Интим не предлагать!

— Я тебе уже, по-моему, говорил к ней не приближаться! — шипит Малиновский, удерживая Эдика за шкирку. Несчастный беспомощно машет тощими руками и дрыгает ногами в чёрных узких джинсах, предпринимая бесплодную попытку вырваться.

— Что ты себе позволяешь? Немедленно его отпусти! — кричу я и тяну Эдика за рукав.

Малиновский на удивление послушно разжимает пальцы: бедный Эдик, едва не падая, кое-как умудряется удержаться на ногах, а обернувшись, неожиданно набирается невиданной доселе смелости:

— А ты ей кто такой? Вообще-то, она тебя прогоняет, а не меня! Так что попрошу оставить нас в покое! И меня, и Евгению!

— Эдик, блин, ну почему ты такой тугой, — с лицом Роберта Дауни из популярного мема выдыхает Малиновский и, как и в прошлый раз, впечатывает кулак аккурат в несчастную переносицу Эдуарда.

Сегодня удар был более точным — на фиалковую рубашку несчастного брызгают алые капли крови.

— Придурок! Я… Я тебя по судам затаскаю! Ты знаешь, кто мой отец? Все же видели? Все?! Вы все свидетели! — гундосит Эдик, прижимая ладонь к окровавленному лицу.

Откуда не возьми позади Богдана нарисовываются пара бравых ребят с надписью “секьюрити” на одинаковых чёрных футболках. Не давая себя трогать, Малиновский передёргивает плечами, сжимает и разжимает кулак, словно проверяя тот на целостность, после чего, бросив мне непререкаемое: “Уходим!” — сам молча шагает за охраной.

Я растерялась. Из-за меня никогда не дрались мужчины, и тем более из-за меня никто не получал дважды. Бедный Эдик, он же совсем ни в чём не виноват… Но и Малиновский может заработать проблем из-за моей глупой провокации.

— Женя, ты что, пойдёшь за этим варваром? — возмущается Эдуард. — Он же дикарь! Невменяемый! С ним опасно находиться рядом! Его место в Кащенко!

— Прости, Эдик, но мне надо. Ты это, иди в бар, лёд попроси, — извиняюще поджимаю губы и мчусь через толпу на выход, выцепив по пути администратора, чтобы узнать, где у них тут пункт охраны.

Часть 25

Домой мы едем молча.

Насупившийся Малиновский ведёт свой Порше и демонстративно не смотрит в мою сторону. Специально летит на огромной скорости, гад, знает же, что у меня поджилки от этого трясутся. Но я молчу, потому что я тоже обижена. И вообще, он первый начал! Если бы он не стал подкатывать свои шары к той рыжей, то ничего этого бы не было.

Я зла. Я задета. Имею право! Но эта холодная война действует на нервы хуже скрипа ногтя по пенопласту.

— И что тебе теперь будет? — всё-таки не выдерживаю и сдаюсь первая.

— В тюрьму посадят. Суши сухари, будешь передачки носить. И о трёх миллионах забудь — из СИЗО чек не выпишешь.

— Я, вообще-то, серьёзно спрашиваю. Впрочем, плевать, ты сам виноват, нечего было кидаться на Эдика. Как психопат, ей Богу.

— Он тебя целовал! За это не то, что по морде дать, за это убить можно, — нахмурив брови рычит Малиновский, и чёрт знает что, но я ощущаю что-то похожее на радость. Моя личная шкала ЧСВ зашкаливает, так и хочется растянуть губы в улыбке чеширского кота.

Убить? Из-за того, что меня кто-то целовал?

Положа руку на сердце, здорово он Эдику приложил. Смотрелось эпично. Не то, чтобы я была “за” подробные методы, но, наверное, это у нас, женщин, природой заложено — восторгаться сильными отчаянным самцами.

Проглотив настоящие эмоции язвлю:

— А может, я хотела, чтобы он меня целовал! Может, вообще, это я его сама первая поцеловала.

Малиновский бросает на меня недобрый взгляд и, подъехав к воротам таунхаусов, глушит мотор.

Положив руки на руль, испепеляюще смотрит на меня своими синими гипнозами, кажущимся сейчас, в жёлтом свете фонарей, почти чёрными:

— Так ты это назло мне, что ли? Специально тёрлась с этим ушлёпком чтобы меня позлить? На прочность проверяла? Сама же сказала типа в любовь играем, и тут же с этим ботаном микрофлорой меняешься, на глазах у всех!

