольно споро продолжили путь в сердце камышовых зарослей, насколько я мог судить о направлении нашего движения. Тьма вокруг нас была плотной, но не кромешной; путь освещал портативный газовый фонарь с большим рефлектором, который Ханжин нес далеко отставленной рукой.

По мере углубления в прерию пейзаж не становился привлекательнее. Чтобы снять напряжение, я все же решился и стал расспрашивать Ханжина о том, что именно привело нас сюда. На удивление, мой напарник, похоже, созрел для того, чтобы поделиться соображениями.

— Поначалу меня сильно заинтересовал этот гигантский «кот», или «тигр», — он проакцентировал оба слова так, что я понял: сыщик не верит в их существование. — Мне стало ясно, что те, кто раздувает слухи о его существовании, заинтересованы в отпугивании горожан от этих мест, равно как и от мельницы. Но если к мельнице нельзя подобраться со стороны леса, то те, кто очень захочет пробраться туда, могут воспользоваться прерией… — Он внезапно остановился и быстро прирутил фитиль в фонаре, от чего тот почти угас. — Секунду, Брянцев; вы ничего не слыхали?

Я отрицательно помотал головой.

— Оттуда… с той стороны? — Он указал рукой, как мне казалось, в сторону ущелья.

— Нет, я в самом деле ничего не слыхал. А что слышали вы?

— Что-то наподобие стонов или тихих причитаний… Показалось, — он снова зашагал вперед, заметно ускорившись. — Так вот, если прерия является наиболее уязвимым местом в защите мельницы от любопытства зевак, то нужен такой вот страшилка, чтобы отпугивать слишком ретивых. Когда Усинский сказал, что он был в Юго-восточной Азии, я проверил его утверждение простым способом. Я назвал пристань в Сингапуре, где он вроде бы как прожил некоторое время, нарочно исказив ее название — «Робертсон Квай». Если он в самом деле жил там, он должен был бы знать, что моряки в Азии произносят слово как «Ки», но не как «Квай», хотя это и против правил чтения. Он не поправил меня. То есть его утверждение о том, что кот-тигр, якобы убежавший из поместья и поселившийся в прерии, привезен им из Азии, по меньшей мере вызывает мое сомнение. Зверь здесь явно водится — о трупах задранных им животных говорят многие в городке — но вот какой именно? Вы же помните о Глиньке?

Теперь остановился я. Но не из-за неожиданного кунштюка мысли моего друга.

Ошибаться я не мог. Откуда-то справа, из камышовой гущи, раздавался едва различимый вой, похожий на плач койота, но куда более тихий. Присмотревшись, я вдруг увидел в темени за узким кругом света от фонаря… несколько горящих точек, крохотных язычков пламени. Они перемещались, плавно, но хаотично — …