Страница 4 из 9
Я шел по набережной, четко ощущая свои мокрые трусы. Морось опять обманула меня, обвела, сволочь, вокруг пальца. Я был мокр. Совершенно точно, я был мокр. Мокр до нитки. С головы до пят. К этому жизнь меня не готовила, невыносимо захотелось чашечки горячего кофе. Чем кофеманы чуют запах кофе? Мне кажется, всеми фибрами своей души. Нос тут определенно ни при чем. Я потянулся на запах как мокрый голодный шелудивый пес, которому отдаленно почуялся запах горячих потрошков. «Может и почудилось, может и вправду, как тот пёс»,– бормотал я про себя. Я шел на запах, как последнее голодное животное на планете – и погладить некому, и покушать нечего: мне было себя жалко до слез. Сам себя не пожалеешь, никто не пожалеет. Я мысленно погладил себя по челке – ах, если бы она у меня была, и проворно взбежал по ступенькам, ведущим к двери в мой Рай. Кофейню с манящим запахом кофе. Запах не обманул. Бариста посмотрел на мои круги под глазами и предложил самый атасный вариант, достав огромный стакан, которым, в принципе, можно было убивать. Москва и Нью-Йорк – наверное, два самых больших города в мире, где литровый стакан кофе тебе наливают, не поведя бровью. Что же такое происходит в этих городах, где люди так плотно сидят на кофе? Даже знать не хочу – мне хватало катаклизмов в своей маленькой жизни. Ты живешь свою жизнь, в общем-то, никого не трогаешь, но реальность встает лицо к лицу к тебе с самого утра и требует расплаты. Реальность жаждет твоей крови с самого утра. Чтобы хотя бы как то вернуть мозги в рабочее положение, успокоить сердце и согреть душу, ты любым способом достаешь себе дозу кофе. Ты делаешь первый глоток, и мир преображается. Фея кофе смеется и легонечко стукает тебя волшебной палочкой по носу, из глаз летят искры, ты счастлив, как ребенок. Ну, конечно же, это все неправда. Ты просто слышишь как под кофеином, натужно, скрипя как несмазанная телега, твои несчастные измученные мозги встают на место. Ты можешь хотя бы как то существовать и выглядеть как человек. Местами как счастливый человек – тут уж кому как повезет. Я не был счастливым человеком. Я вообще никогда не был счастливчиком. Везунчик – это точно не про меня. Я мог судорожно пахать до первых петухов. Я мог не спать несколько ночей кряду. Я мог улыбаться, хотя мое несчастное сердце могло быть только что разнесено восьмидюймовым дробовиком в щепки. Я мог делать нормальный вид, хотя внутри я сходил с ума. Я умел терпеть. Я терпел душевную боль годами, я мучился на этой планете как последний койот, которому зажало хвост в ржавом капкане, и все, что я мог – выть от безысходности. Но мои враги и те, кто старался погубить меня just for fun никогда не знали, что в глубине меня таится неиссякаемый источник энергии. Все, что они могли – испортить мне настроение в этой жизни. Но они не могли даже поцарапать мою реальность во всех остальных.
Кофе придало мне сил. Я вновь был готов к бою, я вновь был на коне. Никакие враги мне были не страшны. Абсолютно непонятно, чего от меня ждали. Сам от себя я давно уже не ждал ничего. Я был достаточно мудр, чтобы принять любое поражение, и достаточно ленив, чтобы выяснять, оно это или не оно. Мой способ действий в жизни можно было бы определить как хаотические приходы сурка: я просыпался, бешено шевелил лапками, изображая хаотическую беспощадную деятельность, а потом вырубался как подстреленный и дрых. В таком состоянии я мог провести долго, очень долго. Периоды хаотической безумной работоспособности сменялись состояниями глубокого беспробудного сна. Я был во всех местах одновременно и при этом нигде. Многие, да что там, почти все, поражались моей работоспособности, я же знал, в какой глубокий беспробудный летаргический сон я впаду после. И это не радовало меня. Я не знал, как найти баланс ровного работоспособного состояния, как равномерно жить эту жизнь? Где прячут этот дурацкий work-life balance, где скрывают? Я смотрел на этих равномерных людей в кафе, на улицах, в магазинах: они торопились в семью с работы, отработав 8-ми часовой день со строгим перерывом на обед, все как положено. Вечером их ждал ужин в семейном кругу, первые-вторые блюда, дети тихие чисто вымытые, жена в фартуке. Картинка в журнале, не иначе, статья: «Как сделать семейную жизнь счастливее». Я же был как шелудивый пес: никогда не знал, где меня погладят, где побьют, где притулиться, чтобы не прогнали. Почему я до сих пор не познал вот этой вот простой истины – просыпаешься в 7 утра, завтрак уже накрыт, стоит овсянка, кофе сварен, обязательно яйцо вкрутую разбиваешь о кодлер, завтракаешь, целуешь жену, берешь портфель и в отглаженном костюмчике бодро спускаешься на лифте, заводишь чистенькую машину, по дороге не материшься, даже если тебя подрезают, ты же высокоосознанный человек, работаешь восемь часов с удовольствием, получаешь похвалы от начальства, не забываешь плотно и сытно пообедать, обратно почти не замечаешь дороги, ведь тебя ждет ужин из нескольких смен блюд, чистенькая жена и выглаженные дети. То есть, жена в выглаженном фартуке и чистенькие дети. Ну, как то так. Кто-то выглажен, кто-то чист, не важно. Не это ли венец всей твоей жизни? Не для этого ли рожала в муках тебя твоя мать? Не для этой ли прекрасной жизни появился ты на этой планете? Почему я никогда не мог…так? Где та волшебная кнопка, которая заставляет умолкнуть в голове все вопросы «зачем и почему» и жить как заведенная чистенькая кукла? Где эта кнопка, которая заставляет разорванную на части душу замолчать, кровоточащее сердце умолкнуть? Почему люди, похожие на куски мяса, где душа давно заткнулась, лежит с кляпом полумертвая и связанная на полу, живут счастливо? Почему люди с живой душой так невыносимо, невыносимо страдают на этой планете? Откуда такая несправедливость?
