Лаборантка

Глава 26

Я исчезла. Из лаборатории, из университета, из социальных сетей. Не отвечала Соне, наяривающей на подыхающий от звонков телефон. Боялась, как смертельной болезни, услышать мамин голос, за тысячу километров переменившийся от шокирующей новости — я не появлялась на учёбе уже месяц. Пропустила приём у врача, искала убедительные поводы выглянуть на улицу, но покидала дом только перебежками за едой. Меня не тревожила больше даже беспардонная арендаторша; я забилась в квартиру, как загрызенная собака в спасительную конуру, пытаясь прийти в чувства. Мир устрашающе замер.

Ночи превратились в нескончаемую муку. У меня больше не было сна, как и способов жить по-прежнему. Постель стала противна, подушка — камнем под неспокойной, лихорадочно обдумывающей содеянное головой. Поверхностная дремота стабильно вышибала меня в реальность страшными искаженными картинками. Я вскакивала в поту, носилась по комнате, пока не находила себя проснувшейся, отмахивающейся непонятно от каких насекомых или чужих трепещущих рук. Перед глазами подолгу плясали черные мельтешащие очертания ещё не отступивших в ночь кошмаров. И я была бы рада очнуться от страшного сна, но после пробуждения реальность выглядела такой же безысходной и ужасающей…

Полный душевный анабиоз. Вали отсюда. Чтобы я больше тебя никогда не видел… Чтобы ты, Антон, больше никогда — никогда меня не видел. Столько надрывной ненависти от него стерпеть оказалось не бесследно больно. И теперь я ничего не чувствовала, кроме непроизвольно стекающих по щекам слёз. Мокрые дорожки неприятно щипали кожу. Всё время в четырех стенах я ревела, а потом растирала замерзшими ладонями опухшее от слёз лицо, вновь и вновь вспоминая, как Антон меня выгонял. Мурашки разбегались по телу — холод засел изнутри, только не от резких заморозков поздней весной… Душевный холод.

Я знала, что сама виновата. Дилетантка, возомнившая себя химиком — нацепила халат, получала зарплату — за что? За невнимательность с первого рабочего дня?.. Весь тот срок, что я пребывала за важным занятием, оказался затрачен во вред окружающим. "Нахимичила" отраву… Как можно было перепутать этикетки… Когда я вспоминала, как своими руками приливала в колбу компоненты будущего яда, это с каждым вдохом становилось всё труднее принимать. Так не бывает… Какая-то несуразица… Неужели это взаправду? Ты вдыхаешь, даешь вдыхать другим людям, даже не понимая, что в руках твоих не ароматная безвредная эссенция, а замаскированное орудие убийства…

Сотворенное тобой. И вроде бы всё по заслугам… Только я, последняя дура, была уверена, что Антон продолжит крепко прижимать меня к себе, нежно целуя, а потом скажет: "Ерунда, Дана Евгеньевна, всё исправим". Как самый настоящий самоуверенный и легкомысленный соблазнитель, мужественный руководитель, которому безразличны любого масштаба проблемы. Я до сих пор не отошла от поцелуя на прощание. Он застыл на моих губах, врезаясь в кожу всё глубже, пока директор выгонял меня с особым презрением. Может, я сама себя презирала… Увидела в его отражении то, что ощущала теперь беспрестанно. Мне казалось, что я готова себя простить — но если бы только Антон отнёсся ко мне снисходительно, как к глупой неопытной девчонке. Я бы всё исправила…

Это не разочарование. В директоре я уже успела разочароваться, попечалиться впустую, оскорбиться, простить. Теперь же это было потрясение девушки, на полном серьезе впустившей в сердце уверенность. Я была уверена, что так прикасаться можно только из большой, неумело скрываемой любви, и в тот момент, что Антон заткнул меня поцелуем, я поняла, что нам остается только ходить по кругу. Сколько бы мы не выстраивали субординацию, нам двоим держаться по разные стороны делалось неуютно одиноко без внимания друг друга. Я стала уверена в тот момент, что нашла нечто важное. Настолько бескорыстное и правильное, что решила признаться перед директором в непростительной оплошности.

