Страница 35 из 47
Да, симпатичным он был всегда, но почему я не замечала раньше всех его остальных неоспоримых достоинств? Я была слепа? Подвержена стереотипам? Фригидна?
Мы пьём кофе и целуемся, лежим в гостиной на диване и целуемся, проходим мимо друг друга и он прижимает меня к стене, чтобы поцеловать…
Это вообще нормально — столько целоваться? Может, это какое-то серьёзное психическое отклонение, когда тебе безостановочно хочется касаться другого человека?
А если я больна, то как называется эта странная болезнь?
Хотя не смотря на эйфорию после произошедшего утром у окна во мне против желания закопался противный червяк подозрения. Почему он распускает руки, распаляется, но так и не переходит к активными действиям?
Нет, не то, чтобы я их хотела, скорее они меня, наоборот, пугают, но разве у мужчин не заложено генетические постоянно кого-то домогаться? Тем более Малиновский, снискавший славу ненасытного альфа!
Может, я не нравлюсь ему настолько сильно? А авианосец в постоянной боевой готовности просто побочное действие переизбытка в организме кофеина? Он же пьёт его литрами!
Кажется, я где-то что-то об этом читала… Надо загуглить.
— Всё, сегодня больше никакого кофе! Ты и так за утро уже три американо выпил, — вынимаю из его рук пустую чашку и с подозрением кошусь на треники.
Богдан провожает унылым взглядом ускользающую прямо из-под носа порцию допинга и протестует:
— Я люблю кофе, без него я не чувствую себя человеком. А после соточки эспрессо сразу ощущаешь такой подъём.
— Я заметила. Поэтому, всё, хватит, это… для сердца вредно.
— А-а, я всё понял, — тянет Малиновский и лукавого подмигивает, — ты раскусила мою маленькую тайну.
— Похоже на то, — и тоном а-ля Малышева-Цветкова: — Учти, это в конце концов плохо скажется на твоём здоровье. Постоянный… подъём — это ненормально!
— Разумеется, столько кофеина в день мёртвого заставит подняться, не то что…
— Не продолжай! — прячу чашку в шкаф, а пакет с зёрнами за спину.
Малиновский, смеясь, подрывается в мою сторону и мы начинаем бегать друг за другом вокруг барной стойки, и я даже одерживаю уверенную победу до тех пор, пока он не подныривает под столешницу и не хватает меня за ноги. Мы падаем на пол и начинаем шутливо бороться, а потом я, извиваясь ужом под восьмидесятьюпятьюкилограммовой тушей и дико хохоча замечаю у двери чёрные мужские туфли и слышу смущённое покашливание.
— Простите, что отвлекаю, но там борща не осталось?
— Па? Ты же говорил, что вечером приедешь, — подняв голову, но так и не слезая с меня, тяжело дышит Малиновский. И продолжает лежать! Будто в том, что люди валяются на полу в рассыпанных зёрнах арабики нет абсолютно ничего странного.
— Да, думал, что вечером, но удалось вырваться пораньше. Так что там с обедом? — вопрошает папа, демонстративно рассматривая что-то на потолке.
Спихиваю с себя Богдана и смущённо вскакиваю, разглаживая рукой растрёпанные волосы.
— Я сейчас всё разогрею.
— Отлично, спасибо, Женя, я жутко проголодался. Пойду пока приму душ с дороги, эти переезды так выматывают, — Николай Филиппович, развязывая по пути галстук, выходит из кухни и тут кто-то начинает настойчиво тарабанить во входную дверь.
— Вы кого-то ждёте? — оборачивается.
— Я точно нет, — смотрю на Малиновского, но тот только жмёт плечами.
— Ладно, пойду открою, — положив на диван кожаный дипломат, папа неторопливо шагает к сотрясающейся под градом ударов двери.
Богдан, пользуясь моим замешательством, щёлкает кнопкой кофеварки и умело заговаривает мне зубы:
— Что за сумасшедший так долбит? Если бы у нас были соседи снизу, я бы решил, что мы кого-то залили.
— Например, Клавдию Петровну, — смеюсь я и тут лицо моё вытягивается, когда слышу в гостиной до боли знакомый голос:
— Где моя дочь?
— Э-э, здравствуйте. Вы, наверное…
— Женя?! Женя! Ты где? Женя!!!
Бросив пакет с несчастными зёрнами на стойку, ошарашенно выбегаю из кухни и застывают, словно восставшая мумия Тутанхамона:
— Мама?!
