Вдребезги

Она стала подпрыгивать на кресле, обезумев от боли и испуга, краем глаза видя красное пятно, разрастающееся у неё на груди. Затем последовал второй удар – куда быстрее, в этот раз уже прямо в её чуть обвисший живот. Боль заполонила всё вокруг, кровавым потоком сметя всё, что было в этой комнате. Она машинально продолжала отбиваться от психованного ублюдка, который снова выдернул нож из неё – его широкое лезвие было замазано полностью, силы у этого дрища хватало, чтобы втыкать свой нож чуть ли не до рукоятки. Адреналин и безумие придали ему жестокости и упертости.

Он смотрел ей в лицо – в его глазах читалась уверенность и удовлетворение. А ещё там читалось «сдохни, старая свинья». Столько ненависти во взгляде Евгения Александровна ещё не видела. Она понимала, что ещё сопротивляется и сопротивляется, конвульсивно стуча ногами по полу. Она видела, что кровища хлещет во все стороны. Она понимала, что этот наркоман её зарезал. И кровь льётся на пол, как из опрокинутой коробки – сок.

Третий удар будто достал до её позвоночника, она зафыркала и стала захлёбываться кровью и слюной – брызги полетели у неё изо рта. Этот ублюдок всё ещё зажимал ей рот.

– Тише, тётенька, – повторил он в третий раз и стащил её с кресла на пол. Она грохнулась со стуком мешка с глиной, продолжая долбиться в конвульсиях. Фырканье сменилось протяжными хрипами. Однако почти всё было кончено: она уже уставилась незрячими глазами куда-то в потолок.

И дверь резко распахнулась. Из кабинета выглянула Светлана Алексеевна.

– Женечка, что тут у тебя…

Слова застряли у неё комком в горле. Большим таким колючим комком.

– Тьфу ты, весь перемазался, – сообщил псих ей с удовлетворением. Его руки были по локоть в крови буквальном смысле, как и почерневшая джинсовая куртка, как и штаны, как и старые пошарпанные кроссовки. – Это только в фильмах так бывает. Раз – и всё. А вот в жизни…

Светлана Алексеевна резко захлопнула свою дверь и закрыла её на круглую щеколду. Рванулась к столу – за ключом. Схватила свою дорогущую кожаную сумочку, подкинула её над столом – посыпались внутренние принадлежности: помада, тушь, ключи от машины с брелоком, украшенным розовым плюшевым сердечком, телефон… Ключей от этого кабинета не было. Они остались у Евгении Александровны. Она замерла, слушая тяжеленные удары сердца в голове, нервно перекачивающего кровь.

В дверь сухо постучали, отчего она подпрыгнула на месте.

– Светлана Алексеевна, солнышко моё, – сказал псих на той стороне. – Откройте дверку, мне очень нужна ваша помощь… Мне нужен доктор! Срочно! Пожалуйста!

Дрожь била её с головы до ног. Её пугал этот псих с ножом, конечно. Но ещё больше её пугало то, что он явно предвкушал издевательства. Он глумился, а не искал помощи…

……….

ЗА ДВА ЧАСА ДО ЭТОГО

2

.

Она нежилась на волосатой и крепкой груди у своего любимого. Сегодня понедельник, а значит, надо вставать на работу. День выдавался солнечным, и лучи солнца с усилием прорывались сквозь серую занавесь в их спальню.

– Если хочешь, не ходи на работу, – сказал он, будто был её начальником. В какой-то степени, это так и было. Голос у него был глубокий и бархатистый, в этом голосе чувствовалась абсолютная власть и абсолютная уверенность в своей абсолютной власти.

– Я бы рада была, – ответила Светлана и начала подниматься с кровати. Её шёлковая ночнушка беспокойно зашуршала. – Но сегодня придут Садовские…

– А, этот жирный хрен, – с презрением отозвался её любимый.

– Почему ты его так не любишь? – удивлённо спросила его любимая. – Он, конечно, ещё тот абьюзер и газлайтер, но я не знала…

– Я почти уверен, что регулярные заходы Гондянского – его работа, – процедил её любимый и тоже сел на кровати. Со спины он был похож на медведя – мощная, поросшая чёрной щетиной, спина.

Гондянский был пожарным инспектором, любящим ходить по клубам и торговым центрам. Но ходил он не просто так. Он всё выуживал и выуживал себе регулярные прибавки к зарплате, пожарная безопасность волновала его меньше всего. И каждый раз он находил по одному нарушению, чтобы растянуть удовольствие, как ребёнок, который отламывает по плиточке от шоколадки, хотя хочет запихнуть в рот её всю целиком.