Чтобы узнать: его горящий, казавшийся мне взволнованным чувствами взгляд, всё же, далек от любви. Вожделение, любопытство, нетерпение — любые эмоции, только не любовь. Я вновь ошиблась… Образ Антона устрашающе сурово переменился, мои привычные впечатления о нём рассыпались в прах перед директорским хладнокровием. Убирайтесь… Меня едва ли не покинуло сознание. От понимания, что я выбрала ему принадлежать, а Антон не желал больше знать криворукую лаборантку, в груди ноюще снедало. Никак не верилось… Я льнула всё это время к жестокому, равнодушному человеку, искренне сочинив себе то, что хотела видеть в нём я сама. И как только оступилась, понимания для меня не нашлось.

Выдерживать домашний арест, которым я себя обезопасила от неразделенной любви, от потерянного смысла продолжать жизнь в прошлом темпе, с каждым днём становилось всё сложнее. Спасение быстро превратилось в наказание. Потому что я не прекращала вспоминать то, как мне было хорошо, хоть порой и трудно, в лаборатории. Но всегда волнительно приятно было наблюдать за щепетильно выглаженными рубашками на спортивном директоре, за его ребячливо капризным настроением и приступами флирта по отношению ко мне и Алёне. Подумать только — бывшая преподавательница пригласила меня на работу, в коллектив, где мы лишь вдвоём были девушками… А злой Максим Игоревич… Наверное, остался счастлив, когда узнал, что больше никто не станет наводить порядок так, что нарушит хронологию и обречёт лаборанта на вечные поиски и недовольства… Я даже с ними не попрощалась. Ведь Антон выгнал меня в ту же секунду, и моя любимая игра в его работницу закончилась.

Настали дни, когда и я себя возненавидела. Потому что не выдержала и начала думать, что могла смолчать, да и вовсе быть внимательнее… И тогда бы я по-прежнему не высыпалась, пыталась успеть заскочить на учебу, бежала бы за автобусом, идущим в сторону другого конца города, проводила бы синтезы и, может, сблизилась с Антоном. Наверное, он отреагировал иначе, когда бы мы начали доверять друг другу больше… Я страдала от этих размышлений. И очень, очень скучала.

***

— Привет.

Крышка чайника начала предательски постукивать, когда незнакомый женский голос неловко прервался, прислушиваясь к звукам. Я выключила плиту и крепче сжала телефон.

— Привет… А кто это?

— Это Алла… Крымкина, — поняв, что меня беспокоят с университета, я тут же взволновалась, словно прежде не задумывалась над последствиями, и медленно опустилась за обеденный стол. — Настю отчислили, поэтому я теперь староста. Вот, звоню…

Ярлык чайного пакетика, трепыхающегося в пустой чашке, быстро порвался от моих нервных издевательств. Неплохая была девчонка. Никогда не прогуливала — в отличие от меня. Старалась быть угодной преподавателям. Да и долг был вроде всего один. Я ощутила, как от страха начало неугомонно стучаться в груди.

— Звоню сказать, что ты, похоже, следующая.

Я не нашлась, что ответить. Четыре года труда слишком быстро обесценились перед месяцем самовольных каникул.

— Нужно будет прийти, написать объяснительную, почему ты отсутствовала. Хотя, Ирина Андреевна сказала… Что ты можешь больше не возвращаться.

Тревожно сглотнув, я решила вдохнуть немного воздуха, но дыхание угодило в телефон с предательской дрожью.

— Ты все равно приходи, Дан. Вдруг, они позволят отработать…

Привычно ощутимые слёзы вновь выстлали глаза, размывая картинку тёмной, неубранной кухни. Я смогла вымолвить лишь жалкое писклявое «угу». Свежеиспечённая староста тяжело прислушивалась к моим попыткам объясниться.

— Может, у тебя есть медицинская справка? Или случилось что-то?

Алла заискивающе затаилась, от чего я ещё раз болезненно сглотнула. Мне нужно было положить трубку и хорошенько прореветься, чтобы решать вопрос с дальнейшим обучением на лишенную домыслов голову…

— Ты, может, скажешь, как тебя найти? Я могу приехать, навестить.

Предложение о помощи прозвучало как-то неестественно, с нажимом, и я продолжила молчать в трубку, не понимая мотивов чужого интереса. Слишком деятельная староста нашлась…