— Господи, Женя! — мама швыряет на пол лаковую сумочку и кидается ко мне с объятиями. — Как же я рада тебя видеть!
— Я тоже очень рада, но что ты здесь делаешь? Как ты вообще узнала, что я тут? — лепечу, мотыляясь в стальных материнских объятиях как тряпичная кукла.
— Ты волосы осветлила? И похудела-то как! Совсем тростиночка, — мама теребит мои щёки и горько качает головой. И тут же выражение её лица меняется с трогательно-тревожного на испепеляюще-злющее: — Где он?
— Кто?
— Этот… мальчик, за которого ты вышла замуж даже не поставив в известность меня!
— Мам, я сейчас всё тебе…
— Поверить не могу, мы же всегда были так близки, у нас никогда не было друг от друга секретов, и тут замуж! Тайком! За внука какого-то крохобора-олигарха!
Ловлю краем глаза недоумевающее лицо Николая Филипповича и возвращаю внимание маме:
— Мам, я всё тебе объясню, пожалуйста, успокойся. Сначала ответь, откуда ты об этом узнала?
Но мама меня не слушает. Она медленно оборачивается на растерянно застывшего у входа в дом Малиновского-старшего и, сузив глаза, шипит грозным шепотом:
— Это что — он?
— Ма-ам…
— Бог мой, да он вдвое тебя старше! — перебивает мама и, уверенно подойдя к Николаю Филипповичу, смело смотрит на него снизу вверх: — Богдан Малиновский, значит! Вот ты какой! Стыда и совести хватило, чтобы совратить молодую неопытную девочку, а смелости чтобы представиться её маме не набрался?
— Мама! Да послушай ты уже меня, наконец! — пытаюсь до неё докричаться, но разъярённую маму-кошку уже понесло:
— Хочешь моему ребёнку жизнь сломать? Для вас, богачей, эти девочки как игрушки — сегодня одна, завтра другая. Думаешь, я поверю, что это любовь?! Я достаточно пожила и вас таких вот… — запинается, — …лощёных дон-жуанов — насквозь вижу! Как облупленных!
— Женя, так мама не в курсе? — смотрит на меня Николай Филиппович и я тяну маму за руку и насильно усаживаю на диван.
— Да что на тебя нашло?! Никогда не видела тебя такой взвинченной!
— Потому что раньше моя дочь никогда не выходила тайком замуж за мужчину, который ей в отцы годится!
— Же-ень? — в гостиную несмело заглядывает Цветкова, а увидев меня, торопливо бежит навстречу. — Женечка, прости, это я Алле Глебовне всё рассказала! Только не убивай меня! Я пыталась тебе дозвониться, но твой телефон со вчерашнего вечера отключен. Она утром на электричке приехала и сразу сюда, а я за ней на такси следом.
— Та-ак, а теперь медленно и по порядку, — усаживаю Аньку рядом с мамой и, уперев руки в бока, строго смотрю на обеих.
— Когда вы вчера с Богданом ушли, мне Алла Глебовна позвонила, потому что твой телефон был недоступен. Ну ты же помнишь, в каком состоянии мы вчера были? Я лепетала что-то там, лепетала, ну и, конечно, Алла Глебовна меня раскусила, пришлось расколоться. Ну у меня правда не было выбора! Ты же знаешь, что я совсем не умею врать…
Одариваю Цветкову злым взглядом и шиплю:
— И что именно ты ей рассказала, моя самая лучшая на свете подруга?
— Правду, — сжавшись, пищит Анька. — Что вы с Малиновским поженились. По любви, — добавляет, и я с облегчением выдыхаю.
— Да, но только ты, Аня, сказала, что он молодой парень, студент, а этот, — мама мечет строгий взгляд на Малиновского-старшего, — а этот мне ровесник, а мне, между прочим уже… много!
— Здрасьте, вы Николай Филиппович? — вежливо обращается Анька к отцу, и тот сдержанно кивает. — А я подруга Жени — Аня Цветкова.
— Это которая на ЗОЖ помешана? — вопрошает папа, и у Аньки отвисает челюсть.
— Ты сказала, что я помешана на ЗОЖ? Ну, знаешь ли… Если бы так, я бы не напилась вчера с тобой, что даже лыка не вязала!
— Женя, ты пьёшь алкоголь? — ошарашенно прикрывает рот ладошкой мама.
— Да не пью я! Иногда. Совсем редко, — стучу кулаком по лбу, адресу жест Цветковой.