– Не повезло человеку с фамилией, – заметила Светлана и тихонько рассмеялась. – Гоголевский прям дядька…

– Какой?! – неожиданно свирепо спросил её медведь и обернулся. Стоял ещё полумрак, рассеивающийся с каждой минутой. Солнце неугомонно поднималось всё выше.

– Я хочу сказать, что не просто же так он приходит, – заметила Светлана и придвинулась к своему гигантскому любимчику, осторожно переступая коленями по кровати, на которой ещё виднелись следы ночных развлечений.

– Да, эта сука Гондянский с Садовским заодно! – тут же сделал логичнейший вывод владелец элитных клубов в их провинциальном захолустье. – Хотят на бабки меня поставить, чтобы я платил им!..

– Монополисты, – резюмировала Светлана и обняла своего медведя со спины, прижавшись к его спине лбом.

– Кто?! – снова свирепо спросил её любимый. – Да я им ноги вырву обоим!

– Успокойся, – мягко сказала Светлана и начала гладить его по мощным плечам. – У тебя всё получится, ты же самый сильный у меня…

Левая рука её соскользнула к его животу, не обладающему стальным прессом, но и не висящему куском жира. Она едва касалась его своими утончёнными пальцами, но этот гигант сразу затих, как будто из заводного робота вытащили ключ. Но Светлана знала, что он заводится с полоборота не только при упоминании Гондянского, Садовского, Егорова, Решетникова, Козлова, Барагуева и всех остальных «монополистов и личных врагов, хотевших отжать у него бизнес».

Рука её соскользнула к его чреслам и крепко схватилась за яйца. Его пенис тут же пришёл в движение и запульсировал от внезапно хлынувшей в него крови. Добротных двадцать сантиметров, не меньше.

– Ну если хочешь, можешь не ходить на работу, – напомнил этот медведь каким-то сдавленным голосом.

– Нет, – отозвалась она игриво. – Но опоздать я могу минут на пятнадцать…

– На час-другой, – требовательно сказал он и, схватив её за плечи, подтащил к себе.

3

.

Кран протекал. Чтоб ему пусто было, куску дерьма!

Кап-кап-кап-кап-кап… Капли падали в раковину, но грохотали так, будто он сидел крепко привязанный к столбу, налысо бритый, и эти капли падают ему прямо на голову. И капают уже третий день подряд. Или третий месяц. Он точно не помнил, да и зачем что-то теперь помнить.

Стояла темнота, ведь он полностью занавесил все окна в своей квартирке. И свет не включал. Голова его болела почти постоянно, а из-за солнечного света (да и вообще любого), из глаз начинали течь слёзы. Невыносимая хрень. Долбаные мигрени.

Он медленно стал подниматься со своего дивана, ощущая тяжесть во всём теле, будто его накачали оксидом дейтерия. Все звуки сливались в один монотонный шум, на фоне которого резко выделялся стук капель о раковину. Где-то за стеной бубнил телевизор, где-то ухахатывались дети; лаем захлёбывалась собака. Дом жил своей жизнью, и даже если он сегодня сдохнет, мир продолжит вращаться со своей неугомонной скоростью. Завтра здесь по-прежнему будет бубнить телевизор за стеной, дети будут продолжать смеяться своими писклявыми голосами, а собака будет продолжать истошно лаять. И всё по кругу.

Он пошёл вперёд, вытянув руки перед собой, как будто был ослепшим старцем, а не молодым парнем тридцати лет. Где-то там впереди стоял стол, на котором покоилось его обезболивающее вместе с рецептом, выписанным седеющим доктором, постоянно подкашливающим и облизывающим свои губы.

– Дело плохо, – сказал врач. – Я не буду Вас обманывать, Михаил. Дело очень плохо.

Странно, но всю жизнь его только и обманывали. Начиная с ублюдской школы, переполненной такими вот визжащими детьми; потом экономический колледж, где ему дали кличку «Желток», регулярно пинали под зад и подкладывали собачье дерьмо в рюкзак. Потом его выкинули оттуда и чуть не упекли то ли в дурку, то ли в тюрячку… То есть, иногда ему всё же везло. В армию его не взяли, пошёл работать… О да, работа! Экономист получился из него хреновый, а поступать куда-то ещё денег не было, пришлось идти и работать. Конечно же, грузчиком, кем ещё. Не маникюрщицей же.