Но я не хотел жить куском мяса, вот в чем было дело. Даже идея жить радостным и счастливым куском мяса не привлекала меня. Неееет уж, дайте мне мое. Страдать так страдать, только не вот это все. Чистенькие дети, выглаженная жена, портфельчик, набитый бумагами, ужин ровно в 19, жизнь, полная смысла. Нет уж. Кушайте сами. А я как-нибудь без этого всего проживу.
Мне плевать, как я выглядел со стороны, и что обо мне думали другие. Возможно, я был для них сумасшедшим, а я просто жил, как хотел. Во мне была Свобода. Они так и не смогли убить мою свободу. И это было очень странно, потому что, я видел, во всех остальных у них почти получилось это сделать. Нас было не так уж много – истинно свободных людей. Поэтому нас так заметно было на фоне остальных. Я устал прятаться. Тем более, что светлую душу просто так не спрячешь. Я был как раненый в плечо дайвер в миле от тысяч акул. Одна капля крови – и вот эти твари уже у твоего носа. Я этого не хотел. Душа моя не жаждала сражения. И что я мог? Отдать себя на растерзание? Невозможно вылепить дельфинчика из акулы, а из волка – овцу. Нельзя приписывать себе функции Бога. RUN. Все, что мне оставалось делать, это бежать. Почти нигде не мог я найти для себя прибежища на этой планете, меня гнали отовсюду. Для себя я придумал игру – предсказывал, через сколько меня выгонят из очередного «райского» местечка. Все места были для людей в черных цепях, а мои крылья светили за версту, хотя я и старался их спрятать до поры до времени. Учась в школе светлых, получил двояк за конспирацию. Но что делать, что делать. Что было ДАНО, то и было. Изначальные условия задачи не менялись. Мы не имели права их изменить, мы же не были Богом. Если ты родился в однокомнатной квартирке с тараканами, матерью-абьюзером и алкоголиком – отцом, если в школу было не в чем пойти, на столе с трудом можно было найти крошку хлеба – значит накосячил ты знатно в прошлой жизни. Нужно было принимать все условия, что посылала нам жизнь, нельзя было ныть. Вот оно. Ныть. Все беды русского народа в том, что все эти сборы на троих за бутылочкой – это официальная возможность поныть. Жаловаться. Возроптать. Народ не столько хочет надраться, сколько излить такому же замученному жизнью товарищу душу. А этого делать совсем нельзя, совсем нельзя. Зачем исповедоваться бутылке, если есть священники. Зачем делать это в присутствии водочных чертей, тоже мне не совсем понятно. Зачем жаловаться, если нам никак нельзя это делать, просто нельзя и все. Жаловаться, роптать – значит увеличивать свой крест, а у многих он итак невыносимо тяжел. К тому же ныть и унывать – какие то совсем близкие слова, а унывать – это совсем последнее дело, этого уже я никак не мог себе позволить. Унывать – это примеривать себе петлю на шее. Унывать – это стоять на перилах балкона и смотреть вниз с 9го этажа. Унывать – это выбирать в аптеке лекарства после которых ты не проснешься. Унывать – это очень страшно. Вы скажете: «Нууу, там от унывать до самоубийства очень большое расстояние», а я вам отвечу, что оно может сократиться просто в доли секунд. Немного алкоголя, и вот уже черти тащат тебя к раскрытому окну, и твой пьяный, пойманный в капкан, как окровавленный зайчишка, мозг думает: «И правда, зачем спускаться в магаз за второй по лестнице, когда можно выйти в окно?». И вообще, так приятно избавиться раз и навсегда от мучений. Ах, если бы это была правда. Если бы жизнь ограничивалась этим миром. Беда в том, что уже в полете верткие бесы хватают самоубийц и спроваживают несчастную душу в самое пекло. Почему? Уже спустя доли секунды после мощного удара об землю у несчастного страдальца не останется никаких шансов. Потому что наивная обманутая глупенькая душа уже никогда не сможет раскаяться после этого греха. Нет покаяния – нет рая.