Страница 5 из 10
Очевидно, ее слова и правда заставили Карякина призадуматься: он и сейчас стоял в стороне от остальных, с озабоченным видом нахмурив лоб и начисто позабыв про свою спутницу... Надо же, эта крашеная кукла оказалась первой супругой Кожевникова! Хотелось бы знать, на что он тут позарился! Неужели действительно на титьки энного размера? Хотя это – явный силикон: Голдина в таких вещах разбиралась.
Она глянула на Альбину, с оживленным видом и фальшивой улыбкой стоявшую возле раскрасневшихся от своего успеха художников, и отметила, что та пьет уже третий коктейль: баба еще к тому же и не дура выпить. А как оживились подружки художников! Вот глупышки... Не понимают, что они – принцессы на час. Одна из них, беленькая, пожалуй, действительно ничего. Как ее зовут? Кажется, Лиза, она пришла с Игорем... Вторая, с хлестким именем Вика, не в ее вкусе, слишком яркая: а вот с Лизочкой можно было бы от скуки свести и более близкое знакомство...
– Поздравляю! – Лена обняла подругу сзади за плечи, старательно не глядя в сторону молодых авторов, к которым направился с поздравлениями ее супруг. – Ты довольна, правда?
– Правда, – тихо ответила ей Голдина. – Тем более что это только начало!
– Расин действительно талант, – подчеркнуто радостно произнесла Елена и повернулась при этом к художникам спиной, – конечно, чтобы не видеть мужа в одной группе гостей с Альбиной... Хорошо, что она это сделала. Голдина, глянувшая в этот момент через плечо подруги, увидела, как нахальная актрисуля придержала намеревавшегося выскользнуть из толпы Сергея за рукав пиджака и что-то сказала ему, едва приоткрыв пухлые (тоже силиконовые!) губки. Кожевников бросил встревоженный взгляд в их сторону и, наткнувшись на насмешливую гримасу Людмилы, моментально вспыхнул и, поспешно кивнув бывшей супруге, все-таки двинулся к ним, освободив рукав из цепких пальчиков Альбины.
«Что-то все-таки и впрямь происходит, – подумала Голдина. – И лично мне хотелось бы знать, что именно».
Ответ на свой неозвученный вопрос Людмила Голдина получила гораздо быстрее, чем предполагала, и совсем не тот, который был вроде бы почти ожидаем.
Пробравшись сквозь продолжавших поздравлять авторов гостей к подругам, Кожевников с явным облегчением перевел дыхание.
– Уф! Терпеть не могу кого-нибудь с чем-нибудь поздравлять, – неожиданно признался он. – Говоришь всегда одни и те же слова, получается фальшиво... Тем не менее, девочки, предлагаю выпить за успех, поскольку он налицо... А потом, вероятно, нас пригласят наконец за стол?
Вопрос адресовался хозяйке банкета, и она, улыбнувшись одними губами, кивнула и приподняла свой бокал с остатками коктейля. Сергей Павлович коктейлей не признавал, в его наполовину наполненном округлом фужере, судя по цвету, плескался либо чистый коньяк, либо виски. Люсенька вкусы приближенных хозяйки знала отлично.
Что касается Лены, то в ответ на предложение мужа она слегка пожала плечами, неохотно коснулась своими губами стакана, но пить не стала, придирчиво следя за тем, как, в отличие от нее, Сергей Павлович одним глотком отправил в себя почти все содержимое своего бокала.
– Ну, знаешь, Сережа, – зло прошептала Леночка и тут же оборвала себя, слегка приоткрыв рот, изумленно уставившись на Кожевникова.
Голдина вслед за подругой перевела взгляд на ее супруга и на мгновение окаменела.
В считаные секунды, как ей это запомнилось, а может, показалось, побагровевшее лицо Сергея исказила какая-то жуткая гримаса, рука с растопыренными, нелепо скрюченными пальцами, дергаясь, как в старом, еще рапидном кино, поднялась и вцепилась в узел галстука, но расслабить его он не успел: Сергей Павлович Кожевников резко согнулся пополам и рухнул под ноги ахнувшим и тут же отскочившим от него гостям. Из его горла вырвался и оборвался сдавленный хрип, наконец, все тело Кожевникова содрогнулось в мучительной судороге и замерло, словно окаменев... То, что муж Елены мертв, Голдина поняла сразу, потому что живые люди, просто потерявшие сознание, никогда не бывают неподвижны такой необратимой неподвижностью, свойственной лишь неживым предметам...