Так это я виновата, оказывается?!

И тут меня прорвало.

— Качай права той своей рыжей! Видела я, как у тебя слюна на неё капала! Ой, что это? — притворно прикрываю рот рукой. — Это у тебя взбитые сливки на штанах, или следы “радости” от встречи с полуголой шваброй?

— Да это Алина, моя бывшая! Мы сто лет как расстались, у неё давно другой.

— Да-да, видимо, это она тебя по старой памяти всего ощупала, проверила, всё ли на месте. А может, она врач? Мануальный массаж ягодиц, или чего там ещё, в темноте плохо было видно.

— Да не щупала она меня! Так, обнялись по-дружески. У тебя, что ли, нет ни одного бывшего, с которым ты осталась в хороших отношениях?

— У меня нет бывших, — скрестив руки на груди, отворачиваюсь к окну. — Таких, чтобы меня вот так запросто лапали — нет.

— Да брось, — недоверчиво хмыкает Малиновский, — не было ни одних серьёзных отношений?

— А если не было, то что? — оборачиваюсь. — Или тебе нравятся только те, на ком пробу негде уже поставить?

— Ого-о, какие откровения на ночь, — тянет он и в салоне повисает напряжённая тишина. Кажется, до него только стало доходить.

Задумчиво постучав большими пальцами по рулю, пробурчал что-то похожее на “н-да” и пару минут точно безмолвно глазел перед собой на запертые ворота.

— Короче, Алинка меня на свадьбу пригласила, — и поправился: — Нас, пригласила. Пойдём?

Свадьба? Серьёзно? Всё это время они обсуждали её предстоящую свадьбу? Господи, стыдно-то как! А я напридумывала себе всякого, Эдика бедного использовала. Какой позор..

— Не знаю. У меня диплом скоро, — бурчу под нос, радуясь, что в темноте не видно моих равномерно заливающихся краской щёк.

— Нá вот, накинь, — Богдан снимает свою джинсовую куртку и кладёт мне на колени. — А то на улице прохладно. Я тут у ворот машину оставлю. Пока дойдём…

Послушно накидываю на плечи тёплую, пахнущую гуччи и дымом электронной сигареты куртку. Ловлю себя на мысли, что дай мне хоть сотню похожих, вещь Малиновского я всё равно безошибочно узнаю по запаху.

В доме тихо, слышно, как тикают часы в гостиной, как бежит по трубам вода, как храпит Николай Филиппович в своей спальне.

Захожу в комнату и устало сажусь на кровать. Сбрасываю, наконец, надоевшие туфли.

Малиновский стоит ко мне спиной, без стеснения стягивает футболку и комом кидает в ящик, в кучу таких же скомканных футболок.

Смущённо отвожу глаза, разминая затёкшие пальцы ног.

Сказать? Не сказать? Может, это лишнее… А может…

— Нет, вообще, у меня были отношения с одним парнем, а то подумаешь ещё, что я бракованная какая-то.

— Серьёзные? — бросает он, оборачиваясь.

— Ну как… Я думала, что да, оказалось, что не очень. Мы четыре месяца встречались, а потом… короче, характерами не сошлись.

— Секс был? — без обиняков спрашивает он, и я вспыхиваю.

— Ну и вопросы! Это личное и тебя не касается.

— Ребёнок ты ещё, Ромашкина. Глупенький ребёнок, — подойдя ближе, щёлкает меня по кончику носа. — Глупенький, но ужасно симпатичный. Иди в ванну, я следующий.

Утром, по дороге в университет, решили, что милые бранятся — только тешатся, поэтому игра в любовь продолжается.

Демонстративно пройдясь в обнимку по всему корпусу, чтобы уж точно все увидели и вопросов не осталось, разошлись по своим группам, договорившись поехать домой вместе после пар. От главного входа, чтоб тоже наверняка.

И вроде бы прекрасно понимаю — фарс, но мне льстит, что все теперь думают, что мы вместе. Приятно ловить на себе его взгляды и задорные подмигивания в перерывах между лекциями, получать дурацкие фотки в вайбер, как Пашутин, прикрыв голову тетрадью, дрыхнет на паре; как Веник, видимо, забегался и, рассеянно надев поверх одного ремня второй, с важным видом что-то вещает у доски.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌— Не узнаю я тебя, Женька. Совсем тебе твой Малиновский мозг запудрил, — Цветкова ковыряется вилкой в свекольном салате, дотошно выискивая там что-то известное ей одной.