Некоторое время она остолбенело смотрела на его согнутую в локте руку, сведенную немыслимой судорогой, торчащую вверх над посиневшим на глазах ухом Кожевникова, но так и не выпустившую фужера...
А потом рядом с ней отчаянно, жутко закричала женщина, и Людмила не сразу поняла, что кричит Елена...
Крутой поворот
– Я тебе и без вскрытия могу сказать: угостили вашего бизнесмена не чем иным, как цианидом. Не в чистом виде, конечно, какое-то соединение... – Прекрасный специалист и невыносимый брюзга Арнольд Алексеевич Цанин, проработавший в судебной медицине не менее четверти века, грузно опустился на стул возле накрытого стола и посмотрел на следователя окружной прокуратуры так сердито, словно именно он, Валерий Лаконин, и было виновен в случившемся.
Как и большинство следователей, Валерий Иванович Лаконин дела, связанные с подозреваемыми и свидетелями из среды так называемой творческой интеллигенции, терпеть не мог. Весь его десятилетний опыт свидетельствовал о том, что творческие личности, попавшие в аховую ситуацию, даже будучи обыкновенными свидетелями, начинают лгать так изощренно и правдоподобно, как никто другой. Сами же первыми в эту ложь и веря. Врут не из злонамеренных побуждений, а потому что от природы обладают расстроенным воображением и больной фантазией. А отделить правду от «художественного» вымысла – пойди попробуй!
Ну а в данном конкретном случае речь шла именно о художниках. Валерий Лаконин прекрасно знал, что галерея Людмилы Иосифовны Голдиной – авангардистская. Или постмодернистская? Черт их там разберет, возможно, это и вовсе одно и то же. Как-то, в период очередного романа убежденного холостяка Лаконина, одна из девиц, покоренных арийской внешностью Валерия, затащила его сюда на какую-то выставку. После чего они и расстались навсегда, ибо признать заляпанные разноцветными кляксами полотна гениальными картинами он решительно отказался, а девица оказалась фанаткой абстракционизма, жаждавшей просветить «тупого мента».
Тяжело вздохнув, Лаконин с сожалением вспомнил свой родной рабочий стол с незаконченной писаниной, еще час назад казавшейся ему наказанием Божьим, и оглядел небольшой банкетный зальчик.
Труп, возле которого хлопотали все, кому положено хлопотать, находился возле бара. Перепуганные гости, вкупе с хозяйкой, жались у противоположной стены, на деревянных, с красной бархатной обивкой, стульях, откуда доносились неизбежные в подобных ситуациях рыдания: рыдала, как, поморщившись, отметил Валерий, причем весьма театрально, пышногрудая блондинка в вечернем наряде, похожем на оперение птички колибри. Над ней хлопотала, тоже заплаканная, пухленькая особа с простоватым лицом – явно из обслуги.
Коллектив плакальщиц дополняли стоявшие чуть ли не в обнимку за барной стойкой две официантки. Рядом с ними топтались четверо мрачных молодцев в камуфляжной одежде, – вероятно, охрана.
Пока что гости виделись Лаконину одной разноцветной массой с множеством почти одинаковых лиц – компания была разодета пестро и довольно ярко... Исключением была одна женщина, на которую он обратил внимание, едва войдя в зал: светловолосая, хрупкая, в темно-зеленом платье. Она сидела отдельно от остальных, напротив входа, абсолютно неподвижно, словно окаменев. Бледная, почти до синюшности, в больших миндалевидных глазах стыло отчаяние... Валерий решил, что перед ним – жена погибшего, хотя выла в голос вовсе не она, а та самая блондинка.
– Извините... На свою беду, я организатор и хозяйка этого мероприятия. Могу я узнать, как долго... все это... продлится?
Лаконин внимательно глянул на некрасивое, длинное лицо женщины, одетой в какие-то дорогие лохмотья – под стать здешним сумасшедшим картинкам, – сообразив, что перед ним хозяйка «Примы».
– А в чем, собственно, дело, госпожа Голдина? Кто-то куда-то спешит?